Естественнонаучные представления Древней Руси. Донаучные представления древней руси
коллектив авторов. М.Н. Громов. Систематизация эмпирических знаний в Древней Руси. Естественнонаучные представления Древней Руси. История России. Библиотека.
М.Н. Громов. Систематизация эмпирических знаний в Древней Руси
С древнейших времен человечество накапливало элементы знаний об окружавшей его природе и по-своему, в зависимости от конкретных исторических условий, осмысляло этот эмпирический материал. Первые зачатки естественнонаучных представлений стали складываться в древнем мире, однако и в рабовладельческом и в раннефеодальном обществе они были, как правило, интегрированы в многоликий и сложный комплекс всевозможных знаний самого различного порядка, по-разному называвшийся у разных народов, а на Руси получивший название «мудрость», как обобщенное знание о мире в целом.Это объединенное в единый комплекс знание, бывшее сокровищницей коллективного опыта многих поколений, передавалось в дописьменный период путем устных родовых преданий и тщательного соблюдения многочисленных запретов, рекомендаций, предписаний, ориентировавших древнего человека в окружавшей его среде обитания. Уже первобытные люди в тяжелом противоборстве с природными стихиями стали вырабатывать свои методы освоения мира, носившие главным образом эмпирически-неосознанный прикладной характер.
Еще недостаточно глубоко проникая в смысл природных явлений, но достаточно хорошо понимая их значение для своего существования, человечество уже в дописьменный период старалось каким-то образом фиксировать свои знания о природе, накопленные в результате стихийного к ней приспособления. Весьма примечательным свидетельством этому являются так называемые «аграрные календари», представляющие собой керамические, деревянные, каменные, а также изготовленные из других материалов предметы, на которые в виде знаков, криптограмм, стилизованных изображений заносились сведения о ходе полевых работ и о природных условиях, им сопутствовавших.
Большой интерес в данном отношении имеет расшифрованный академиком Б. А. Рыбаковым сельскохозяйственный календарь IV в., найденный на землях полян и относящийся к Черняховской культуре начала нашей эры1. Календарь представляет собой нанесенные на поверхность глиняного кувшина знаки — пиктограммы (серпы, крестцы снопов, символизирующие дождь волнистые линии и т. д.), отмечающие основные этапы роста, созревания и жатвы яровых культур, а также желательные для этих этапов периоды дождей.
Сам кувшин, очевидно, предназначался для «святой воды», которой окропляли поля, и был предметом языческой литургии, связанной с аграрной магией. Тот факт, что отмеченные на календаре благоприятные для урожая периоды дождей почти точно соответствуют агротехническим рекомендациям нашего времени для данного района, говорит об адекватных и достаточно точных представлениях о природе тех племен, которые жили на территории будущего древнерусского государства и находились в тесных отношениях со славянами.
С созданием письменности знание стало фиксироваться и передаваться от поколения к поколению в письменном слове. Теперь элементы представлений о природе присутствуют чаще всего в характерных для эпохи эллинизма и раннего средневековья составных сборниках, содержавших самый разнородный материал, начиная с чисто практических советов и кончая глубокомысленными размышлениями о смысле мироздания. Именно в этот период создаются «Книга Эноха», «Христиаиская топография», «Физиолог», «Толковая Палея» и многочисленные антологии, хрестоматии, сборники, стремившиеся вобрать в себя все то, что казалось для людей того времени имевшим жизненно-практическую и нравственно-назидательную ценность. «Стремление охватить мир как единство проходит через все средневековые «суммы», энциклопедии и этимологии, они последовательно рассматривают все, начиная с бога, Библии и литургии, включая людей, зверей и растения и кончая кухонным делом и умением запрягать волов и пахать землю»2.
Вместе с накоплением эмпирического и теоретического материала начинается его комплексное освоение. Первые попытки сознательной систематизации знания известны в европейской культуре с эпохи античности. Великий мыслитель и не менее великий систематизатор знаний Аристотель создал в IV в. до н.э. фундаментальную классификацию наук, разделив их на теоретические (учение о бытии, его частях, причинах и началах), практические (учение о человеческой деятельности) и поэтические (учение о творчестве и различных видах искусства). Совокупность перечисленных выше наук получила название философии, аналогичное обобщенному понятию мудрости.
Учение Аристотеля явилось «вершиной древнегреческой философии»3, оно оказало большое влияние на последующее развитие науки и было основополагающим как на Западе, так и на Востоке вплоть до эпохи Возрождения. В нем с классической четкостью были сформулированы принципы разделения наук по методу и сфере приложения. На Востоке в средние века наследие Аристотеля основательнее всего развил Ибн-Сина (известный в Европе под латинизированным именем Авиценны), на Западе — Фома Аквинский.
На Руси учение Аристотеля было известно в интерпретации одного из крупнейших византийских мыслителей—Иоанна Дамаскина (VIII в. н. э.), имя и авторитет которого были окружены глубоким уважением и почитанием. Основным трудом Иоанна Дамаскина является «Источник знания», состоящий из трех частей: «Диалектики», «О ересях» и «Точного изложения православной веры».
В своей «Диалектике» (существовавшей в виде отдельного труда) византийский мыслитель дает несколько определений философии и предлагает следующую классификацию наук. В общей системе знания философия является «наукой наук», отдельные отрасли знания являются как бы ее подвидами. Философия делится на теоретическую и практическую. Теоретическая состоит из богословия (познание духовного), физиологии (познание материального), математики (познание того, что нематериально, но раскрывается в материальном). Практическая философия имеет нравственно-руководящую, функцию, она делится на этику (учение о поведении личности), экономию (учение о жизни семьи) и политику (учение об управлении государством)4.
От системы Аристотеля система Дамаскина отличается прежде всего тем, что на первое место в ней поставлено богословие. И это не случайно, ибо Иоанн Дамаскин жил в эпоху, когда христианство стало господствовавшим в идеологии средневековой Европы учением и стремилось теперь не к обособлению от других видов духовной деятельности (как это было на ранних этапах его развития), но, напротив, к интеграции всех видов знания и деятельности под своей эгидой.
Однако идея господства церкви и религиозной идеологии, ставшая одним из принципов организации средневекового общества, никогда не реализовывалась полностью. Мощные тысячелетние пласты языческого миросозерцания, отличавшиеся необычайной устойчивостью и дожившие во многом почти до наших дней, многочисленная апокрифическая литература, содержавшая элементы разнообразного знания, сама практика общественного бытия вырабатывали иные принципы осмысления и истолкования явлений природы. Поэтому средневековые представления о мире ни в коем случае нельзя сводить к господствовавшему в официальной идеологии набору догматических установок; они гораздо шире, интереснее и разнообразнее, а культура феодального общества в целом носит сложный, многоплановый и противоречивый характер.
К XVII в. в позднефеодальном обществе классификация наук, выработанная в эпоху раннего средневековья, становится иной. Типичным мыслителем этого времени является Юрий Крижанич (1617—1683). Хорват по рождению, он получил в Италии хорошее образование, а также степень доктора философии и, одушевленный идеей единения славянских народов, прибыл в Россию в 1659 г. в царствование Алексея Михайловича. В Москве Крижанич познакомился с Епифанием Славипецким, боярином Ртищевым и другими просветителями и общественными деятелями. Но вскоре его постигла опала, и в 1661 г. он был сослан в Тобольск, где за время своего пятнадцатилетнего пребывания создал основные труды: «Политику», «Славянскую грамматику», «Толкование исторических пророчеств» и другие произведения5.
Богословие в его системе наук уже не играет доминирующей роли, оно ограничено чисто религиозной функцией и выведено за пределы «мирского знания», которое стало широко разветвленным и многообразным. Это был итог развития мысли в условиях средневекового общества и переходная форма организации знания, стремившегося в своей тенденции к созданию секуляризованной и дифференцированной науки нового времени. «По форме классификация наук Крижанича несла на себе следы схоластики (сохранялась средневековая схема «семи свободных наук»), но по существу эта схема наполнялась новым содержанием»6.
Таким образом, в эпоху средневековья на Русь проникали и по-своему осмыслялись методы организации знания и системы классификации наук, которые накладывались на уже имевшиеся у восточных славян представления о мире. Однако эти умозрительные концепции, созданные развитыми культурами античного, эллинистического и европейского обществ, передавались чаще всего через византийское, южнославянское и иное посредничество и были далеко не сразу и не в полной мере усвоены древнерусской средой, во многом еще жившей по «закону отцов своих».
Эмпирические, нередко довольно содержательные, но в целом наивные представления вчерашних язычников приходили в соприкосновение с пока еще не совсем понятными отвлеченными категориями развитого абстрактного мышления, которыми оперировала византийская ученость, опиравшаяся на более чем тысячелетний фундамент греческой цивилизации и бывшая главной наставницей древнерусского общества в духовном его просвещении.
Классификация наук Ю. Крижанича
К тому же до Руси после ее крещения доходила главным образом богослужебная и каноническая литература, естественнонаучные и философские знания попадали в древнерусскую среду чаще всего в фрагментарном и переработанном виде. Отсутствие крупных центров образования и науки, подобных европейским университетам, также сыграло свою отрицательную роль. Лишь в XVII в. возникают Киевско-Могилянский коллегиум, школа боярина Ртищева при Андреевском монастыре, Славяно-греко-латинская академия и другие культурно-просветительные и образовательные учреждения.
Все это, безусловно, тормозило развитие объективных представлений о природе и формирование умозрительных методов осмысления практического опыта, но все же постепенно шло количественное и качественное возрастание знаний о мире. Отвлеченные теоретические идеи, концепции и систематизирующие схемы накладывались на эмпирический материал как бы «сверху», они были в значительной степени импортированы и перенесены на русскую почву в готовом виде, поэтому их органическое слияние с местными условиями и традициями проходило длительный период.
Впрочем, разрыв между теорией и практикой был явлением не только древнерусским, но и общеевропейским и даже общечеловеческим, начиная с древнейшего времени вплоть до наступления капиталистической эпохи, впервые соединившей науку, технику и производство в мощную, непрерывно прогрессирующую систему воздействия человека на природу. До этого во всех странах и цивилизациях господствовали главным образом стихийно накопленные эмпирические знания, систематизировавшиеся самым причудливым образом и слабо осмыслявшиеся в теоретическом плане.
Кроме систематизации эмпирического опыта «сверху», дедуктивной по своей направленности, шла параллельная организация этого же опыта «снизу», базировавшаяся на содержании самого материала опыта, индуктивная по своей направленности. Следовательно, наряду с внешней формально-логической систематизацией обширного комплекса всевозможных знаний и навыков возник и эволюционировал внутренний функционально-содержательный способ их упорядочивания, связанный с определенными типами отражения бытия.
В этом плане можно выделить три основных метода: художественный, символический и научный, которые начиная с первых памятников письменности уже довольно определенно прослеживаются в общей структуре древнерусского знания; складываться они, конечно, стали намного раньше. Следует сразу оговориться, что данные методы существовали не в виде развитых и обособленных способов освоения эмпирического материала, но скорее в виде тенденции к их созданию. Их употребление было неосознанным, а сами методы были неотделимы от того конкретного материала, с которым они были связаны; они как бы вырастали из него.
Существуя нераздельно в средневековом сознании, данные методы неразделимы в памятниках письменности. Однако, имея свое качественное отличие, они могут быть выделены в виде тенденций к созданию самостоятельных творческих методов, поскольку сами эти методы в зрелом виде сложились позднее, в новое время. Их соотношение в рамках каждого отдельного памятника не является постоянным, тем более различно оно в произведениях разного жанра. Вместе с тем по преобладанию одной из тенденций можно выделить сочинения, носящие более наукообразный, более художественный или более символический характер.
Одним из древнейших и в древнерусской традиции, пожалуй, одним из самых развитых был способ художественный, выросший на основе образно-поэтического мировосприятия и достигший сравнительно высокого уровня совершенства еще в дописьменный период. Древнерусское «слово—образ» проявило себя хорошо приспособленным для художественного выражения сложного мира идей: «Русский язык оказался способным выразить все топкости отвлеченной богословской мысли, воплотить в себе изощренное ораторское искусство церковных проповедников, передать сложное историческое содержание всемирной и русской истории, воспринять в переводах лучшие произведения общеевропейской средневековой литературы»7.
Художественный способ широко использует образную выразительность развитых языков. Здесь важно не просто употребление метафор, сравнений и иных тропов, но умение сжатым, концентрированным образом передать главное в излагаемом. Незаслуженно забытый вследствие всеобщего позитивистского увлечения, этот метод вновь начинает привлекать внимание ученых, ищущих новые выразительные возможности языка, что особенно важно в наш век катастрофически возрастающего объема информации.
Высказывания философского порядка присутствуют уже в народном эпосе. Вот как, например, представляется в устном творчестве торжество истины в сцене эпического противоборства двух несовместимых понятий, которые, подобно былинным богатырям, вышли померяться силами в чистом поле:
А не два зверя сходилися, и не бел заяц и не сер заяц. Сходилися Правда с Кривдою; Правда Кривду переспорила. Кривда осталась на сырой земле, а Правда пошла поднебесью...8
Впечатляющим образом в духовном народном стихе «Плач земли» выглядит «мать-сыра земля», жалующаяся вышним силам на людей, своих неразумных чад, забывших нравственные заповеди:
Тяжел-от мне, господи, тяжел вольный свет! Тяжеле — много грешников, боле беззаконников9.
Этот образ восходит к апокрифу «Видение апостола Павла», в котором повествуется о жалобе всех сил природы — солнца, луны, звезд, земли, воды — на людей. Он показывает, что влияние шло не только от фольклора к письменности, но было и обратное воздействие письменного творчества на устное.
О своеобразном преломлении земледельческой психологии свидетельствует сравнение в «Житии Евфросинии Полоцкой» (содержится в «Минеях Четьих» митрополита Макария — XVI в., — но восходит к более раннему источнику) души с плодоносным полем, дающим богатый урожай: «Отверз же блаженный епископ уста своя, начать беседовати о спасении души. Блаженная же Евфросиния приимаше же словеса яко семена в житницу души своея, и плодоящи ово 30, ово 60, или 100»10. Символикой такого же рода является изображение коллектива учениц Евфросинии: «Видевше же стадо божественных овец совокуплено множество». Это сравнение восходит к аграрной символике пастушеских племен, содержащейся в Библии.
Интересным примером художественного обобщения является описание мудрого князя Владимира Святославича в «Слове о законе и благодати» Илариона, великолепном философско-публицистическом произведении XI в.: «Радуйся, учителю наш и наставниче благоверию. Ты правдою бе облечен, крепостию препоясан, истиною обут, смыслом венчан и милостынею, яко гривною и утварью златою, красуяся»11. Одной фразой, приписываемой воинственному Святославу, передает летописец характер князя: «Хочю на вы ити». Сравнение книг с реками, «напояющими» Вселенную, также весьма выразительно.
Художественный метод при всех своих достоинствах обладает и определенными недостатками, которые вытекают из его природы. Одним из самых существенных является нечеткость определений и значений «слова—образа», которое допускает многозначность его толкования. Художественный метод тяготеет к субъективному истолкованию бытия, он несет сильный эмоциональный заряд и стремится к пристрастному и возможно более богатому оттенками изображению мира. В искусстве эти качества придают ему силу и живую выразительность, но в сфере объективного отношения к бытию они из достоинств превращаются в свою противоположность.
Поэтому образно-поэтический способ отражения мира никогда не сможет заменить объективный научный метод с его точным языком и стремлением к однозначности понятий, с тенденцией к оформлению знания в логически непротиворечивую и структурно упорядоченную систему отношения к бытию. Призвание художественного метода — дополнять объективный научный способ выражения идей созданием ярких и емких образов, развивать богатство ассоциативного мышления, стимулировать творчество, воплощать в пластичных, осязаемых формах отвлеченные понятия, созданные абстрактным мышлением. Подобная специализация художественного и научного методов сложилась в новое время, в эпоху Древней Руси существовала лишь тенденция к этому разделению и функциональной дифференциации.
Помимо образно-поэтического отношения к бытию, для средневекового сознания существенным являлось символическое мировосприятие. Для древних людей все вещи и явления носили двоякий смысл: обыденный эмпирический и высший символический. Например, простой меч был не только орудием войны, но и символом воинственности. Это прекрасно понимали хозары, напугавшиеся полянской дани в виде мечей, как сообщается об этом в «Повести временных лет».
Важным является то обстоятельство, что символическое истолкование во многих случаях не требовало словесной аргументации, оно было понятно людям, говорящим на разных языках. Это была исторически допонятийная форма общения, уходящая своими истоками в мир первобытного человека, не знавшего развитой речи.
Древнейшее символическое представление о мире унаследовало и по-своему использовало христианство. Вот как, например, выглядела воспринятая от пифагорейцев символика чисел: «Число один свидетельствовало о единстве бога, два напоминало о двуединой природе Христа, три — о триединстве бога, четыре было символом материального мира. Поэтому мир имеет четыре страны света, он составлен из четырех элементов. Семь воплощало в себе соединение божественного числа три с материальным числом четыре и представляло собой человека. Поэтому все, что касается человека, семерично по своей природе: семь смертных грехов и семь противопоставленных им таинств, семь возрастов, семь планет, управляющих его жизнью, семь дней недели, в которые был сотворен мир, семь тысячелетий человеческой истории и т. д.»12
Кроме того, существовала символика цвета, драгоценных камней, созвездий, растений и животных. Известен в средние века был и символ мудрости, философии, о котором сказал Гегель: «Сова Минервы вылетает в сумерки». Весь мир представлял собой как бы зашифрованную «книгу бытия», требовавшую разгадки и символической интерпретации. Причем символизировались не только вещи, но и события, и созданные фантазией образы.
Символизм выступает в средние века в качестве заменителя теоретического мышления, доступного самым различным слоям феодального общества, поскольку «аллегорически-символический способ изложения мыслей был просто общепринятым в средневековых литературах Востока и Запада... знаменитый автор одного из оригинальных символических созданий — «Божественной комедии» (Данте) избирает для своей популярной энциклопедии средневековых знаний — «Convito» (пиршество) — форму аллегорическую, с той именно целью, чтобы в этой форме «возможно наглядно и понятно всем не посвященным в тайны науки сообщить возвышенные и отвлеченные понятия...»13
Одним из крупнейших мыслителей XII в. был Кирилл Туровский. «Златоуст, паче всех просиявший на Руси» — так называли его в древнерусской среде. Туровский создал немало произведений, из которых свыше десяти дошло до нашего времени. Большинство сочинений мыслителя названы «Словами», они содержались в так называемых «Торжественниках» — сборниках, предназначенных для праздничного чтения. Используя символический способ, Кирилл Туровский стремился дать философское толкование канонической литературы, поведать «тайн откровение и пророческих писаний разрешение».
В «Поучении на неделю цветоносную» Туровский дает символическое истолкование человеческого возраста, привязывая его к различным категориям людей: «Старца бо языческиа наменуеть люди... образ же отрок — всечестный, девьство любящий, иноческий чин нарече... младенци же вся христианы прообрази...»14 Обширное символическое истолкование содержится в «Слове на Фомину неделю». Хорошо понятный и заимствованный из дохристианской традиции образ всепобеждающей весны, пробуждающейся и ликующей природы используется мыслителем для передачи апофеоза новой веры, победившей язычество.
«Ныне зима греховная покаанием престала есть, лед же Фомина неверна показанием Христовых ребр растаяся. Днесь весна красуется, оживляющи земное естьство, и горнии ветри, тихо поведающе плоды гобзують, и земля, семена питающи, зеленую траву ражает, — так красочно живописует автор, раскрывая далее символическое значение своих слов: — Весна убо красная вера Христова, яже крещением поражает человеческое пакы естьство; бурнии же ветри — грехотворнии помыслы, иже покаанием потворишася на добродетель, душеполезныа плоды гобзують; земля же естьства нашего, акы семя, слово божие приимши и страхом его присно болящи, дух спасения ражаеть»15.
Особо зримыми и значительными для древнерусских людей символами были так называемые «знамения» — различные природные явления, чаще всего небесные: солнечные затмения, метеориты, кометы, всевозможные оптические эффекты в атмосфере (три солнца, солнце в круге, светящиеся столбы и т. п.). Вот как летописец под 1064 г. описывает одно из знамений вместе с событиями, последовавшими за ним: «В лето 6572... В си же времена бысть знаменье на западе, звезда превелика луче имущи акы кровавы, въсходящи с вечера по заходе солнечнемь, и пребысть за 7 дний. Се же проявляше не на добро, посемь бо быша усобице многы и нашествие поганых на Русьскую землю, си бо звезда бе акы кровава, проявляющи крови пролитье»16.
Далее летописец подробно описывает, какие бывают «знамения», приводит многочисленные свидетельства из древней истории. Таким зашифрованным, символическим способом человек средневековья пытался выразить отношение своего эмпирического бытия к мировому космосу, установить взаимосвязь между природными и социальными явлениями. Несмотря на всю их наивность, эти попытки предстают как свидетельство ищущей мысли человека того времени, стремившегося постигнуть мир, его окружавший, связать воедино поток событий.
Роль «знамений» могли играть и другие природные явления, поражавшие своей необычностью и потому наталкивавшие на размышления: вторичное цветение садов, выпадение снега летом, гроза в зимнюю пору, рождение животного-монстра или уродливого ребенка. В той же летописи приводится свидетельство из древней истории: «Пакы же при Маврикии цесари бысть сице: жена детищь роди без очью и без руку, в чересла бе ему рыбий хвост приросл; и пес родися шестоног; в Африкии же 2 детища родистася, един о 4-х ногах, а другый о двою главу»17.
Более глубокий по сравнению с художественным символический метод был также ограничен ввиду многозначного толкования, мифотворческой тенденции и, самое основное, — частого несоответствия объективной реальности, ибо «знаки или символы вполне возможны по отношению к мнимым предметам и всякий знает примеры таких знаков или символов»18. В новое время возникла, например, «теория символов», или «теория иероглифов», в которой полностью снималась объективная связь символа с реальностью.
Тенденция к созданию более точного и объективного метода постепенно формировала научный способ поиска и воспроизведения знания. Определенный интерес в этом отношении имеет летопись, которая по своей форме представляет последовательное перечисление эмпирических фактов, связанных временной координатой. Элементы научного метода или по крайней мере стремление к нему постоянно присутствуют в летописании. Летописцы считали свой труд как правдивое, возможно более близкое к истине воспроизведение имевших место событий.
Эту особенность древнерусской письменности отмечают исследователи: «Проблема исторической достоверности составляла основную проблему повествовательной литературы Древней Руси. Всякий повествовательный сюжет в русской средневековой литературе рассматривался как исторически бывший, как нечто, чему свидетелем был сам автор или те, от кого он слышал его или у кого читал. Действующими лицами древнерусских повествовательных произведений всегда были исторические лица либо лица хотя и несуществовавшие, но историческое существование которых не подвергалось сомнению»19. По словам академика Б. А. Рыбакова, «Повесть временных лет» — это «научная поэма о древнейших судьбах русской земли»20.
Летописцы, придавая научную значимость своему труду, старались документировать текст ссылками на другие источники и свидетельства почитаемых авторитетов, а также путем привлечения археологической и топонимической аргументации. Указания на городища, курганы, могилы, места сражений, которые, по словам автора, можно видеть «до сего дня», призваны были подтвердить объективность повествования.
Чисто научным приемом является точное указание Времени события, а также вписывание «пустых дат», т. е. лет, в которые ничего знаменательного не произошло. В Новгородской летописи часты такие записи: например, с 1022 по 1027 г. проставлены лишь слова: «В лето 6530. В лето 6531... В лето 6535». Иногда писали в подобном случае, как видно из Галицко-Волынской летописи: «В лето 6752. Небысть ничтож». Сама хронология, особенно в наиболее документальном новгородском летописании, соблюдается возможно более точно: «В то же лето, осень, месяца октября в 23, на святаго Якова брата господня, в пятничю, в час 6 дни, опять приде Всеслав к Новугороду»21.
Хронология, как знание о счете времени, существовала на Руси уже в период раннего средневековья. Интересным источником в этом плане является «Учение им же ведати человеку числа всех лет» (1136 г.) новгородца Кирика, который «участвовал в составлении 1-й Новгородской летописи, содержащей несколько точных, со знанием дела составленных записей об астрономических явлениях»22.
В этом произведении довольно точно описываются различные методы вычисления дат. Например, под пунктом 6 дается правило нахождения индикта (принятого в Византии отрезка времени, происходящего от проводившихся один раз в 15 лет римских переписей): «6. Ведомо буди яко индикт настаеть месяцем сентябрь; всходить ж до 15 лет, и пакы настанеть 15, будеж имать круг индикта. Егдеж хощищи ведати которое лето индикта, разложидся лета от зачала тварима сего по 15, да чтотися, и збудеть после дняго круга того есть индикта»23.
Одним из распространенных жанров в древнерусской литературе были популярные в средние века «хождения» — повествования о путешествиях в заморские страны, среди которых выделялось «Хождение игумена Даниила», созданное в начале XII в. Цель автора, побывавшего в «святой земле», состоит в том, чтобы «не ложно, но истине, яко видех, тако и написах о местех святых», поскольку «мнозии друзии, доходивше мест сих, не могоша испытати добре, блазнятся о местех сих, а инии, не доходивше мест сих, лжут много».
Это произведение является лучшим (в смысле документального описания) письменным памятником не только русской, но и европейской литературы раннего средневековья, посвященным описанию географических, политических и естественнонаучных сведений о Палестине. Правитель созданного крестоносцами Иерусалимского королевства Балдуин I, заинтересованный в хороших отношениях с сильным русским государством, весьма доброжелательно принял Даниила: «познал бо мя добре и любляше мя велми»24. Он позволил русскому путешественнику посетить многие закрытые для других посетителей места. О составе посольства имеются данные, что в него «входили светские люди, понимавшие толк в топографии и навигации: приведенные в отчете данные о расстояниях по морю и по суше точно ложатся на современную карту»25.
Вот как Даниил описывает Тивериадское озеро (называвшееся в библейской литературе «морем Галилейским»): «Тивериадьское есть море обиходичаво, яко озеро, и вода его сладка зело и несть сыти пиюще воду ту, по дле же есть 50 верст, а в преки 20 верст». Далее автор повествует: «Фаворьскаа же гора и Назареф от Тивериадскаго моря на запад лиц, 8 верст великых до Фаворскыа горы ити, токмо едину гору взити, а другую малу гору възлести, а иню все по полю ити»26.
Этот памятник интересен и тем, что в нем содержится свидетельство о структуре феодального древнерусского общества: «Рассказ Даниила о поминании в Иерусалиме русских князей в самой концентрированной форме изображает всю систему княжеского старшинства, возникшую в результате активного юридического творчества и по инициативе Владимира Мономаха»27. Заканчивается «Хождение» тем, что автор его, как бы призывая в свидетели бывших с ним путешественников, перечисляет их имена: «и вся дружина, Русьтии сынове, приключьшиися тогда во тъ день новгородци и кияне: Изяслав Иванович, Городислав Михайлович, Кашкича и инии мнози, еже то сведають о мне худом и о сказании сем».
Важное место в научном мышлении занимают отвлеченные понятия. В древнерусском словнике под длинным названием «Тлъкование неудобь познаваемом в писаных речемь, понеже положены суть речи в книгах от началныих преводиик ово Словенскы, и ино Сръбскы, и другаа Блъгарскы и Гръчьскы, ихже неудоволишася преложити на Рускый» (содержится в списке XV в., но относится к более раннему периоду) имеются интересные сведения относительно терминологии отвлеченного характера, как собственно древнерусской, так и заимствованной из других языков: «Качъство — естество каковому есть», «Количъство — мера есть колика», «Свойство — кто имать что особно»28.
Как видно из данного источника, большинство упомянутых в нем абстрактных понятий являлись по происхождению славянскими. В словнике даны и некоторые греческие термины, которые не прижились в древнерусском языке: «Омусна — единосущство», «Пофез — вещь», «Стрем — право», «Тез — едино». Показательно, что автор «Толкования» отличает термины, означающие реальные предметы, от терминов отвлеченных, как это видно в толковании следующего слова: «Суетно — кроме потребы некоея, бываемо праздно: яко имя убо есть, вещь же несть»29.
Следовательно, в древнерусской письменности имеются определенные начала научного метода, однако они не выработались еще в целостный и самостоятельный объективный метод, присутствуя в источниках в обрывочном, фрагментарном и несовершенном виде. О несовершенстве зарождавшегося древнерусского научного метода свидетельствует прежде всего то, что идеальные понятия в средние века еще не понимались как продукт отражения мира человеческим сознанием, им придавалось самостоятельное бытие. Кроме того, стремление к гиперболизации, округлению цифр, сведению сложных явлений к привычным стереотипам также сдерживало развитие научного метода. Но, несмотря на все недостатки, отрицать наличие элементов научного метода в древнерусской письменности не приходится; более того, их роль постоянно возрастала вместе с накоплением естественнонаучных и иных объективных знаний30.
Подводя итоги, можно отметить, что в источниках рассматриваемого периода обнаруживается параллельное существование различных творческих методов: художественного, символического и научного, в разной степени развитых и в разной пропорции соединенных так, что одно и то же выражение может пониматься в зависимости от контекста как «слово-образ», «слово-символ» или «слово-понятие». В силу синкретизма средневекового личностного и общественного сознания данные три способа существовали нераздельно, что нашло отражение и в памятниках письменности.
Эти три способа можно выделить в сфере авторского мышления, а три подобные тенденции — в развитии древнерусского знания. Указанное обстоятельство, с одной стороны, создавало выразительный сплав различных мировоззренческих и гносеологических установок, отражавших как бы личностное переживание бытия. С другой стороны, различные методы перебивали друг друга, тормозя дифференцированное развитие знания и выделение философии, науки и искусства в качестве особых сфер общественного сознания.
Таким образом, развитие знания на Руси происходило как усвоение заимствованных из переводной (главным образом византийской) литературы сведений о мире и способов их истолкования и как осмысление уже имевшегося эмпирического материала, накопленного восточнославянскими племенами с незапамятных времен в результате наблюдений над природой и приспособления к ней.
Многообразный самобытный эмпирический материал организовывался и истолковывался как в плане систематизации знания согласно средневековым его классификациям (системы Аристотеля, Дамаскина, Крижанича и др.), так и в рамках трех основных методов, постепенно формировавшихся в рамках феодальной культуры: художественного, унаследованного от устно-поэтической традиции; символического, проистекавшего от первобытной магии и по-новому интерпретированного в духе средневековой идеологии, и научного, только начинавшего складываться и вместе с тем наиболее перспективного.
Разумеется, научный метод в рамках древнерусской культуры не следует отождествлять с современным, ибо это было бы неправомерной модернизацией. Он развивался преимущественно как эмпирически-неосознанный, без сколько-нибудь серьезного теоретического обоснования и самым причудливым образом переплетался с элементами ненаучного характера (типичным примером является развитие алхимии в Средние века). Тем не менее положительные знания, накопленные в процессе производства, строительства, мореплавания, военного дела и других сфер практической деятельности, постепенно создавали тот запас объективных представлений о мире, который стал одним из источников развития отечественной науки.
И развитая российская наука XVIII—XIX вв. обязана своим процветанием не только учреждению петровской Академии наук, ввозу иностранных специалистов, заимствованию западноевропейского опыта, но и тем глубоким основам, которые были заложены на родной почве во времена Древней Руси.
1 Рыбаков Б. А. Календарь IV в. из земли полян. — «Советская археология», 1962, № 4, 2 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., «Искусство», 1972, с. 52—53. 3 Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 27, 4 Иоанн Дамаскин. Диалектика. М., 1862. 32 5 Основные труды Крижанича содержатся в книге: Крижанич Ю. Собрание сочинений, вып. I—II. М., 1891—1892. «Политика» опубликована отдельно, последнее издание — под редакцией академика М. Н. Тихомирова (М., «Наука», 1965). 6 История философии в СССР, т. 1. М., «Наука», 1968, с. 270. Под «семью свободными науками» подразумеваются дисциплины, изучавшиеся в средневековых университетах и школах: грамматика, риторика, диалектика (тривиум) и арифметика, геометрия, астрономия, музыка (квадривиум). 7 Лихачев Д. С. Историко-литературный очерк. — В кн.: Повесть временных лет, ч. И. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1950, с. 29—30. 8 Цит по кн.: Шевырев С. История русской словесности, преимущественно древней, ч. I. М., 1846, с. 243. 9 Буслаев Ф. И. Русская хрестоматия. Памятники древней русской литературы и народной словесности. М., 1917, с. 184. 10 Памятники старинной русской литературы, издаваемые Г. Кушелевым-Безбородко. Вып. 4. СПб., 1862, с. 174. 11 Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Вып 1. Спб., 1894, с. 75 12 Лихачева В. Д., Лихачев Д. С. Художественное наследие Древней Руси и современность. Л., «Наука», 1971, с. 56. 13 Памятники древнерусской церковно-учительной литературы. Вып. 1, с. 116. 14 Там же, с. 128. 15 Там же, с. 138. 16 Повесть временных лет, ч. I. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1950, с. 110. 17 Там же. 18 Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 18, с. 247. 19 Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1947, с. 8. 20 Рыбаков В. А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. М., «Наука», 1963, с. 353. 21 Полное собрание русских летописей, т. 3. СПб., 1841, с. 2. 22 Историко-математические исследования, вып. 6. М., Гостехтеоретиздат, 1953, с. 193. 23 Там же, с. 178. 24 Православный палестинский сборник, т. III, вып. 3, ч. 2. СПб., 1885, с. 107. 25 Пашуто В. Т. Внешняя политика Древней Руси. М., «Наука», 1968, с. 141. 26 Православный палестинский сборник, т. III, вып. 3, ч. 2, с. 102—110. 27 Янин В. Л. Международные отношения в эпоху Владимира Мономаха и «Хождение игумена Даниила». — «Труды отдела древнерусской литературы Института русской литературы» (ТОДРЛ), т. XVI, Л., 1960, с. 112—113. 28 Калайдович К. Иоанн экзарх Болгарский. Исследование, объясняющее историю славянского языка и литературы IX—X столетий. М., 1824, с. 197. 29 Там же. 30 См. об этом: Кузаков В. К. Очерки развития естественнонаучных и технических представлений на Руси в X—XVII вв. М., «Наука», 1976; Симонов Р. А. Математическая мысль Древней Руси. М., «Наука», 1977.Вперёд>>
Просмотров: 1710
statehistory.ru
Естественнонаучные познания древней Руси (XI–XV ВВ.)
Естественнонаучные познания древней Руси (XI–XV ВВ.)
ДРЕВНЕРУССКАЯ НУМЕРАЦИЯ
Запись хозяйственно-технических математических сведений и расчетов с помощью десятичной алфавитной системы нумерации, сходной с греческой алфавитной системой. Числа от 1 до 9, десятки и сотни изображались посредством кириллицы – букв славянского алфавита. Эта нумерация, просуществовавшая несколько веков, стала вытесняться десятичной позиционной системой лишь к XVII в. Используется в наше время в церковных книгах.
ЕДИНИЦЫ МЕР
Системы мер длины, сыпучих тел, поверхностей и денежных расчетов, сложившиеся к XI–XII вв.Три основные древнерусские меры длины носят название частей тела. Меньшая мера — малая пядь, — расстояние между раздвинутыми большим и указательным пальцами, соответствует примерно19 см; большая пядь, — расстояние между большим пальцем и мизинцем, около 22–23 см. Локоть — расстояние от локтевого сочленения до концов вытянутых пальцев, соответствующее двум большим пядям. Сажень — расстояние от ступни до конца вытянутой вверх руки, (примерно 215 см) при росте человека 170–172 см. Для определения больших расстояний существовала верста, или поприще.
Меры поверхности находились в тесной связи с мерами сыпучих тел, прежде всего зерновых культур. В Киевском государстве и княжествах XIII–XV вв. главной мерой сыпучих тел служила кадь (примерно 14 пудов ржи). Основные дореволюционные меры поверхности — десятина и четверть появляются в XIII–XV вв., причем две четверти составляли десятину.
Весовой и одновременно денежной единицей в Киевском государстве была гривна. Серебряная русская гривна по весу соответствовала 409,5 г. Наиболее древними обозначениями понятия "деньги" в русском языке были слова "скот" и "куны", т. к. первыми мерилами ценности и платежными знаками при возникновении обмена были домашний скот и меховые шкурки лесных зверей ("куны" — куницы). Вплоть до XII в. шкурки куницы и белки или только их мордочки ("мордки") и отрезки шкурок ("резаны") продолжали служить монетой. Денежная или "кунная" система опиралась на систему металлических единиц, из которых основной была гривна. В XIV–XV вв. основной денежной единицей в Москве становится рубль — серебряный слиток весом в прежнюю полугривну (204,76 г).
ЗАМКИ
Еще в домонгольской Руси замки изготавливались из железа и меди, что позволило им достаточно хорошо сохраниться до нашего времени. Замки были весьма сложны по устройству и продразделялись на врезные и висячие.
К XV в. применяли три типа замков: врезные замки-задвижки с поворотными ключами, висячие пружинные со стержневыми ключами сложного профиля, висячие с защелками, откидными дужками и поворотными ключами.
В XIV–XV вв. русские замки изготовлялись не только для сбыта внутри страны, но и продавались за границу, о чем свидетельствуют, например, инвентарные описи чешских монастырей того времени.
ЗЕМЛЕДЕЛЬЧЕСКИЕ ОРУДИЯ
В Древней Руси для обработки почвы применялись мотыга, соха и рало. С распространением паровой системы вводятся пахотные орудия плужного типа, не только рыхлившие, но и переворачивавшие верхний почвенный слой. Для бороньбы использовались бороны с квадратными рамами и длинными зубьями, изготовлявшимися сначала из дерева, а позднее — из железа. Уборка урожая осуществлялась с помощью кос и серпов, причем серпами жали хлебные злаки женщины, а мужчины пользовались косами как при жатии, так и при покосах травы. Для уборочных работ применялись также грабли и вилы, для обмолота зерновых — цепы.
Введенные в X в. ручные жернова на протяжении нескольких столетий использовались как основные орудия для помола зерна; не позднее XIV в. в практику мукомольного дела вошли водяные и ветряные мельницы. Во второй половине XV в. они широко распространились по всей Руси. Обработка главной технической культуры — льна — осуществлялась с помощью деревянных гребней для расчесывания и веретен для прядения.
ЗНАНИЯ ОБ УСТРОЙСТВЕ МИРА И ПРИРОДЕ
В XI–XIII вв. на Руси развиваются знания об устройстве мира, окружающей природе, животных и растениях. Этому способствовал перевод с греческого языка на славянский естественно-научного сборника "Физиолог", а также распространение "Христианской топографии" Козьмы Индикоплова и "Шестоднева" экзарха болгарского Иоанна. Подробное изложение библейской истории сотворения мира заключала "Толковая палея", составленная в XI–XII вв. В "Изборнике Святослава 1073 г." содержатся астрономические, астрологические и календарные данные. В переведенной в XIII в. с греческого языка на славянский "Книге святых тайн Енохова" представлена картина мироздания, состоящего из семи небес, расположенных этажами одно над другим.
ИССЛЕДОВАНИЯ АРКТИКИ
Продвижение и закрепление русских владений в середине XIII в. на Кольском полуострове создавало условия для дальнейших плаваний по Ледовитому океану. В 1316 и 1326 гг. были совершены крупные морские походы с участием многих судов в Халоголанд — пограничную северную область Норвегии на Скандинавском полуострове. Изучение и освоение Европейского участка северного морского пути из Белого моря на запад к границам Норвегии создавало предпосылки для дальнейшего развития ледового мореходства на Руси и для последующих географических открытий в Арктике.
Большую роль в изучении Арктики сыграло путешествие толмача (переводчика) великого князя Московского Григория Истомы, совершенное в 1496 г., к датскому королю. Сведения о Северном Ледовитом океане, рассказанные путешественником австрийскому послу при московском дворе С. Герберштейну, были опубликованы последним в знаменитой книге "Записки о московских делах", впервые изданной на русском языке в 1908 г.
Географические открытия XV в. на востоке связаны с походами за Урал воинского отряда князя Федора Курбского и Ивана Травина (1483) и в Сибирь дружины князя С. Ф. Курбского и Петра Ушакова (1499–1500).
ИССЛЕДОВАНИЯ СЕВЕРО-ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЫ И СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ СИБИРИ
В XI–XV вв. развиваются географические знания о северо-востоке Европы, берегах Северного Ледовитого океана, а затем — о зауральских сибирских районах.
В первой половине XI в. ладожанам (жителям района Ладожского озера) уже был известен путь к низовьям Северной Двины, через Новгородское Заонежье, а также к побережью Кольского полуострова. Во второй половине XI в. новгородцы побывали в районах Северо-Восточной Европы, прилегающих к Уральскому хребту, а затем и в Зауралье, в так называемой Югре, области, населенной северными народами и расположенной по обоим склонам Урала и нижнему течению Оби, то есть частью в пределах Западной Сибири. Расширяя свои владения на восток, новгородцы совершали в XII–XIV вв. неоднократные походы на Югру за данью.
Движение на север и на восток шло одновременно по морю и суше. В последнем случае широко использовалась речная сеть. Многочисленные волоки, через которые протаскивались суда, способствовали переходу из одного речного бассейна к другому. Отряды русских первопроходцев, спускаясь вниз по течению северных рек, расширяли районы своих морских плаваний на запад и на восток по Белому, а затем Баренцову и Карскому морям.
КИРИК-НОВГОРОДЕЦ.
Выдающийся математик XII в. Первым русским памятником математического содержания до настоящего времени считается сочинение Кирика (род. в 1100 г.) диакона и доместика Новгородского Антониева монастыря "Учение им же ведати человеку числа всех лет" (т. е. "Наставление, как человеку познать счисление лет"). Труд "числолюбца" Кирика, посвященный технике вычислений и церковной хронологии, является итогом усвоения и развития математических знаний на русской почве.
КОРАБЕЛЬНАЯ РУСЬ
Летописи свидетельствуют о многообразии судовых конструкций Киевской Руси: морская ладья, вмещающая 40, 60, 100 человек, дубас, дубок, чёлн, галея (унаследованная от генуэзских колонистов, живших тогда на Днепре), учан (что значит "чан", большая кадка), северный ушкуй, имеющий своим прототипом струг, первое упоминание о котором относится ко времени Ярослава Мудрого. Располагаясь на пересечении торговых путей "из варяг в греки", Киевская Русь активно занималась судостроением. И уже к началу IX в. её суда совершали плавание не только по рекам, но и вдоль берегов Черного моря, прозванного поэтому Русским.
МЕХАНИЗМЫ ДЛЯ ПОДЪЕМА ТЯЖЕСТЕЙ
Блоки и полиспасты, вороты и рычажные подъемники были известны еще в X–XI вв. и применялись, в частности, при строительстве Софийского собора в Новгороде в середине XI в. Первое упоминание о рычажном механизме, поднимавшем и удерживавшем подвижную часть подъемного моста, относится к 1229 г.
При постройке в конце XV в. Успенского собора в Кремле итальянский мастер Аристотель Фьораванти применил специальное подъемное устройство для подачи строительных материалов на верхние ярусы сооружения. Главной частью механизма было большое ступальное колесо (топчак), приводимое в движение людьми. На его горизонтальный вал наматывался канат (ужище), пропущенный через верхние направляющие блоки (векши). К свободному концу каната прикреплялись короб или бадья для подъема груза.
ПРИГОТОВЛЕНИЕ КРАСОК
Одной из наиболее важных отраслей химической ремесленной техники в Древней Руси являлось производство разнообразных красителей для крашения тканей и живописных работ. К краскам растительного происхождения относится красная краска — червень или черлен. Она добывалась из личинок насекомых, именуемых червецами и живущих на корнях некоторых растений (например, земляника). Личинки собирали в определенное время года, сушили и путем обработки горячей водой с добавлением уксуса изготовляли краску.
Помимо красной, применялись зеленые, синие, желтые и другие растительные краски, производившиеся из коры деревьев, стеблей пшеницы и ржи и из цветов. Самой распространенной краской являлось чернило, то есть черная краска, получавшаяся из растительных веществ, содержащих таниды.
Древнерусские ремесленники были знакомы и с применением минеральных, или земляных, красок. Их общее название — вапы — встречается уже в самой глубокой древности. Вапами назывались взвеси и пасты минеральных или органических продуктов в воде. Обычно применялись: вохра, т. е. охра (особая желтая или коричневая пережженая глина, содержащая окись железа), киноварь (сернистая ртуть), лавра (зеленая краска, иногда называвшаяся ярью, смешанная с белилами), бакан или синило (синяя минеральная краска), чернило (сажа), белило.
Наряду с природными минеральными красками вошли в употребление искусственно приготовленные краски, например ярь-медянка (уксуснокислая медь), киноварь, и растительные краски, например крутик, или деревцо, представляющая собой знаменитый краситель индиго.
В иконописании и книгописании широко применялись золото и серебро.
СТРОИТЕЛЬНОЕ ДЕЛО
Начиная с X в. в Киеве развертывается широкое строительство деревянных и каменных церквей. Знаменитая Десятинная церковь, возведенная в конце X в., представляла собой огромный 25-ти купольный храм, общей площадью в 1 542,5 м2, богато украшенный мозаикой, фресковой росписью и мраморными резными парапетами. В этот же период в Новороде Великом был построен громадный деревянный Софийский собор (сгорел в 985 г.). В XI в. были сооружены каменные соборы в Киеве, Новгороде, Чернигове, Полоцке и других городах.
Материалами для постройки и отделки монументальных каменных сооружений служили тесанный известняк и кирпич ("плинфа"), а также черепица, изразцы и плитки. Жилые дома, мостовые и ограды были деревянными.
Церкви XII и XIII вв. были меньших размеров, чем храмы X–XI вв., и отличались более простыми архитектурными формами. Они имели квадратную форму и скромное внутреннее убранство. Примером может служить знаменитая церковь Спаса-Нередицы (1198 г.).
В период собирания русских земель (XIV в.) в Москве были сооружены белокаменные храмы, большое число каменных гражданских зданий, а в 1367 г. началось строительство каменных стен Московского Кремля. (В 1584 г. в Москве был учрежден Приказ каменных дел, ведавший заготовкой и производством различных материалов для строительства.)
ТЕХНИКА ВЫПЛАВКИ И ОБРАБОТКИ МЕТАЛЛОВ
Обработка железа была одной из важнейших отраслей ремесленного производства. Ею занимались кузнецы (ковали), оружейники, бронники, замочники и пр. Археологические раскопки подтверждают наличие крупных железоделательных мастерских, оснащенных кузнечными горнами, молотами, наковальнями, клещами, тиглями. В них изготовлялись сошники, серпы, косы, оковы лопат, ножи, гвозди, молотки, замки. Древнерусские кузнецы владели приемами механической и термической обработки железа. Это было важным при изготовлении предметов вооружения: шлемов, кольчуг, щитов, сабель, боевых топоров, стрел. Искусно изготовленное и богато украшенное оружие русских воинов высоко ценилось ратниками.
Мастера по обработке цветных металлов: котельники, серебряники, златокузнецы, чеканщики, эмальеры изготовляли различную хозяйственную утварь, предметы роскоши, украшения. Литейщики в совершенстве владели техникой литья по восковой модели. Уже в начале XIII в. для создания тонких полых изделий они применяли способ литья "на выплеск", заключавшийся в том, что в литейную форму сверху заливался расплавленный металл, небольшая часть которого застывала при сотрикосновении со стенками формы, а остальное выплескивалось через нижнее отверстие.
ЭМАЛЬ, ЧЕРНЬ И МОЗАИКА
Большое развитие в Древней Руси получили художественные ремесла. По качеству изготовления эмали, черни и мозаики ювелирных дел мастера уступали лишь византийской школе.
Эмалью, или финифтью, украшали золотые вещи: на поверхности металла делали углубления, замкнутые узоры, которые заполняли стекловидной массой того или иного цвета — так называемая выемчатая эмаль. Позднее стали делать перегородки из тонких полосок металла или проволок, крепившихся к основе. Ограниченное проволокой пространство заполнялось эмалевой массой — перегородчатая эмаль.
Финифтяное ремесло требовало применения большого количества чистых химических продуктов: окиси олова, окиси свинца, магнезии, разнообразных окрашивающих стекло минеральных добавок, в т. ч. окислов железа, меди, кобальта, мышьяка и др.
С финифтяным ремеслом теснейшим образом связано производство мусии, т. е. цветного стекла, мозаичными картинами из которого украшали древние храмы Киева, Новгорода, Пскова. Словом "мозаика" обозначали искусство составлять различные изображения и украшения из мелких кусочков мрамора разного цвета. Но так как мрамор не давал всех желаемых цветов, то художники стали делать мозаичные кусочки из стекла и финифти, позволявшие получать всевозможные цвета и оттенки.
Для украшения серебряных изделий использовалась чернь, создававшая резкий контраст черного фона и светлого серебряного узора. Если учесть, что состав довольно сложен: в него входят серебро, свинец, красная медь, сера, бура, поташ, соль, то станет ясно, что древнерусские серебреники были не только художниками, но и сведущими в области химических знаний мастерами.
© Все права защищены http://www.portal-slovo.ru
portal-slovo.ru
| |
www.cheluskin.ru
Естественнонаучные представления Древней Руси. Символика чисел. Астрология. Минералогия.
Автор(ы):Афанасьев К.Н., Брюсова В.Г., Кузаков В.К., Пиотровская Е.К., Тихонюк И.А., Хромов О.Р., Щапова Ю.Л.
Издание:Наука, Москва, 1988 г., 320 стр., ISBN: 5—02—012640—3
Сборник продолжает цикл работ, посвященных анализу естественнонаучных идей, нашедших отражение в письменных и вещественных памятниках культуры Руси. В отличие от ранее изданных материалов в нем представлен аспект «сокровенного» знания. Так условно названы представления, впоследствии преодоленные наукой: из астрологии, мантики и пр. Их учет позволяет более правильно понять процессы исторического развития древнерусской научной и общественно-политической мысли в контексте средневековой культуры. Не следует думать, что конвергентное развитие культуры и творчества народа относится лишь к древней истории или к доисторическим временам, — конечно, нет; оно продолжает быть основной двигающей силой прогресса и в паши дни. Тем более, что процесс всякого заимствования — неизбежно — процесс творческий. Нет нужды объяснять взаимовлияниями или заимствованиями повсеместное появление типологических форм жилища — таких, как шатер, землянка, клеть-изба. Человек вышел из пещеры и в зависимости от имеющихся под рукой строительных материалов останавливается на той или иной форме сооружения и ею размерах, определяемых конструктивными возможностями и функциональными требованиями. Геометрическая форма сооружений появляется очень рано. Ее возникновение не может быть отнесено к какому-либо райопу страны или народу, она возникла сама собой повсеместно, где человек начал что-либо сооружать. Это прежде всего круглая в плане землянка, перекрытая шатром, или землянка прямоугольная, перекрытая настилом из жердей и бревен. Геометрическая форма обусловлена: удобством строить, строительным материалом и прежде всего деревом. Прямоугольная форма имеет большое преимущество, заключающееся в удобстве членить пространство, его измерять и использовать. Значение материала-дерева для рождения прямоугольных форм строительства как нельзя лучше иллюстрируется деревянными строениями на сваях на воде, например на озере Федерзее в Германии или на Бискутииском озере в Польше, относящимися к середине I тысячелетия до п. э.1
www.geokniga.org
коллектив авторов. Г. С. Баранкова. Об астрономических и географических знаниях. Естественнонаучные представления Древней Руси. История России. Библиотека.
Г. С. Баранкова. Об астрономических и географических знаниях
В подборку русских текстов, так называемых «Миней Четий», сделанную в середине XVI в. митрополитом Макарием, вошли естественнонаучные произведения, среди которых интерес представляет «Шестоднев» Иоанна экзарха Болгарского. Русские списки этого произведения получили распространение задолго до этого.Цель настоящей статьи в том, чтобы рассмотреть основные элементы астрономических и связанных с ними географических знаний, изложенных в «Шестодневе» Иоанна экзарха, определить в ряде случаев источник их происхождения и дать их оценку для формирования указанных естественнонаучных представлений на Руси в процессе возникновения русских списков этого произведения.
«Шестоднев» Иоанна экзарха Болгарского является одним из самых ранних памятников древней славянской литературы, отражающих уровень философских и естественнонаучных взглядов древних славян. Он был составлен в Х в. в Болгарии Иоанном экзархом и содержит шесть «Слов», в каждом из которых дается описание соответствующего дня библейского мифа о сотворении мира. В основу своего произведения Иоанн экзарх положил «Шестоднев» Василия Великого, который он перевел с греческого на славянский язык. Кроме того, Иоанн дополнил свой «Шестоднев» отрывками из одноименного произведения Севериана Гевальского, а также фрагментами из сочинений древнегреческих авторов, особенно много заимствуя у Аристотеля.
«Шестоднев» дает сведения по различным областям знаний: астрономии (и астрологии), географии, ботанике, зоологии, анатомии и физиологии человека. Древнейшим сохранившимся списком этого произведения является сербский список 1263 г., хранящийся в Государственном Историческом музее (собрание Синодальное, № 345). Этот список был издан в ЧОИДР1 и переиздан Р. Айтцетмюллером с привлечением разночтений еще по пяти спискам (четыре из них русские)2. На Руси «Шестоднев» получил большое распространение и переписывался вплоть до XVIII в. Наиболее ранний из известных нам его русских списков — список 1414 г., находящийся в Государственном Историческом музее (собрание Барсова, № 90).
Иоанн экзарх уделяет большое внимание вопросам устройства Земли и Вселенной, излагая в основном точку зрения Аристотеля. Как и древнегреческий философ, он исходит из идеи шарообразности Земли, покоящейся в центре сферического небесного свода. Со сводом связано несколько концентрических, с ним подвижных небесных «кругов» (очевидно, аристотелевских сфер; это предположение подтверждается также ссылками на Аристотеля в вопросе о движении этих «кругов»; Р. Айтцетмюллер переводит в своем издании иоанновские круги тоже как Sphare). К «кругам» прикреплены «два светильника» — Солнце и Луна, пять «плавающих звезд» — планет и неподвижные звезды. Движения планет отличаются от движения звезд, так как планеты «не премь (прямо) грядут, но акы заблудившя шьствие творя от запада на восток», т. е. совершают петлеобразные движения.
Иоанн экзарх ставит вопрос о том, «каков образ» звезд, Солнца и Луны и каков характер их движения. Болгарский писатель и в этих вопросах ссылается на Аристотеля, который «указал и раздрядил добре» эти вопросы.
Как известно, Аристотель первый доказал шарообразность Луны на основании ее фаз. Он выдвигал в пользу этого следующий аргумент: «внешний вид Луны в различных ее фазах соответствует тому виду, какой принимало бы шарообразное тело, наполовину освещаемое Солнцем»3. Иоанн экзарх приводит это его рассуждение, подробно описывая фазы Луны, и дважды повторяет вывод Аристотеля: «Глаголет бо Аристотель сими словесы самеми сиде рек: луна же кажет, якоже и нам есть видети, якоже обьл образ имат». (Сам Аристотель дословно говорит следующее: «луна показывает, так же как и нам видно, что она круглая»).
Со ссылкой на Аристотеля, тщательно проводившего, по мнению Иоанна, наблюдения, болгарский писатель говорит о том, что и Солнце, и Луна, и звезды «обьлом образом вьсе суще». Однако на чем основаны эти соображения Аристотеля, автор «Шестоднева» не сообщает, а проводит аналогию между Луной, Солнцем и звездами: поскольку Луна имеет «обьлый образ», постольку и остальные небесные тела тоже должны быть круглыми.
Сведения о характере движения звезд, Луны и Солнца (о планетах см. выше) Иоанн также заимствует у Аристотеля. Все они прикреплены к «кругам» (сферам) на небе. Далее болгарский писатель опять цитирует Аристотеля: так как невозможно, чтобы и круг и звезда двигались одновременно, равным образом как невозможно и то, чтобы в движении находилась одна звезда, нужно признать, что движется «круг» (сфера), а звезда прикреплена к «кругу» и совершает движение вместе с ним.
Однако, излагая систему мира по Аристотелю, Иоанн экзарх в некоторых вопросах расходится с ним и подвергает его резкой критике. Разногласия относятся прежде всего к числу элементов, из которых состоит мир и небо. Иоанн пишет, что есть много философов, которые говорят, что «небесное естество» состоит из четырех «составов» (элементов), а другие философы, к которым относится и Аристотель, «тех словес не приемлют», но признают существование пятого элемента — «ефира», который «ни огонь, ни воздух, ни земля, ни вода» — это пятое небесное, или звездное, «естество». Иоанн с возмущением отвергает это предположение Аристотеля и даже ставит ему в пример других древнегреческих философов: «Си же словеса супротивьна (противоположны) суть твоему учителю Платону и первым философам». Богослов Иоанн не согласен также и с другой мыслью Аристотеля, что конечный в пространстве мир бесконечен во времени. И в этом вопросе Иоанн обращается к авторитету Платона, учившего, что «время едино с небом» и «да купьно (вместе) бывша, купьно же и расыплетася».
Таким образом, Иоанн, по-видимому, не только хорошо знал систему Аристотеля, но и был знаком с трудами других древнегреческих ученых. Примечателен тот факт, что автор «Шестоднева», критикуя Аристотеля, не просто «побивает» его цитатами из священного писания. Он стремится найти обоснование своей критики в учениях других авторитетных древнегреческих философов.
Иоанн экзарх придает большое значение роли «светильников» — Солнца и Луны в жизни человека. Он считает, что они не только выполняют свое основное назначение — освещают Землю днем и ночью, но и знаменуют погоду, причем также отмечает зависимость погоды от фаз Луны: когда Луна «тонка будет в третий день», то «назнаменует» тихую и хорошую погоду, когда она «дебела же чертами и рогома и зачрьмневпш являющися», дует южный ветер и идет сильный дождь. Кроме того, как и Василий Великий, он утверждает, что Луна оказывает влияние на жизнь животного и растительного мира и что с Луной связаны приливы и отливы на море. Он пишет, что эту связь люди, живущие у океана, основывают на лунном «обхождении» (движении Луны). В то же время приливы и отливы находятся, по «Шестодневу», в прямой зависимости от лунных фаз: во время новолуния воды не стоят спокойно «в едином месте, но трепещут» до тех пор, пока появившаяся Луна не придаст их движению правильное направление. Вероятно, эти мысли заимствованы у древнегреческих ученых. Как свидетельствует В. Тарн, «Пифий впервые показал, что причиной приливов является Луна. Селевк... открыл неравномерность приливов (большие и малые приливы) и приписал ее положению Луны в зодиаке. Посидоний продолжил изучение этой неравномерности и приписал ее фазам Луны»4.
В «Шестодневе» приводятся сравнительные размеры Земли, Солнца и Луны, которые заимствованы, по словам Иоанна, у «других, иже астрономию хитре суть извыкли (изучили)». Так, длину окружности большого круга Земли он считает равной 252 000 стадий, а диаметр — более 80 000 стадий, что довольно точно соответствует значениям, полученным современными исследователями5. Указанные же Иоанном экзархом размеры «круга лунного» (длина окружности — 125 000 стадий, диаметр — более 40 000 стадий) и «круга солнечного» (диаметр — 3 000 000 стадий) существенно отличаются от данных современной науки. Ученые считают6, что размеры Земли приведены в «Шестодневе» по Эратосфену, который впервые определил их около 250 г. до н. э. Неясны источники, из которых Иоанн заимствует размеры других небесных тел — Солнца и Луны. Однако такие измерения неоднократно проводились древнегреческими учеными, причем с разной степенью точности. В. Тары, например, называет следующие цифры: «Посидоний (I в. до н. э.) определил диаметр Солнца в 39.25 земных диаметра, а не в 12.33, как Гиппарх, или 6.75, как Аристарх Самосский»7.
Заслуживает внимания тот факт, что знания о размерах Земли, Солнца и Луны, что отражало определенный уровень научного познания, не были еще утрачены в X в. — в период господства христианства и продолжавшегося обоснования его догм. Важно также отметить, что эти знания сохранялись в течение веков на Руси, так как бережно переписывались из одного списка «Шестоднева» в другой. Действительно, в просмотренных нами 13 русских списках XV—XVII вв. приводятся те же самые размеры Земли и небесных тел, без изменений и искажений.
Иоанн экзарх не раз возвращается в своем произведении к вопросу о размерах «небесных светильников» и объясняет, что «великими» они являются не потому, что больше маленьких звезд на небе, но потому, что их объем («описание») таков, что свет от них достаточен для освещения всей Земли и неба. Особенно наглядным доказательством их больших размеров является то обстоятельство, что со всех точек земной поверхности они кажутся человеку одинаково большими. Солнце же «равьно вьсуду обсияет», и «знамения» его одинаковы для жителей Индии и Британии («Вретани»). Поэтому Иоанн, как и его предшественник Василий Великий, предлагает читателям не доверяться в этом вопросе своему зрению (оно может обмануть человека). Чтобы пояснить это утверждение, болгарский писатель приводит следующие примеры: для человека, стоящего на высокой горе и рассматривающего расстилающееся внизу большое поле, возделываемое пахарем на запряженных волах, оно кажется подобным муравейнику. Сходное явление происходит и с наблюдателем, осматривающим окрестности со сторожевой башни. Какими маленькими кажутся ему острова в открытом море, каким крошечным представляется судно, плывущее под белыми парусами в синем море!
Видимое движение Солнца, происходящее, как известно, по спирали, Иоанн экзарх Болгарский разлагает на два периодических круговых движения: по экватору (небесному) с суточным периодом и по эклиптике с годичным периодом. Следует отметить, что такое разделение впервые сделано Пифагором (около 500 г. до н. э.) и его школой. Чтобы объяснить, как происходит на Земле смена дня и ночи, Иоанн экзарх мысленно разделяет видимый путь Солнца по небу на две части: «подземный пол (половина) небесный» и «вышеземный пол». Когда Солнце «изидет от подземнаго полу небесьнаго» (т. е. когда Солнце восходит, пройдя половину своего пути под Землей), то наступает день, когда же око, пройдя свой путь над Землей, достигнет «полу вышеземнаго», то заходит за землю и наступает ночь.
Видимый годовой путь Солнца среди звезд проходит через 12 зодиакальных созвездий, совокупность которых называется в «Шестодневе» то «животным кругом», то «кругом зодиистем», то «живоносьным кругом», то просто зодиаком. Определение времени в «Шестодневе» строится на этом движении Солнца.
Весь «животный круг» разделен в «Шестодневе» на «животьны части», причем Солнце одну такую часть проходит за 24 часа (сутки). Следовательно, одной «животной части» соответствует дуга примерно в 1°, тогда как весь «животный круг» равен 360°. За каждый месяц Солнце «един живот минует» (т. е. проходит одно из 12 зодиакальных созвездий), а весь «животный круг» обходит за 12 месяцев, т. е. за «лето солнечное» (солнечный год). Иоанн экзарх различает время, как таковое, — «год», а для обозначения единицы времени употребляет слово «лето», т. е. то, что в современном русском языке выражается понятием «год». В «Шестодневе» дается также еще одно определение «солнечного лета» как промежутка времени, в который «сълнце от него же места отидет, ти пакы на то знамение приходит». Из этого определения следует, что Иоанн рассматривал солнечный год как длительность времени между двумя последовательными прохождениями Солнца (при движении по эклиптике) одной и той же точки зодиака, что в современной астрономии соответствует звездному, или сидерическому, году.
В «Шестодневе» указывается, что Луна проходит «круг животный» (т. е. совершает один полный оборот по своей орбите, проходя через все созвездия зодиака) за 27 1/3 дня. Это то, что в современной астрономии соответствует звездному, или сидерическому, месяцу. Болгарский писатель называет и другую продолжительность месяца — 29,5 дня. В основе такого месяца лежит промежуток времени между двумя одинаковыми фазами Луны (т. е. лунный, или синодический, месяц). В «Шестодневе» не раз упоминается лунный год, который на 11 дней меньше солнечного. Однако, в отличие от солнечного года, ему не дается четкого определения. В одном месте Иоанн экзарх говорит о том, что когда Луна «дванадесятищи сътворит обътечение (вероятно, Иоанн здесь подразумевает, что Луна 12 раз сделает полный оборот по своей орбите), то лету есть творитель», что произойдет, однако, не за 354, а всего за 27,3*12 = 327,6 дня, т. е. меньше чем за лунный год. В другом месте «Шестоднева» дается следующее указание для определения продолжительности лунного года: «аще чьтеши по двема десятьма и полъмь дьни (29,5 дня), будет лета того дьнии 354». Следовательно, лунный год, по Иоанну экзарху Болгарскому, состоит из 12 лунных синодических месяцев. Во всех случаях указывается, что разница между продолжительностью солнечного и лунного годов составляет 11 дней. Болгарский писатель добавляет, что для согласования продолжительности солнечного и лунного годов часто требуется «месяц приложный», и упоминает, что подобным образом считали время евреи и древние греки. Действительно, в V в. до н. э. древние греки ввели «октаэдрис» (восьмилетний цикл), «к 3 годам этого цикла присчитывался добавочный «полный месяц» по 30 дней, а остальные года по-прежнему состояли из 6 полных и 6 неполных (по 29 дней) месяцев. Таким путем средняя длина года установлена была в 365 1/4 дня, длина же месяца не изменилась»8.
«Шестоднев» также сообщает читателям, что за сутки Луна проходит 13 частей «животного круга» (360°:27,3 ≈ 13°), а одно зодиакальное созвездие — за 2 дня 7 1/3 часа. Более точный результат получится, если не производить округления суточного углового пути Луны до целого числа градусов, а взять значение 360°/27.3 ≈ 13°16'. Тогда одно зодиакальное созвездие (30°) Луна пройдет за (30° * 24 * 27,3)/360° = 54,6 часа = 2 суток 6 часов 36 минут.
С прохождением Солнца по «животному кругу» в «Шестодневе» связано еще одно астрономическое понятие — солнечные совраты. Болгарский писатель говорит о четырех совратах: зимнем, летнем, осеннем и весеннем; два последних он называет также «совратами равноденными». Само же равноденствие Иоанн объясняет как момент времени, когда дневной путь Солнца равен ночному: «то тъгда въводит весньнаго года съврат, равнодьние творя, ти якы хытрыи делатель деля равнить дьии и нощи круговьнаго размерения обношения шьствия» (делает равными для дня и ночи размер пути Солнца по окружности, разделив его пополам).
Точка весеннего равноденствия находится, по «Шестодневу», в созвездии Овна (как известно, в настоящее время она переместилась в созвездие Рыб), а осеннего равноденствия — в Весах (теперь — в созвездии Девы). Солнце же последовательно проходит по зодиакальным созвездиям, находясь примерно по месяцу в каждом из них, весной его путь лежит через созвездия Овна, Тельца и Близнецов. Когда Солнце вступает в созвездие Рака и поворачивает на север, то «преступает жатвенный соврат» (день летнего солнцестояния), тогда дни бывают большие, а ночи «худые и малые». Автор «Шестоднева» поясняет, что это случается потому, что большая часть пути Солнца в это время приходится на «пол вышеземный» (т. е. большая часть суточного пути Солнца находится над горизонтом). Когда Солнце минует еще два созвездия — Льва и Девы — заканчивается лето и наступает осень. Затем, пройдя созвездие Весов, на которое приходится осеннее равноденствие, вступает в созвездия Скорпиона и Стрельца. В созвездии Козерога Солнце «дает вход» зиме, продолжающейся до тех пор, пока Солнце «ходит» в созвездиях Водолея и Рыб, В том же созвездии Козерога Солнце находится в зимнем соврате (точка зимнего солнцестояния). По «Шестодневу», это годовое движение Солнца создает четыре времени года. Когда Солнце «ходит» по южным странам, у нас наступает зима, воздух становится холодным и долго длится ночь. Когда же Солнце возвращается от «полуденных мест» и стоит на середине своего пути, так что день равен ночи, наступает весна и природа оживает. Затем Солнце поворачивает к северу и «съставляет» длинные дни и короткие ночи. Когда Солнце бывает самое «пламенитое» (горячее), то в полдень бывают самые короткие тени, так как оно освещает местность почти прямо над нами; дни в это время самые длинные. Затем наступает осень, и тени в полдень начинают удлиняться. Когда они становятся самыми длинными (зимой), дни становятся наиболее короткими. Иоанн экзарх добавляет, что такие явления наблюдают те, кто живет на северной стороне Земли.
Идея о шарообразности Земли, изучение различий между временами года в разных странах и представление о годовом движении Солнца по небесной сфере привели древнегреческих ученых к мысли о разделении неба на пять зон, которые были перенесены на Землю. Эти идеи отражены и в «Шестодневе» Иоанна экзарха. Болгарский автор сообщает, что на небесном своде имеется много параллельных кругов, среди которых он выделяет следующие пять: два полярных—«аркътик» (северный) и «антаркътик», два «съвратьнии» и «равьнодьный» (небесный экватор). «Круг равьнодьный» делит небесную сферу пополам; его название объясняется тем, что в «земной стране», лежащей под ним, дни и ночи всегда равны. Полярные круги наиболее удалены от «круга равьнодьного», и, как считает Иоанн экзарх, оба видны из северного полушария (здесь он ошибается: можно видеть лишь «аркътик»). Наконец, между полярными кругами и экватором «обретаются съвратьнии» (тропики), при этом Иоанн указывает, что когда в тропическом круге, который расположен «къ нам о сию страну равьнодьнаго»(очевидно, речь идет о тропике, находящемся в северном полушарии), бывает лето, то в «другой стране» (южном полушарии) наблюдается зима. Далее болгарский писатель говорит, что к этим тропикам «кривостраньне прилежаща менят животьнаго круга». По всей вероятности, это означает, что плоскость зодиака (эклиптики) не параллельна плоскостям тропиков. Так как тропики параллельны небесному экватору, то можно считать, что он сообщает о наклонении эклиптики к плоскости небесного экватора. Эти сведения, почерпнутые из древнегреческих источников, Иоанн экзарх не опровергает, хотя и дает им далее богословско-символическое толкование. Как правило, приводя те или иные научные данные, Иоанн экзарх осторожно замечает: «некоторые думают», «другие говорят» и т. д. Он редко называет источник, из которого заимствует соответствующие познания (из древнегреческих авторов чаще всего упоминает Аристотеля), очень сдержан он и в оценках и выводах о правильности излагаемого учения.
Говоря о разделении Земли на пять климатических зон, автор «Шестоднева» также ссылается на «других, иже о звездах вельми суть потруждалися». Несомненно, что он здесь имеет в виду древнегреческих ученых-географов, последователей теории шарообразности Земли, которые делили ее на пояса. Среди них можно назвать философов Парменида (нач. V в. до н. э.), Аристотеля, историка Поливия (II в. до н. э.), географов Посидония (кон. II — нач. I в. до н. э.) и Страбона (I в. до н. э.— I в. н. э.). Трудно определить, трудами кого из них пользовался Иоанн экзарх. Скорее всего, это могли быть или Аристотель или Страбон, которые, как известно, разделяли Землю на пять климатических поясов и утверждали, что пригодными для жизни являются лишь умеренные пояса9. Болгарский писатель называет климатические зоны «поясами, рекъше пласами». Среди них Иоанн выделяет два крайних (северный и южный), на которых никто не живет: «да две есте краинии, на нею (них) же никъто не живет, рекъше на северьнеи и на южней, им же издрядная студень есть на обою тою». Любопытное свидетельство утраты этих знаний в более позднее время представляет редакция данного отрывка в двух русских списках XVII в. (Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина, собрание Овчинникова, № 130 и Государственный Исторический музей, собрание Синодальное, № 445): «да две есте краинии, на нею же никъто не живет, рекъше на северьнеи и на южней, на севере им же изрядная студень ес, а на полудне (юге) зелный (сильный) зной». Очевидно, человек, редактировавший приведенный отрывок, пришел к выводу, что на крайней южной полосе не может быть холодно.
Третья «пласа», о которой говорится в «Шестодневе», находится «под небесем сущем равнодьным» (т. е. небесным экватором) и названа «поясом пожеженным». На этой «пласе», где всегда царит палящий зной, тоже никто не живет. На остальных двух «пласах», которые имеют благоприятный климат, «ни зело студене, ни зело топле», и обитают все люди.
Однако, далее, описывая жителей климатических поясов, Иоанн экзарх вступает в противоречие с им же самим изложенным материалом. Так, классифицируя обитателей климатических поясов в зависимости от направления их тени в полдень, он признает наличие «обестранных стеневников» (отбрасывающих тень в обе стороны) — жителей «пласы», находящейся под небесным экватором. Такое разделение сделано, вероятно, под влиянием географа и астронома Посидония, который при разделении земного шара на климатические пояса выбирал «в качестве критерия полуденную тень, которая, в зависимости от местности, в течение года передвигается в одном или двух направлениях или же, наконец, двигается по кругу»10.
Наряду с «обестранными стеневниками» Иоанн экзарх Болгарский описывает «бестеников» (людей без тени), «иже по два дьни во вьсем лете (годе) бе стене (без тени) спроста суть на пладьне (в полдень) бывше, им же над верхом сияя солнце равьне вьсуду обсияет (освещает)». Подобное явление имеет место в жарком поясе Земли (пояс с широтами от 0 до 23°27' в северном и южном полушариях), где Солнце 2 раза в году (на тропиках один раз) бывает в зените11. В другом месте «Шестоднева», представляющем перевод из Василия Великого, Иоанн экзарх выделяет людей, которые живут «об ону страну (сторону) Ароматофорьскыя земля» (Аравийского полуострова), которые попеременно отбрасывают тень то на север, то на юг (последнее явление имеет место летом, когда Солнце опять поворачивает на север). Действительно, для части Аравии, лежащей южнее северного тропика до экватора (от 23°27' северной широты до 0°), справедливо утверждение, приведенное в «Шестодневе», что ее жители летом отбрасывают тень на юг. Таких людей Иоанн называет «обаполныя стеньникы».
Жители северной умеренной полосы названы в «Шестодневе» «иностеньниками» (в некоторых русских списках— «единостенниками»), т. е. имеющими одну тень, которую они всегда «преклоняют» на север. Южный умеренный пояс Иоанн экзарх считает обитаемым, называет его жителей «иностеньниками» и утверждает, что их тень всегда падает на юг. Таким образом, он не отвергает мысли о существовании «антиподов», которая подвергалась резкой критике со стороны первых христианских отцов церкви12.
Краткий обзор приведенного материала показывает, что уровень астрономических и смежных с ними географических знаний, которые славяне получали из «Шестоднева», был очень высок. Это произведение давало древнерусскому читателю обширные сведения по астрономии, основанные на достижениях античной науки. Геоцентрическая система, изложенная в нем, давала понятия о годовом и суточном движении Солнца, о планетах и зодиакальных созвездиях, о размерах небесных тел, о равноденствии и солнцестоянии, о наклоне эклиптики к плоскости экватора, о смене четырех времен года. Вместе с древнегреческой идеей о шарообразности Земли в «Шестодневе» была унаследована также идея о ее разделении на климатические пояса и допускалась мысль о существовании жителей в южном полушарии. Все эти вопросы Иоанн излагает с точки зрения, близкой к естественнонаучной, почти не прибегая к вмешательству божественных сил.
Астрономические сведения содержатся в основном в IV «Слове» «Шестоднева», которое распадается как бы на две части. Первая из них, соответствий с которой в византийских источниках не найдено, очевидно, составлена самим болгарским писателем. Вторая часть, меньшая по объему, представляет перевод «Шестоднева» Василия Великого. Показателен тот факт, что наиболее интересные данные по астрономии и географии приводятся, как правило, в первой части, а иногда материал, изложенный в разных частях, вступает в противоречия. Так, например, в первой части Иоанн экзарх утверждает, что небесный свод круглый и что Солнце и звезды совершают движение вокруг Земли по «кругам», а во второй части, переведенной из Василия Великого, содержатся нападки на «еллинов», которые считают, что небо «обьло»: «не сътвори бо обьло валеющеся (крутящееся, вращающееся), но яко же рече пророк: поставльи небо акы камару и протяг и якы сень».
Разумеется, рассматривая «Шестоднев» как сборник естественнонаучных знаний о природе с большой примесью античных взглядов, мы оставляли в стороне другую его сторону — назидательно-богословскую и символическую. Дело в том, что натуралистическое описание в «Шестодневе» явлений природы сопровождается бесчисленными восхвалениями творца, так разумно создавшего мир «на потребу человеку»; в сложности и гармонии мирового устройства Иоанн видит «мудрый промысел божий», а естественнонаучное объяснение процессов, происходящих в природе, и выяснение их закономерностей сочетаются в «Шестодневе» с сентенциями о невозможности «домыслиться человеческими мыслями недоведимых мыслей божиих». Так, в смене времен года (основанной на годовом движении Солнца и постоянстве угла наклона оси вращения Земли к плоскости эклиптики) Иоанн усматривает «мудрость и величие» бога. Смена фаз Луны является для автора «Шестоднева» поводом для назидательных богословских размышлений: подобно Луне, человек рождается, растет, старится, умирает, для того чтобы потом воскреснуть. Годичный цикл Солнца, приходящего на то же «знамение», с которого оно начинало свой путь, подобен «коловертящейся человеческой жизни», которая оканчивается тем же, из чего она возникла, — прахом. Таким образом, Иоанн экзарх облекает в религиозно-символическую форму сообщаемые им сведения о природе, что характерно для всех ранних христианских сочинений естественнонаучного характера («Шестодневы», «Космография» Козьмы Индикоплова, «Физиолог» и др.). На это указывают исследователь истории русской науки Т. И. Райнов13 и авторы раздела «Естественнонаучные сочинения» в «Истории русской литературы» (т. I, гл. X).
Заслуживает внимания отношение Иоанна экзарха к античному научному наследию, к которому он, в сущности, проявляет большую терпимость. Его предшественник Василий Великий называет геометрию, астрономию и другие науки «многопопечительной суетой» и упрекает «еллинских» мудрецов в том, что ни одно их учение не осталось твердым и непоколебимым, а сами они не сделали главного — «не уразумели бога». Апологет христианской космологии Козьма Индикоплов в своей «Христианской топографии» («Космографии»), написанной в VI в., выступает яростным противником древнегреческой астрономии, отрицает идею шарообразности Земли, существование «антиподов» и т. д. Иоанн экзарх стоит на голову выше этих писателей. Он предлагает использовать достижения античных авторов, которые «много потрудились» на пользу своего «учения». С помощью этого «учения» можно, например, определить продолжительность года или получить данные о размерах небесных светил и т. д. То же, что в их «учении» недостоверно и сомнительно, говорит Иоанн, мы «отмещаем и не приемлем». Поэтому критика древнегреческих философов сочетается в «Шестодневе» с частыми заимствованиями из их трудов.
«Черпая из богатого фонда античной науки, наши переводные и привозные источники ограничиваются минимумом количественных данных, изображая природу по возможности с помощью категорий и понятий качественного характера», — пишет Т. И. Райнов14. Однако этот общий вывод, касающийся ряда переводных памятников X—XIII вв. и справедливый по отношению к таким произведениям, как «Космография» Козьмы Индикоплова, очевидно, не совсем применим к «Шестодневу» Иоанна экзарха, значение которого как раз и определяется большим числом количественных научных данных о природе. Б. Е. Райков, анализируя в упоминавшейся книге историю развития астрономических взглядов в России, ничего не говорит о «Шестодневе» Иоанна экзарха, считая, что формирование этих взглядов на Руси XI—XVI вв. шло в основном под влиянием Козьмы Индикоплова.
Распространено мнение, что включение «Космографии» в «Минеи Четьи» митрополита Макария свидетельствует о канонизации этого произведения и развиваемых в нем космологических взглядов (Земля — плоский прямоугольник, над ней находится твердый куполообразный потолок — твердь и т. д.). Однако в состав тех же «Миней Четий» вошел и «Шестоднев» Иоанна экзарха, что говорит о не меньшем его авторитете в древнерусской литературе. Этот факт свидетельствует также о том, что в древнерусской литературе в течение веков сосуществовали два направления в развитии взглядов на природу, одно из которых, почти целиком основанное на священном писании, рисовало в основном фантастическую картину мира, далекую от действительности. Другое же, тоже основанное на христианских догматах, но сохранявшее античные традиции, допускало более широкий взгляд на мир и в объяснении происходящих в нем явлений исходило из закономерностей природы.
Энциклопедические сведения почти по всем отраслям знаний, большая доля античного наследия, растворенного в них, живость и образность повествования, соединенные с поэтическим восприятием мира, — все эти черты «Шестоднева» Иоанна экзарха Болгарского снискали ему большую любовь древнерусского читателя. Так, еще в XVII в. он продолжал усиленно переписываться и был в числе любимых книг протопопа Аввакума; возможно даже, что Аввакум взял его с собой в ссылку15.
В заключение можно повторить следующее высказывание об Иоанне экзархе, принадлежащее К. Калайдовичу, впервые исследовавшему творчество болгарского писателя: «Воздадим же должную хвалу сему бессмертному мужу не за одну отличную ревность в обработывании еще младенствовавшего языка словенского, но и за обширные его познания».
1 Чтения в Обществе истории и древностей российских (ЧОИДР). М., 1879, кн. III. 2 Aitzetmuller R. Das Hexaemeron des Exarchen Johannes. Bd. IV. Graz, 1965. 3 Цит. по кн.: Берри А. Краткая история астрономии. M.—Л., 1946, с. 42. 4 Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949, с. 274. 5 Более подробное исследование вопроса о размерах Земли, Солнца и Луны, приведенных в «Шестодневе» Иоанна экзарха, содержится в статье Р. А. Симонова «О числе я в славянском «Шестодневе» X в.» («Математика в школе», 1973, № 1). 6 См. там же. 7 Тарн В. Указ. соч., с. 270. 52 8 Берри А. Указ. соч., с. 34. 54 9 См.: Магидович И. П. Очерки по истории географических открытий. М., 1949, с. 48—49. 10 Тарн В. Указ. соч., с. 274. 11 См.: Бакулин П. И., Кононович Э. В., Мороз В. И. Курс общей астрономии. М., 1966, с. 41. 12 См. об этом: Райков Б. Е. Очерки по истории гелиоцентрического мировоззрения в России. Из прошлого русского естествознания. М.—Л.9 1937, с. 11. 13 Райнов Т. И. Наука в России XI—XVII вв. Очерки по истории донаучных и естественнонаучных воззрений на природу. М.—Л., 1940. 14 Райнов Т. И. Указ. соч., с. 99. 15 Так считает Н. С. Демкова. См.: Сарафанова-Демкова Н. С. Иоанн экзарх Болгарский в сочинениях Аввакума. — ТОДРЛ, т. XIX. М.-Л., 1963.Вперёд>>
Просмотров: 1751
statehistory.ru
коллектив авторов. В.К. Кузаков. Особенности науки и техники средневековой Руси. Естественнонаучные представления Древней Руси. История России. Библиотека.
В.К. Кузаков. Особенности науки и техники средневековой Руси
Создание фундаментальных, обобщающих работ по истории естественнонаучных и технических представлений на Руси X—XVIII столетий в настоящее время является необходимостью. Необходимость эта вызвана состоянием исторической науки в СССР: появлением многочисленных работ по истории отдельных отраслей естественных наук, повышением интереса к истории страны, ролью, которую сейчас играет наука в жизни общества, тем, что наука, научные знания являются неотъемлемой частью, важным составным компонентом культуры, и многим другим. Однако создание такого рода трудов связано с рядом трудностей объективного характера.В тот период, когда русская наука, как таковая, не занимала еще значительного места в жизни русского общества и путь, пройденный ею, был незначителен, вопросы истории научного знания поднимались лишь в трудах по русской истории и по истории культуры (см., например, «Очерки по истории русской культуры» П. Милюкова, «Лекции» В. О. Ключевского и мн. др.).
С развитием русской науки, с появлением отдельных отраслей естественных наук, именно тогда, когда они уже прошли известный путь своего развития, и возникла необходимость окинуть взглядом этот путь с самых его истоков. Появляются труды по истории этих отраслей. Поэтому вполне естественно, что в первую очередь была освещена история таких старейших дисциплин, как астрономия, медицина, математика, техника. Действительно, среди самых ранних работ по времени — работа по истории астрономии (автор — П. И. Мельников-Печерский). Характерно, что именно писатель, а не специалист-ученый обратился к этой тематике. Большая детализация, специализация науки привела соответственно и к известной специализации среди историков науки и техники.
Так появились работы по истории стеклоделия, кирпичного производства, подъемного транспорта, замков, истории гельминтологии, истории календаря и пр.
Как ни парадоксально, но этот объективный процесс развития наук и появления историко-научных исследований привел к негативному результату: мы не можем сейчас назвать ни одного историка науки, который бы создал обобщающий труд по истории русской науки (охватывая все ее отрасли) до XIX столетия. Мы не знаем и такого примера, чтобы историк математики занимался историей биологии, а историк физики исследовал проблемы истории медицины и т. п. Со стороны некоторых историков науки, занимающихся узкими специальными темами, может возникнуть вопрос: целесообразно ли специалисту одной области науки вторгаться в историю другой? Ответ, безусловно, положителен. Специфика периода (X—XVIII вв.) заключается именно в том, что историк в известной степени может быть специалистом, «полиглотом», поскольку особых специальных знаний, труднодоступных для понимания, здесь не так много. Трудности, почти непреодолимые, могут быть встречены при изучении науки уже XIX—XX столетий. Так или иначе, но сложилось положение, когда историки науки в силу целого ряда причин пока не в состоянии создать обобщающие труды по основным разделам естественных и технических наук. Если мы употребляем термин «историк науки», техники, то подразумеваем не историка вообще (да их и нет, как ни странно), а историка весьма конкретной специальности: математики, химии, физики, горного дела, транспорта и т. п. Более общими вопросами истории науки в последнее время занимается ряд философов (по образованию), но в силу специфики они создают в основном модели, строят общие теории.
Поэтому можно ожидать создания обобщающих работ по истории русской науки и техники в первую очередь от «нейтралов» — историков гражданских. Так, подобного рода работа («Наука в России в XI—XVII вв.») написана Т. И. Райновым, не историком науки. В настоящее время попытка написания аналогичной же работы предпринята автором настоящей статьи, тоже историком по образованию. Разумеется, эти работы не могут быть свободны от известных недостатков, но создание их необходимо.
Далее, сложилось весьма любопытное положение, когда работы, посвященные истории ранних периодов таких компонентов культуры, как архитектура, живопись, литература (и научное знание), более уязвимы: историки даже очень узких специальностей современной науки (и даже ученые-неисторики) считают себя компетентными в данных специальностях, хотя одновременно они же отстаивают неприкосновенность своей тематики от историков и историков науки. Известным камнем преткновения для историков науки и техники (к последним это относится в первую очередь) является и то, что в подавляющем большинстве своем они не обладают знанием моментов гражданской истории, экономики, политики, истории церкви, искусства, архитектуры. Между тем для объяснения этапов становления русской науки это крайне необходимо: развитие всех компонентов культуры протекает не только в тесной взаимосвязи друг с другом, но и зависит в известной мере от экономики, политики...
Необходимо также решить ряд важных методологических проблем, имеющих кардинальное значение для объективного, всеобъемлющего освещения развития научного знания в России. И здесь опять-таки необходимо знание гражданской истории.
В настоящей небольшой статье сделана попытка лишь наметить круг этих проблем и возможные пути их решения.
Одной из таких проблем, которая стоит на повестке дня истории науки, является проблема так называемого «порубежья». Археологам давно известны своеобразные «порубежья», находившиеся на стыке, границе культурных зон (например, лес и степь; различная культура обработки металла и др.). Именно здесь прежде всего устанавливались контакты представителей племен этих зон, именно здесь была область взаимопроникновения в эти среды новых технических методов, приемов обработки материалов и здесь же, очевидно, контактировала и «наука» — передавались сведения о природе, географии своих, земель.
Подобные «порубежья», «пропускники», «контактные зоны» не суть принадлежность только дописьменной эпохи. Они характерны для всех стран, народов и времен, причем наиболее ярко свойства этих «порубежий» проявляются в более ранние периоды истории. Русское средневековье также имело подобную «контактную зону» (вспомним, что и для более позднего времени новопостроенный Петербург являлся «окном в Европу», некоей точкой контакта). По существу, контактная зона русского средневековья — это почти все периферийные зоны, так или иначе контактировавшие с мирами других культур — Западом и Востоком. На линиях этих зон выделяются точки контактов: Киев, некоторые города и монастыри Западной Украины, Новгород Великий. Обширная зона контактов Руси с Европой — Западная Русь, Польша. При изучении культуры этих областей становится сразу заметно, что роль этого «порубежья», где потенциальные возможности восприятия и создания нового широки, изменяется со временем. Действительно, в новое время эти «порубежья» свою роль до известной степени теряют: развитие средств информации позволяет миновать эти зоны (как проезжают их, не задерживаясь, ученые и дипломаты, в багаже которых — груз знаний и научная литература) и доставить «науку» непосредственно из «центра» в «центр». Разумеется, и в средневековой Руси эти зоны также пересекались носителями культуры, учеными, дипломатами, специалистами разнообразных профессий. Однако вся история России тех времен свидетельствует о том, что «порубежья» играли еще очень значительную роль в истории страны. В. О. Ключевский отмечал роль Восточной Европы в истории научного знания. Он считал, что Русь успешно и «счастливо» вышла из положения «не черпать непосредствепно» «из месторождения» западноевропейской учености (дабы не усвоить чуждые понятия), когда выбрала в качестве посредника Польшу. Будучи католиками по вероисповеданию, славянское население ее хорошо знало и латынь (язык средневековой науки) и немецкий. Поэтому «западноевропейская цивилизация в XVII в. приходила в Москву прежде всего в польской обработке»1. Итак, «западнорусский православный монах, выученный в школе латинской или русской, устроенной по ее образцу, и был первым проводником западной науки, призванным в Москву»2. Конечно, подобные влияния никогда не были односторонними, однобокими. Русь, в свою очередь, влияла и на сопредельные области. В странах Скандинавии, например, исследователи отмечают керамику истинно русских форм, в Чехословакии бытовали русские конструкции навесных замков, а историки литературы зафиксировали влияние русской литературы на литературу балканских славян. В быту племен Поволжья в средние века на границе с русскими поселениями употреблялись русские формы орудий труда, украшения.
Однако наиболее деятельным «порубежьем» была Западная Русь. Известно, что именно отсюда вышли (отчасти из Киевской академии и Печерского монастыря) такие проповедники-переводчики-составители, как Епифаний Славинецкий, Арсений Сатановский, Дамаскин Птицкий, Иоанникий Галятовский, Лаврентий Зизания Тустановский, Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев и др. Ими были переведены на русский язык трактаты по географии, «лексиконы», сборники по зоологии, минералогии, медицине, «космографии». Епифанию Славинецкому принадлежит перевод «Космографии» Иоганна Блеу, где говорилось об учении Коперника. На этом он не остановился. Историки (А. И. Рогов) не без основания считают, что в Крутицком подворье в Москве Славинецкий занимался пропагандой коперникианства и проводил даже астрономические наблюдения, пользуясь, как и Коперник, астрономическим прибором (триквестром). Еще ранее (в XV в.) именно здесь, в Западной Руси, был сделан перевод «Космографии» и «Шестокрыла»3, которые попали в Новгород Великий в конце XV столетия.
Этнографы, лингвисты, историки архитектуры отмечают своеобразие форм костюмов, языка, архитектурных композиций Западной Руси, в которых переплелись элементы чисто славянского (русского) и западного. Исследование же роли этого «порубежья» в истории русской науки стоит на очереди.
В известной степени точкой контакта Руси и Запада был Новгород Великий — «окно в Европу». Здесь находились торговое подворье ганзейцев, католические часовни, а «круглая скульптура развилась под воздействием тех импульсов, которые она получила с Запада»4. «Прочные экономические и культурные связи Новгорода с городами Прибалтики и севера Европы легко объясняют заимствования новгородскими зодчими отдельных элементов из опыта романских мастеров»5. В 1433 г. в Новгороде «мастерами из заморья» строится «грановитая палата». «С другой стороны, не подлежит сомнению, что новгородское зодчество оказывало и обратное воздействие на архитектуру прибалтийских стран»6. Мы знаем, что в Новгороде жил и работал астроном и математик русского средневековья Кирик (XII в.), здесь по прямому назначению (предсказание затмений). употребляли новгородские еретики в XV столетии таблицы «Шестокрыла». Так что этот город сыграл значительную роль в истории русской науки, которая, как и техника той эпохи, еще ждет специальных исследований (работы Б. А. Рыбакова, А. В. Арциховского, Б. А. Колчина, А. Ф. Медведева и многих других археологов посвящены в основном ремеслу и ювелирному делу).7
На противоположном (географически) конце, на юге, в Афоне (тоже своеобразная точка контакта) трудился большой штат переводчиков, в том числе и русских. Переводы эти попадали на Русь. Так, в XVII столетии много книг оттуда привез Арсений Суханов. Среди них были труды по философии, медицине7.
Таким образом, проблема «порубежья», «контактной зоны» — весьма существенна для истории русской науки (мы имеем в виду ранний период русской истории — до XVIII столетия). В это же время центры (города Москва, Владимир и др.) дают нам немало примеров использования иностранного опыта: строительство башен Кремля, соборов в Кремле, литье пушек, строительство соборов Владимира, сооружение здесь саркофагов чисто западных форм, изготовление церковной утвари по типу лиможской и т. п. Свидетельств же использования этого опыта и мастеров «из заморья» вне центров, исключительно мало. Это происходило в результате того, что центры непосредственно, минуя «контактные зоны», общались друг с другом. Мастера посылались из «центра» в «центр», не оседая на периферии, во второстепенных княжествах. Однако роль «порубежья» от этого отнюдь не уменьшалась.
С проблемой «порубежья» связана определенным образом и проблема переводной литературы на Руси. Очень часто историки и историки науки считают правомерным говорить о влиянии того или иного направления, метода, учения (платоники, неоплатоники, аристотелизм, коперникианство) на Руси в средние века. Действительно, в переводной литературе того времени разбираются учения Платона, Аристотеля, Демокрита (атомистическая теория). Однако необходимо учитывать, что литература типа «Шестодневов», «Бесед на шестоднев», «Диалектики» и др., в которых читатель знакомился с теориями «еллинов», была составлена непререкаемыми по тем временам авторитетами — «отцами церкви». Труды эти неоднократно редактировались, а научные теории подгонялись под букву священного писания, снабжались соответствующими критическими рассуждениями, а подчас и бранными выражениями по адресу их авторов (особенно греков). Над русскими переводчиками, как рядовыми писцами, так и монахами, также тяготел этот авторитет «святых отцов», и переводы делались ими слово в слово. Поэтому речь может идти лишь о том, что уже было дано в переводе, заранее апробировано, освобождено от «ереси». Так вместе с обработанными теориями Русь получала и уже готовую критику их. Творческому поиску отличий одной теории от другой это отнюдь не способствовало. Над христианином-переводчиком и христианином-читателем стояли слова Василия Великого (лозунг, достойный церкви!): «Мы научены писанием не давать себе свободы представлять умом что-либо, кроме дозволенного»8. Дозволенное — это священное писание.
Сплошь и рядом тематика перевода определялась самим заказчиком: церковью, духовенством, князьями, боярами. Правительство заказывает естественнонаучную литературу уже в XVI—XVII столетиях: переводятся трактаты по географии, медицине, биологии, сельскому хозяйству. Часто подобные переводы могли делаться по советам иностранцев, знакомых с ней или же привозивших ее и подвизавшихся при дворе московских государей. Однако нельзя исключать и элемент случайности, простого любопытства. Много переводов, как отмечалось выше, было сделано или в Западной Руси, или выходцами оттуда, служившими в приказах.
Мы не беремся говорить о влиянии Востока и Запада во всех областях культуры. Это тема особая, отчасти уже разработанная. Нас интересует лишь «научное» влияние. В. О. Ключевский считал возможным говорить о влиянии науки и техники Запада на Руси лишь с XVII столетия. Причем писал, что о влиянии можно говорить лишь тогда, когда общество понимает превосходство того, кто влияет9. Разумеется, подобного рода влияния могли быть и неосознанными, и случайными, и вообще об обществе в том смысле, который вкладываем мы сейчас, в применении к X—XVII вв. говорить не приходится.
Далее, как нам кажется, основным критерием значимости, важности переводных трактатов должна быть их последующая судьба. Мы имеем в виду отражение тематики их в оригинальной русской литературе, освещение их сюжетов в массовых сборниках последующих времен, их «читабельность». Для выяснения этой судьбы необходимо проделать огромную работу по изучению колоссального количества статей различных сборников XVII— XVIII вв. и выявлению записей, восходящих к указанным трактатам.
Пересказы же содержания переводных трактатов, будучи любопытными сами по себе, ничего не дадут исследователю, занимающемуся развитием науки на Руси, если он не соотнесет их с последующими произведениями. Таким образом, роль переводных трактатов в становлении научного знания в России еще предстоит выяснить. В свое время подобного рода работу начал М. А. Шангин10, правда лишь в отношении астрологических кодексов (на греческом языке). Автор справедливо отмечал, что в славянских (и русских) источниках (рукописях, сборниках) находятся тексты многих утерянных греческих трактатов.
Действительно, многие статьи естественнонаучного содержания русских сборников XVII—XVIII вв. не находят себе аналогий в западноевропейской литературе и могут восходить к источникам греческим. Поиски рукописей и статей естественнонаучного содержания на греческом в русских собраниях и их соотношение с русскими оригинальными произведениями и статьями — тоже очередная задача историков и историков науки.
В 1903 г. А. И. Соболевским был издан своеобразный каталог переводной литературы Московской Руси XIV—XVII вв. — замечательное подспорье в работе историка. Однако многочисленные трактаты и статьи, которые там упоминаются, изучены историками науки и техники еще далеко не полностью.
Известно, что в конце XVII в. на русский язык были переведены «Анатомия» А. Везалия, «Селенография» Я. Гевелия и что была составлена по переводам «Воинская книга» (Онисим Михайлов). О дальнейшей судьбе первых двух переводов на Руси ничего не известно. Повлияли ли они на развитие русской астрономии и медицины? А «Воинская книга», содержавшая громадное количество разнообразнейших наставлений, рецептов, описаний, была издана лишь во второй половине XVIII столетия, не получив распространения в свое время. Эти факты истории русской науки тоже должны быть объяснены должным образом. Опередили ли эти труды свое время? И было ли на Руси достаточное количество специалистов, которые могли пользоваться этими трудами? Или все, что было изложено в «Воинской книге», русские знали и ранее? Необходимо удовлетворительное объяснение того, почему одни трактаты («Луцидариус», «Великая и предивная наука» Раймунда Люлля, «Христианская топография» Козьмы Индикоплова и др.) выдержали столько «изданий» и были любимым чтением не одно столетие. Списков этих работ, хранившихся в собраниях монастырей и отдельных лиц, было множество. А другие известны в нескольких списках. Особенности русской истории, русского быта, культуры, позиция русской церкви тех времен могут здесь объяснить многое.
Может быть, популярность книг («Христианская топография», «Физиолог», «Стих о книге голубиной» и др.) заключалась именно в том, что в них давались сведения о природе и животном мире, мироздании, описывались фантастические люди и животные, поражавшие воображение. А также и потому, что эта,, литература постепенно переходит в разряд сказочной. Сказка же — любимое и постоянное чтение всех слоев населения во все времена.
Весьма любопытно выяснить, в каком соотношении находились на Руси трактаты на греческом и переведенные с европейских языков, какие были больше в ходу и почему. Почему на Руси не знали переводов непосредственно с арабского? Не сыграла ли здесь роль разница в религии и языке? Кто был заказчик переводов, кто переводил эти трактаты, для чего они были нужны, сколько их было, случайно ли то, что попало к переводчику, что было в них изменено при переписке, что вошло в фонд (последующего научного знания? Эти и другие вопросы надо решать при изучении всех переводных трактатов и статей.
Распространение как переводов, так и оригинальных произведений стоит в прямой зависимости от уровня грамотности различных слоев населения Руси в разные периоды ее истории. Разумеется, русское общество никогда не было однородно по классовому составу, а это предопределяло и различные возможности по приобретению литературы, знакомству с ней и ее чтению.
На раннем этапе становления христианства на Руси распространение грамотности и знания было адекватно распространению вглубь и вширь новой веры. Знание, грамотность (чтение богослужебной литературы) были как бы противовесом русскому язычеству, опорой в борьбе с ним. Однако все те трактаты, которые приходили на Русь до XVI—XVII столетий, в силу своей специфики (оторванность от живой практики крестьянина и ремесленника, богословская направленность, философичность) ничего не смогли бы дать основной массе населения — производителям материальных благ, если бы они и могли с ней знакомиться. При существовании института ученичества почти во всех ремесленных специальностях и при практике изустной передачи опыта и секретов мастерства письменные рецепты были не нужны. Это отнюдь не способствовало распространению грамотности в среде ремесленников: «не приходится удивляться, что торговля в грамотах отразилась, а ремесло, еще более важное, не отразилось»11. Речь идет о новгородских берестяных грамотах. В еще большей степени сказанное относится к крестьянству.
Новгородские берестяные грамоты, найденные в сотнях экземпляров, разумеется, свидетельство грамотности новгородцев. Однако такие находки пока еще больше ставят вопросов, чем снимают их. Существовали ли «площадные дьяки» (как много позже), писавшие письма за «мзду», почему этот эпистолярный жанр сразу же начался с фразы «поклон от...» и не свидетельство ли это существования промежуточного звена между отправителем и адресатом? Насколько необходимо было писать письма и в каком случае, если то, что в нем содержалось, можно было передать на словах? Почему на бересте, обнаруженной археологами, тексты лишь писем? Если новгородские попы имели свое хозяйство, свой двор, были ростовщиками, то, очевидно, среди найденных грамот есть и их «послания»? Как точно определить, где заколка, а где инструмент для письма? Лопаточка на конце «писала» еще не свидетельство, что этот предмет был ручкой тех времен (исследователи считают, что лопаточкой стирали ученики написанное на воске, но ведь взрослые, писавшие грамоты, тоже носили эти «писала» с лопаточкой, теперь им уже ненужной, и т. д.). Почему подавляющее большинство грамот обнаружено в богатых домах (инвентарь их — стеклянная посуда, шахматы, печати посадников и т. п. — говорит о том, что дома принадлежали зажиточным новгородцам и знати) ? Вопросов много, и отчасти на некоторые из них можно будет ответить со временем, когда будет разработана палеография новгородской бересты и установлено, что быт грамотных новгородцев чем-то отличался от быта неграмотных.
Другое свидетельство грамотности — надписанные предметы, находимые преимущественно на древнерусских городищах. Их не так уж и много. И они тоже ставят ряд вопросов. Для кого надписывались эти предметы — для себя или окружающих? Одна буква или инициалы — свидетельство грамотности или, наоборот, неграмотности (как позже) ? Нам известны надписи на могильных плитах, колоколах, пушках, иконах, фресках, монетах, печатях, ювелирных изделиях. Кто делал эти надписи? Сами ли мастера этих привилегированных профессий или они копировали уже готовое?
Грамотность — достояние культуры народа, и она соответствует определенной ступени развития государства. Необходима грамотность тогда была в первую очередь духовенству для отправления службы, «чиновникам» государственного аппарата: дьякам, подьячим, переписчикам, послам, переводчикам, тиунам, сборщикам налогов, отчасти торговцам. И потому естественно, что большинство новгородских берестяных грамот — хозяйственного содержания, а большинство книг на Руси — богослужебного характера.
Число грамотных на Руси в средние века подсчитать практически невозможно. Крепостное право, столь отрицательно отразившееся на развитии русской культуры, не способствовало и распространению грамотности. Число грамотных даже сокращалось. Трудно подсчитать и число книг, находившихся на Руси в те времена. Ленинградский историк Б. В. Сапунов попытался произвести подобный подсчет, исходя из количества церквей в домонгольской Руси и считая, что в каждой церкви находился определенный минимум богослужебных книг. И вот его вывод: в домонгольской Руси было 200 000 книг. И это, как он считает, говорит о широкой грамотности населения Руси. Однако все это вряд ли так просто. «Тиражи» богослужебных книг на Руси едва ли зависели лишь от количества церквей: не все они в равной мере были обеспечены подобной литературой. Затем, если вспомним, даже в Новгороде Великом далеко не всякий священник умел читать, на что в свое время жаловалось новгородское высшее духовенство (архиепископы). И потому вряд ли все 200 000 книг домонгольской Руси (если их было столько!) имели своих читателей. Для определения степени грамотности надо учитывать слишком много различных обстоятельств: уровень развития культуры по областям и по векам, город это или деревня, наличие необходимости быть грамотным, развитость государственного аппарата (грамотеи там необходимы), число монастырей и многое-многое другое.
Даже такие свидетельства, как записи на древнерусских книгах, могут быть истолкованы по-разному. Так, во время экспедиции 1959—1967 гг., организованной Пушкинским домом АН СССР в Беломорье и Каргополье Архангельской области, была приобретена 31 книга (их число сейчас возросло), на полях которых имеются записи о вкладах: их покупали всем миром и отдельные лица. М. М. Богословский считает, что в 12 поморских уездах в XVII столетии было около 350 сельских приходов и куплено крестьянами около 10 000 книг12. Кстати, сравнивать уровень грамотности районов центра и Поморья нельзя, ибо в силу ряда обстоятельств именно в Поморье долгое время грамотность была распространена особенно широко и здесь сохранялась высокая культура переписки книг.
Мы уже говорили о правомерности подобного рода подсчетов. Разумеется, факт приобретения книг и бережного отношения к ним — свидетельство осознания важности и ценности книги. Но в каком плане — моральном, историческом, практическом? Во всяком случае покупка книги в XVI—XVII вв. одним лицом вряд ли была распространена в силу ее большой дороговизны. Так, рукописное Евангелие XVI в. стоило 94 пуда ржи; в 30-х годах XVII столетия Минея общая 1609 г. стоила 4 коровы, Каноник 1635 г. и Апостол 1648 г. — 5, а Маргарит 1609 г. — 12 коров!13 Вряд ли эти цены способствовали тяге к грамотности и ее распространению. Далее, как нам кажется, бережное отношение к богослужебной книге было сходно с отношением к иконе, ибо в книгах было запечатлено «святое» слово «святых отцов» церкви.
В силу специфики грамотности тех времен, когда она вовсе не являлась необходимостью для крестьянина и ремесленника, так как ничего дать им практически не могла, вряд ли стоит искать ее следы повсюду (и в отдельных буквах) и делать обобщающие выводы. Например, к середине XII столетия относится Вознесенский собор Владимира на Клязьме, и отсюда же происходит пластинка красной меди с посвятительной надписью Андрею Боголюбскому. Однако вряд ли эта «находка свидетельствует, в частности, о «распространении грамотности» и что «молитва была рассчитана на чтение ее рядовым посетителем собора — горожанином или крестьянином»14. Вряд ли потому, что подобное обращение к богу, зафиксированное в надписи, не нуждалось в каждодневном прочтении. Само по себе существование его уже было обращением к богу и помимо чтения его. Известно, например, что в Тибете (и Монголии) для молитв приспособлены специальные медные вращающиеся барабаны, на которые нанесен текст молитв, и читать ее вовсе не обязательно. Достаточно просто поворачивать барабан. При неграмотности большинства населения способ весьма удобный, и именно он свидетельствует о массе неграмотных. Не исключено, что сам по себе взгляд, брошенный посетителем на пластинку с посвящением Андрею Боголюбскому, был уже молитвой.
И еще. Мы знаем массу граффити — надписей, сделанных разнообразными предметами на внутренних стенах соборов и церквей. Здесь рисунки, шуточные записи («яко кошькина образина»), молитвы, чертежи, заклинания, эпиграммы, летописные записи и др. Причем многие из них сделаны прямо поверх фресок — вещи, кажется, в те времена не менее святой, чем икона. «На фресках часто встречаются граффити: процарапанные рисунки человечков, орнаменты, молитвенные формулы, имена»15.
Это действительно свидетельство грамотности горожан — посетителей церкви. Но пока еще свода этих надписей не существует (тоже задача для историков), не определена и сословная принадлежность писавших. И вообще, если церковь тех времен была до известной степени общественным зданием (особенно в Новгороде Великом), то, очевидно, должны были существовать и нормы поведения в ней. Как относились к подобным надписям служители (надписи ведь до нас дошли, стерты не были)? Или, может быть, подобное писание на стенах не было зафиксированным «грехом», или же грамотеев, расписывавших стены соборов, было не так уж и много, чтобы специально это запрещать?
Это писание и царапание на стенах соборов и поверх фресок вообще кажется сейчас не совсем понятным. Вспомним летописный рассказ о времени перед крещением Руси. Тогда «в Греци» были отправлены «мужи добры и смыслены» и сообщили: «и приидохо же в Греки, и ведоша ны, идеже служат богу своему (т. е. в церковь), и не свемы, на небе ли есмы были, ли на земли: несть бо на земли такаго вида, ли красоты такоя, и недоумеем бо сказати»16. Речь идег о внутреннем убранстве христианского храма с его блеском и мерцанием позолоты в свете свечей, благовониями, иконами, хором. На послов язычников-русов это, разумеется, не могло не произвести впечатления. Многочисленные же храмы древней и средневековой Руси, построенные но образцу (как снаружи, так и внутри) Византии, не могли не производить сильное впечатление на рядовых прихожан — горожан и крестьян. Соборы и церкви тогда являли собой своеобразные внушительные монументы пропаганды христианства. И может быть, надписи поверх фресок здесь — свидетельство равнодушия к новому богу, скуки, проявление своих проязыческих взглядов, своеобразное, неосознанное фрондерство? И вообще любопытно определить палеографически: к какому периоду относятся эти надписи (одному столетию или многим)?
Итак, еще одна проблема — проблема широты, степени грамотности в разные периоды истории Руси — тоже весьма важна для историков науки (и, разумеется, историков вообще). Ибо от решения ее зависит и возможная широта знакомства с естественнонаучной литературой, идеями переводных трактатов и оригинальных произведений.
При всех новых свидетельствах грамотности различных слоев населения Руси древней и средневековой все же не вызывает сомнения тот факт, что абсолютное большинство грамотеев было среди служителей культа. Да и значительное большинство книг того времени переписывалось и переводилось в стенах монастырей. По крайней мере до образования приказов. Монастыри же и отдельные представители духовенства были в то время и основными хранителями громадного количества рукописных книг разнообразного содержания. Свидетельства тому — масса описаний рукописных сборников, собраний рукописей русских монастырей, сделанных в XIX—начале XX в. Здесь же, разумеется, хранились и рукописи на греческом (при постоянных сношениях русской церкви с Грецией, Византией, Балканами это отнюдь не удивительно). Как уже отмечалось, именно в них так много вопросов естественнонаучного плана.
Будучи крупнейшей земельной собственницей древней и средневековой Руси, церковь была и основным идеологом господствующего класса и потому держала под своим контролем долгое время как образование, так и переводческую деятельность (рекомендуя, что переводить) и тем самым являлась законодательницей в вопросах не только веры. Максим Грек, например,, писал: «Латыни... много прельстилися внешними учительстви, и не подобает вам внимати их учением, ниже преводити их на русский язык»17. Постоянно издаваемые церковью так называемые индексы (списки запрещенной литературы и сюжетов), статьи церковных соборов регламентировали распространение определенной литературы, в которой сплошь и рядом находились статьи естественнонаучного плана, и подгоняли все под тексты священного писания.
Русская история периода феодализма знает церковную реакцию, начавшуюся в XIV—XV вв., когда церковь стала тормозом развития русской культуры. Поэтому проблема всепроникающего, вседовлеющего влияния церкви, церковной идеологии, отражение этого давления в многочисленной литературе тех времен постоянно стоит перед историками. И должна стоять перед историками науки и техники. С историей русской церкви связано проникновение на Русь многочисленных трактатов таких авторов, как Иоанн Дамаскин, Василий Великий, Иоанн экзарх Болгарский, Георгий Писидийский и др. Тексты их произведений содержали и теории и учения «проклятых еллинов», разделы по медицине, астрономии. В собраниях русских монастырей хранились «Географии», «Космографии», «Луцидариус», а также «Философские главы» «Богословия» Иоанна Дамаскина. Однако отрицательного воздействия церкви на русскую культуру это отнюдь не ослабляло.
Историку науки и техники, занимающемуся древней и средневековой Русью, необходимо иметь в виду, что естественнонаучные представления, научные знания — один из компонентов культуры. Может быть, даже ее главная составляющая часть. Все эти компоненты тесно связаны друг с другом, полнокровно развиваться один без другого не могут, зависят один от другого. Действительно, например, история механики тесно связана с историей архитектуры: не зная строительной механики, не употребляя разнообразнейших подъемных механизмов (блоки, вороты, полиспасты), не умея распределять большие массы, строить многочисленные соборы и церкви было невозможно. История механики, далее, теснейшим образом связана с историей техники: всевозможные толчейные устройства, расточные и токарные станки, мельницы, стенобитные орудия (пускичи, пороки, стрикусы), самострелы, часы, гончарный круг и многое другое базируется на знании основ механики. И потому историк техники должен знать историю механики, а также и историю архитектуры, и наоборот.
Мы отмечали, что с историей церкви связано и появление на Руси многочисленных трактатов (и с естественнонаучной тематикой) и что церковь на разных этапах русской истории влияла на развитие грамотности, знаний, научных идей; поэтому ясно, что историки науки и техники должны знать и историю церкви. Знание истории древнерусской литературы тоже необходимо. Развитие математической культуры было тесно связано с торговлей, землемерием, нумизматикой, податной системой и т. д. — историк математики должен в известной мере быть сведущим и здесь. Благодатное поле для исследования — народное творчество (былины, поэмы, легенды, сказки, пословицы, поговорки, песни, загадки), в котором под покровом сказочности, поэтических образов скрывается зафиксированный опыт общения с природой. Историку науки и техники знать этот материал просто необходимо.
Чрезвычайно существенно то обстоятельство, что все эти компоненты развиваются по своим, присущим им законам. Слишком много разнообразных факторов, как внешних, так и внутренних, влияло на их формирование и развитие. Некоторые из них относительно консервативны: они складывались тысячелетиями. К ним, например, можно отнести часть естественнонаучных представлений. Действительно, представления о грозах не могли коренным образом меняться даже при эпохальных событиях в экономике и даже при сменах общественных формаций. И было это вызвано как вечным, неизменяющимся объектом наблюдений — явлением природы, так я рациональностью мышления земледельцев и скотоводов, ремесленников многих поколений. В то же время и составляющие этих компонентов также развиваются по определенным законам науки: математика, физика, химия, медицина в известной степени зависят от изменений в экономике; на Руси это — образование Киевского древнерусского и Московского государства. Более быстро откликаются на события такого значения литература, живопись, архитектура, развивающиеся по своим законам. Так, «развитие архитектуры подчинено своим законам», из-за которых исследователям трудно обнаружить в ней предвозрождение18.
Таковы специфические особенности науки и техники в средневековой Руси, обусловленные тесной взаимосвязью как всех компонентов культуры — науки, техники, архитектуры, литературы, искусства и др., так и составляющими этих компонентов (входящими в экономику, политику, сельское хозяйство), развивающимися по своим законам.
Разумеется, мы перечислили далеко не полностью проблемы, возникающие и могущие возникнуть перед историками науки и техники. Необходим, например, классовый подход к явлениям культуры: на Руси существовали класс феодалов и класс производителей, имевшие различные возможности для ознакомления с литературой, и их взгляды, представления до известной степени были различны.
Можно поставить и проблему взаимоотношения умения и знания и определить, что же вкладывалось тогда в эти понятия, и чем тогда было знание, а потому правомерно ли употребление этого термина.
Во всяком случае, как нам кажется, даже перечисленные далеко не полностью проблемы, стоящие перед историками науки и техники, требуют своего решения.
1 Ключевский В. О. Сочинения, т. 3. М., 1957, с. 275. 2 Там же. 3 Соболевский А. П. Переводная литература Московской Руси XIV—XVII вв. М., 1903; Святский Д. О. Астрономическая книга «Шестокрыл» на Руси XV в. — «Мироведение», 1927, № 2; Кулаков В. К. О восприятии в XV в. на Руси астрономического трактата «Шестокрыл». — «Историко-астрономические исследования», вып.. XII. М., 1975. 4 Лазарев В. Н. Искусство Новгорода. М.—Л, 1947, с. 131. 5 Каргер М. К. Новгород Великий. М.—Л, 1961, с. 32. 6 Там же, с. 33. 7 См.: Белокуров С. Арсений Суханов, ч. 1. М., 1891, с. 420—421. 8 Василий Великий. Творения, т. 5, ч. 1, М., 1853, с. 47—48. 9 Ключевский В. О. Сочинения, т. 3, с. 256. 10 Шангин М. А. О роли греческих астрологических рукописей в истории знания. — «Известия АН СССР. Отделение гуманитарных наук», 1930; Codices Rossicos descripsit М. Sangiri.— В издании: «Catalogue codicumi astrologorum graecorum», Bruxelles, 1936, v. VIII. 11 Арциховский Л. В. Археологическое изучение Новгорода. — «Материалы и исследования по археологии СССР», 1956, т. 55, № 1, с. 28. 12 Копанев А. И. Новые записи на древнерусских книгах.— «Труды отдела древнерусской литературы Пушкинского дома АН СССР» (ТОДРЛ), 1969, т. 24, с. 388. 13 Там же, с. 390, 14 Воронин Я. Н. Археологические заметки. — «Краткие сообщения Института истории материальной культуры АН СССР», 1956, вып. 62, с. 22. 15 Монгайт Л. А. Раскопки Старой Рязани. — В кн.: По следам древних культур. Древняя Русь. М., 1953, с. 311, 16 Приселков М. Д. Троицкая летопись (реконструкция текста). М.-Л., 1950, с. 108. 17 Максим Грек. Сочинения, ч. II Казань, 1860, с. 232. 26 18 Лихачев Д. С. Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого. М.—Л., 1962, с. 139.Вперёд>>
Просмотров: 1633
statehistory.ru
Наука в период Киевской Руси
Именно во времена Киевской Украины-Руси начинает изучаться интегрированная филологическая дисциплина - словесность, которая сочетала в себе диалектику, поэтику и риторику. По мнению академика А.Р. Мазуркевича и современного исследователя В.В. Олифиренко, это было начало методики украинской литературы. Основой высшей науки в это время на нашей территории был греческий язык, на западных украинских землях также учили латынь и немецкий язык. Киевский митрополит Климент Смолятич (1147-54), талантливый писатель и философ, писал, что в XII в. в Украине было 300-400 ученых, которые хорошо владели греческим. Впоследствии при короле Даниле Галицком при его дворе считалось вполне нормальным знание 5-7 языков. Высшим ориентиром в образовании во времена великокняжеской Украины-Руси было византийское образование, которое опиралось на достижения многих поколений и по своему уровню стояло чуть ли не на самой высокой ступени в Европе. Но получить его могли лишь единицы, которые достигали Царьграда. Великий князь Киевский Ярослав Мудрый считается основателем книжности, учености и образования в древней Украине-Руси.
В
1037 году основана первая известная в нашем государстве библиотека –
библиотека Софийского Собора или, по другим названием – библиотека
Ярослава Мудрого. По оценкам ряда исследователей она насчитывала более
950 книг. Как установлено, большинство из них были церковными,
богослужебными. Наряду с ними в Руси-Украине распространялись трактаты
по истории, философии, праву, естественным наукам. Книжные мастерские
были учреждены и в других городах Киевской Руси - Великом Новгороде,
Чернигове, Полоцке. Собственно, можно говорить об
элементах просвещенных монархии времен Ярослава Мудрого, которые позже
идейно и системно развил Феофан Прокопович. Но при всем этом все
же украинская наука тех времен, особенно естественная, была явно менее
развитой, чем европейская, в частности, византийская. Образованные
люди Киевского государства в основном занимаются переводами и изучением
известных работ (например, учебников «Физиолог» и «Шестиднев» – с
греческого). Но полных переводов классических греческих, римских и др.
философов в Украине тех времен еще не было. Встречаются отдельные
выдержки, фрагменты из Платона, Аристотеля. Оригинальных достижений в
философии в Княжеский период в Украине также не наблюдалось, равно как и
в естественных науках, а также языкознании. Все это вынуждали
любознательных славян искать знания «на чужом поле», впитывать его из
чужих источников. Летописец пишет: «Как пчела, которая по всем садам
летает, с каждого из них собирая полезное, так и юноши, учащиеся
философии, хотят достигнуть высоты мудрости, везде собирают, то, что
лучше». Значительный успех был достигнут в области права. С IX
века действует «Закон русский». Во время правления Владимира Великого
заключен свод законов устного обычного права «Устав землений». В 1016
г. появляется свод законов «Правда Ярослава». Определенных
успехов достигает в период княжеских времен и украинская медицина.
Следует упомянуть таких известных отечественных врачей того времени как
Демьян-пресвитер и Агапит-лечец (вторая половина XI века). Дочь Я.
Мудрого Анна (королева Франции) обрабатывает и выдает первую книгу рецептов
по фитотерапии.
ukraine-in.ua
