ГлавнаяДревней русиКонцы это в древней руси

Глава II конец древней руси. Концы это в древней руси


Острог, в древней Руси - это... Что такое Острог, в древней Руси?

 Острог, в древней Руси

так называли в древней Руси ограду из острых кольев и плетня, устраиваемую во время осады неприятельских городов. Начиная с XIII века, состоял из тына, отвесно вкопанного и сверху заостренного (стоячий О.), тына наклонно вкопанного (косой О.) и так называемых тарас, т. е. бревенчатых венцов. Деревянная ограда для О. помещалась на местности горизонтальной или на вершине небольшого земляного вала и была окружена с наружной стороны рвом. О. большей частью имел вид четырехугольника; по углам его — башни; сообщение с полем — через проезжие башни. Высота стены — от 2 до 3 саженей. О. или острожками назывались в летописи и употреблявшиеся при осаде подвижные городки или башни с воинами, из которых стрелки очищали путь к городу для подвигавшегося сзади войска. Иногда О. назывался и весь укрепленный стан.

В. Р—в.

Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. — С.-Пб.: Брокгауз-Ефрон. 1890—1907.

  • Островский, Эдуард
  • Острог, уездный город Волынской губернии

Смотреть что такое "Острог, в древней Руси" в других словарях:

  • Острог в древней Руси — так называли в древней Руси ограду из острых кольев и плетня, устраиваемую во время осады неприятельских городов. Начиная с XIII века, состоял из тына, отвесно вкопанного и сверху заостренного (стоячий О.), тына наклонно вкопанного (косой О.) и… …   Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона

  • Войско Древней Руси — вооружённые силы Киевской Руси (с конца IX века) и русских княжеств домонгольского периода (до середины XIII века). Как и вооружённые силы раннесредневековых славян V VIII веков, решали задачи борьбы с кочевниками степей Северного Причерноморья и …   Википедия

  • ОСТРОГ — ОСТРОГ, 1) в Древней Руси пограничное деревянное укрепление; известно с 12 в. В 14 17 вв. распространены на южных рубежах, с конца 16 начала 17 вв. в Сибири (центры сбора ясака и колонизации края). Некоторые О. впоследствии стали крупными… …   Русская история

  • Острог — так называли в древней Руси ограду из острых кольев иплетня, устраиваемую во время осады неприятельских городов. Начиная сXIII века, состоял из тына, отвесно вкопанного и сверху заостренного(стоячий О.), тына наклонно вкопанного (косой О.) и так… …   Энциклопедия Брокгауза и Ефрона

  • острог — а; м. 1. Ист. Временный или постоянный населённый пункт, обнесённый деревянной стеной; укрепление, крепость. Построить о. Жилой о. Стоялый о. Кольский о. ● Остроги появились на Руси до 12 в. и получили распространение в 14 17 вв. Острогом в… …   Энциклопедический словарь

  • Острог (город) — У этого термина существуют и другие значения, см. Острог (значения). Город Острог укр. Острог Флаг Герб …   Википедия

  • Острог — а; м. 1. Ист. Временный или постоянный населённый пункт, обнесённый деревянной стеной; укрепление, крепость. Построить о. Жилой о. Стоялый о. Кольский о. ● Остроги появились на Руси до 12 в. и получили распространение в 14 17 вв. Острогом в… …   Энциклопедический словарь

  • острог — ОСТРОГ1, а, м В Древней Руси: военное сооружение в виде заостренных наверху деревянных столбов, поставленных вплотную друг к другу и образующих замкнутый круг, защищающий строения и людей от нападения противника. Ах, доброе русское слово острог и …   Толковый словарь русских существительных

  • острог — а; м. см. тж. острожный 1) ист. Временный или постоянный населённый пункт, обнесённый деревянной стеной; укрепление, крепость. Построить остро/г. Жилой остро/г. Стоялый остро/г. Кольский остро/г …   Словарь многих выражений

  • Феодор Иоаннович — (род. 31 мая 1557 г., † 7 января 1598 г.) сын царя Иоанна Васильевича Грозного и супруги его, Анастасии Романовны Захарьиной Юрьевой; царь Московский и всея Руси с 19 марта 1584 г. и последний представитель Московских великих князей… …   Большая биографическая энциклопедия

dic.academic.ru

Проблема “двоеверия” в Древней Руси

Принятие христианства и приобщение Древней Руси к западноевропейской книжной культуре не могло не породить проблемы взаимодействия языческой традиции и новых культурных приобретений.

“Вследствие присущего средневековью консерватизма - одного из важнейших сущностных качеств эпохи, - пишет В.В. Мильков, - статистические элементы культуры едва ли не преобладали над новообразованиями. Воспринятые через внешние влияния или выработанные собственными автохтонными усилиями, культурные достижения удерживались веками. Поэтому проблема культурных влияний, особенно тех традиций, которые оказывали длительное воздействие на духовную жизнь страны, да к тому же служили делу преемственности при трансляции одной культуры в другую, есть ни что иное, как проблема традиционализма. Без учета широкого спектра представляющих его направлений невозможно составить адекватное представление о древнерусской культуре”.

Принято считать, что это взаимодействие проявилось в специфической форме “двоеверия”, якобы принципиально отличавшего древнерусскую (а затем и собственно русскую) культуру от культур прочих народов. Попытаемся разобраться, так ли это.

Прежде всего следует обратить внимание на то, что сам термин “двоеверие” практически не определен. Разные авторы используют его в самых различных значениях. Обычно под ним имеется в виду “оязычивание” христианства. Под влиянием мощных языческих пережитков христианство на Руси якобы получило специфическую окраску, резко отличающую его от всех прочих течений христианства. На интуитивном уровне восприятия такая точка зрения представляется вполне оправданной. Действительно, русское христианство отличалось от близких ему по происхождению конфессий. Однако с не меньшим успехом то же самое можно сказать и обо всех прочих течениях христианства. Вопрос в том, явилось ли именно восточнославянское язычество единственным (или основным) определяющим фактором в формировании самобытности русского христианства? Поскольку сам термин “язычество” (фактически - нехристианство) не вполне определен, такой подход допускает произвольное расширение явлений “двоеверия”. Так, например, вряд ли можно согласиться со следующим высказыванием Б.В. Сапунова:

“На основании сличения греческого и русского текстов он [речь идет о А. Пыпине, исследовавшем уже упоминавшиеся нами индексы книг из “Изборника” 1073 г.] утверждал, что если первая часть статьи, где перечислены истинные или канонические книги, пришла из Византии, то вторая часть - книги ложные (апокрифические), - содержащая отреченные сочинения, легенды, предания, народные суеверия, адресовалась русскому читателю. В обстановке ожесточенной борьбы церкви с распространяющимся двоеверием эта часть статьи имела огромное значение”.

“По умолчанию”, здесь явно смешивается влияние “неофициальной” христианской культуры и язычества. Между тем, как мы видели, это не вполне одно и то же.

Другим моментом, затрудняющим изучение процессов взаимодействия различных традиций в рамках древнерусской культуры, является попытка жестко связать “народную” культуру элиты - с христианством, а также стремление противопоставить их друг другу. Под влиянием ленинского учения “о двух культурах в каждой национальной культуре”, в советской историографии подобной поляризации был придан политический характер. Между тем, даже вполне официально настроенные историки, как, скажем Б.А. Рыбаков, считали:

“что княжеско-дружинная культура средневековой Руси включала в себя и народную культуру: во-первых, творцами всей материальной стороны феодального быта были мастера из народа, а, во-вторых, народная струя проявлялась в сказках, былинах, народных празднествах, входивших неотъемлемой частью в культуру дворцов и усадеб”.

В последнее время исследователи обратили внимание и на противоположную тенденцию, которая сплошь и рядом оказывалась гораздо более сильной.

“Авторы, - пишет Л.АА. Беляев, - воспринимают как должное, как само собой разумеющееся, последовательность заимствования признаков по восходящей линии “снизу вверх”. Схема движения от “народного” (синонимично: деревянного, дохристианского) к “господскому” (каменному, церковному) остается и сейчас архетипической в искусствознании. Однако материалы все более демонстрируют превалирование, по крайней мере в средневековье, обратного процесса, процесса традиционного подражания популярных, массовых (фольклорных, деревянных и т.п.) изделий - престижным, профессиональным...”

Впрочем, и прежде отмечалось, что христианство довольно рано пустило глубокие корни в лоне культуры “низов”. Так, Б.А. Рыбаков писал, что

“яд религиозной идеологии проникал (глубже, чем в языческую эпоху) во все сферы народной жизни, он притуплял классовую борьбу, возрождал в новой форме первобытные воззрения и на долгие века закреплял в сознании людей идеи потустороннего мира, божественного происхождения властей и провиденциализма, т.е. представление о том, что судьбами людей всегда управляет божественная воля”.

Хотя он тут же подчеркивал, что

“русские люди не были так религиозны, как это пытаются изобразить церковные историки...”

Последняя мысль высказывалась неоднократно. Пожалуй, в наиболее жесткой форме мы встречаем ее у Д.С. Лихачева, который отказывал в христианском мировоззрении даже монахам-летописцам. В частности, он писал:

“Принято говорить о провиденциализме летописца, о его религиозном мировоззрении. Следует, однако, заметить, что летописец отнюдь не отличается последовательностью в этой своей религиозной точке зрения на события. Ход повествования летописца, его конкретные исторические представления очень часто выходят за пределы религиозного мышления и носят чисто прагматический характер. Свой провиденциализм летописец в значительной мере получает в готовом виде, а не доходит до него сам, он не является для него следствием особенности его мышления. Свои религиозные представления летописец во всех их деталях получает извне; от этого они в значительной степени могут расходиться с его личным опытом, с его практической деятельностью как историка... Вот почему, к счастью для исторического знания Древней Руси, летописец не так уж часто руководствовался своей философией истории, не подчинял ей целиком своего повествования...”.

Одним из следствий подобного подхода стала усиленная разработка языческой тематики в изучении истории культуры Древней Руси: ясно, что если большинство жителей Древнерусского государства по своим убеждениям не были христианами, то они не могли быть никем иным как язычниками. При этом они, однако, продолжали “числиться” христианами. Следовательно, они были двоеверны: христианами - “по форме” и язычниками - по существу. Поскольку письменные источники давали для обоснования подобной точки зрения слишком мало материала (к тому же по большей части чрезвычайно смутного и отрывочного), пришлось искать следы “двоеверия” в этнографических, фольклорных и археологических источниках. При этом как раз и обнаружились методические и методологические сложности, которые уже упоминались мною вскользь.

Как правило, основания для изучения “двоеверия” дают аналогии, обнаруживаемые в ранних - явно дохристианских материалах и в текстах (в широком смысле этого слова), относящихся к христианскому времени. К сожалению, подобные сопоставления далеко не всегда могут рассматриваться в качестве надежного фундамента теоретических реконструкций. Причин тому несколько.

Первая из них - слишком “молодой” возраст источников, из которых черпается необходимая историку информация. Как признает Е.Е. Левкиевская,

“...едва ли не единственным источником наших представлений о низшей мифологии славян периода до XII в. является реконструкция, основанная на данных народной культуры позднего времени - верованиях, обрядах, быличках, песнях и пр., фиксировавшихся этнографами и фольклористами с конца XVIII в. до наших дней. Безусловно, за столь длительный период многие элементы славянской мифологической системы претерпели определенные изменения, в том числе и под влиянием соседних неславянских мифологий, или вовсе исчезли из народной традиции.

Вторая причина, в какой-то степени производная из первой - отсутствие надежных критериев для вычленения в этих источниках собственно языческого субстрата.

“Если бы, - пишет Н.И. Толстой - все сводилось к “двоеверию”, т.е. к двум компонентам, к двум источникам славянской народной духовной культуры в конце 1-го и в нач. 2-го тысячелетия нашей эры, культуры, которая имела последовательное и непрерывное развитие до наших дней, вопрос выявления элементов славянских дохристианских языческих древностей решался бы относительно просто. Все, что оставалось бы за вычетом христианских институтов, черт и особенностей, в принципе хорошо известных по многочисленным письменным свидетельствам, можно было бы отнести на счет дохристианского язычества, объяснить как его продолжение, развитие или реликты. Однако дело осложняется в значительной степени наличием фрагментов “третьей” культуры, заимствований и собственно славянских инноваций общего и особенно локального происхождения”.

Наличие в источниках такого рода почти неразличимого “невооруженным глазом” слоя неязыческой ахристианской культуры создает дополнительные сложности в изучении языческих реликтов. Прекрасным примером в этом отношении служат работы, связанные с изучением семантики одного из наиболее консервативных и архаичных обрядов - погребального, в частности. Работа Л.А. Беляева “Проблема христианского и языческого в погребальном обряде средневековой Москвы...”, где автор отмечает:

“Этнографами и археологами было не раз показано, что погребальный обряд средневековой Москвы содержит много деталей (и в том числе материальных элементов), которые непосредственно в рамках церковно-учительной традиции необъяснимы.

mirznanii.com

Глава II конец древней руси

1. Возрождение Юго-Запада

После Люблинской унии (1596) весь запад России (Белоруссия, Галиция и Украина) попали под власть Польши. Поляки, организованные иезуитами, начали яростную кампанию против православной веры и русской нации. Они без труда переманили на свою сторону западнорусское дворянство, но средние и низшие классы оказали им упорное сопротивление. В самой действенной форме это сопротивление проявилось в казацких восстаниях. В другом аспекте оно сказалось в религиозном и интеллектуальном движении церковников и мирян. Основаны были школы, и тут возникла активная полемическая литература, направленная против римской пропаганды.

Ранняя стадия движения породила оригинального и талантливого писателя, Ивана Вишенского (или Вишню – в Галиции; работал в 1588–1614). Вишенский – нечто вроде смягченного украинского Аввакума. Он противился тенденции, которую проявляли его православные собратья: бороться с латинянами их же латинскими методами. Это само по себе уже казалось ему капитуляцией перед чуждой культурой. Но ему не удалось воспрепятствовать наплыву латинского влияния. Преимущества, которые давало усвоение иезуитской науки, были слишком очевидны – и в конце первой четвертиXVII века метод борьбы с противником его же оружием одержал победу среди западных россиян. Киевская академия, основанная в 1631 году Петром Могилой (1596–1647), игуменом Печерского монастыря, а потом митрополитом Киевским, стала центром интеллектуальной жизни Западной Руси. Латинская культура, усво­енная Западной Русью, была чисто церковной и схоластической, и такова же была созданная там литература. Основной ее интерес – в попытке усво­ить польские и польско-латинские формы поэзии и драматургии, о чем мы поговорим в другом разделе этой главы. Помимо этого киевская литература состояла из полемиче­ских сочинений, проповедей и учебников. Церковное красноречие того времени – это сознательная работа над усвоением форм классической риторики. Его главные представители, Иоанникий Голятовский, ректор Киевской академии, и Лазарь Баранович, архиепископ Черниговский, славились в третьей четверти XVII века. Более важны писатели следующего периода, чье творчество пришлось на царствование Петра Великого.

2. Переходное время в Москве и Петербурге

В Москве западные влияния стали играть заметную роль около 1669 г., когда главой правительства стал западник Артамон Матвеев.

Они шли из двух источников – одно с юго-за­пада, другое из Немецкой слободы в Москве. Немецкая слобода была иностранным поселком, где жили люди, служившие правительству по военной или финансовой части, а также иностранные коммерсанты, почти все принадлежавшие к про­тестантским нациям – немцы, голландцы и шотландцы. Поскольку литература и искусство в основном были занятием духовенства, то главное западное влияние в литературе было юго-западного происхождения.

К тому времени, когда Петр Великий начал свои реформы, западничество в Москве уже значительно продвинулось. Но шло оно по обычным путям, «подновляя» здание русской церкви снаружи, но оставляя ее центром русской цивилизации. Реформы Петра были куда более революционными. Они имели целью лишить церковь ее почетного места и секуляризировать все государственное устройство.

Литература не сразу почувствовала новое положение вещей; литература петровского времени есть в значительной степени продолжение предыдущего периода. Наиболее значительными литераторами были три архиерея украинского происхождения, выращенные в латинских методах Киевской академии: св. Димитрий Туптало (1651–1709), митрополит Ростовский, Стефан Яворский (1658–1722), locum tenens (местоблюститель) патриаршего престола, и Феофан Прокопович (1681–1736), архиепископ Новгородский. Димитрий Ростовский – чрезвычайно симпатичная личность. Большой ученый, любитель книг и учения, он был миролюбивым, кротким и милосердным архиереем, пользовавшимся безграничной любовью и благодарностью своей паствы. Когда он умер, его стали почитать как святого, и в 1757 г. он был официально канонизирован. Он самое прекрасное порождение ожившей в XVII веке киевской культуры. Самый большой его труд – святцы, более научно составленные и более европеизированные, чем святцы Макария, заменившие их; они и поныне остаются стандартным компендиумом русской агиологии. Особенно интересен Димитрий Ростовский как драматург (см. ниже). Стефан Яворский известен главным образом как проповедник. Проповеди его написаны простым и мужественным стилем, без излишних риторических украшений. Часто они откровенно касаются проблем сегодняшнего дня. Яворский глубоко возмущался многими петровскими нововведениями и проявлял сочувствие к старомосковской оппозиции. Он отважился открыто упрекать Петра за его развод, сокрушался по поводу судьбы церкви в секуляризованной России и осмелился поднять голос против невыносимого для низших классов груза рекрутских наборов и налогов.

Феофан Прокопович был моложе и иначе настроен. В обмирщении собственного мышления он пошел дальше всех других архиереев. Широко образованный, он первый из русских писателей обратился к настоящему источнику европейской культуры – к Италии, не удовлетворившись польской и польско-латинской ученостью. Он был сильный оратор, и его надгробное слово Петру Великому целое столетие оставалось самым знаменитым примером русского торжественного красноречия. Тон его проповедей и речей скорее светский. Они вдохновлены культом просвещенного деспотизма и преклонением перед героем-деспотом, которое звучит уже не протестантизмом, а язычеством.

Светская литература петровской поры отвергла церковно-славянский и сделала своим языком русский. Но это был странный русский язык, полный славянских реминисценций и пропитанный непереваренными словами какого угодно иностранного происхождения – греческого, латинского, польского, немецкого, голландского, итальянского и французского. Формальный разрыв со старым языком был символизирован введением нового алфавита, в котором формы славянских букв были изменены ради приближения их к латин­ским. С тех пор у России есть два алфавита: Церковь продолжает пользоваться старым алфавитом и старым языком; мирское же общество употребляет только новый. Книги, отпечатанные «цивильными» буквами при Петре и несколько позже, были или законы и официальные постановления, или переводы. И поскольку петровские реформы были прежде всего практического характера, то и все переводные книги были сводами практических познаний.

Из оригинальных писаний того времени самые лучшие явно те, автором которых был сам Петр. Его русский язык до смешного полон варваризмов, но пользуется он им с силой, резкостью и оригинальностью.

Литературная его оригинальность видна во всем – в дневниках, в письмах, даже (и может быть, более всего) в официальных указах. Живая и реалистическая образность стиля делают его указы самой интересной литературой того времени. Он гений энергичных и запоминающихся фраз, и многие из его изречений до сих пор живут в памяти каждого.

Из других светских писателей того времени наиболее интересны Иван Посошков (1652–1726), подмосковный купец-самоучка, написавший Книгу о скудости и богатстве, и Василий Никитич Татищев (1686–1750), чья Русская история, хотя и бесформенная с литературной точки зрения, является первой научной попыткой охватить огромный материал, содержащийся в русских летописях, и соединить его со свидетельствами писателей-иностранцев. Она вполне на уровне тогдашней европейской эрудиции. Татищев был одним из самых культурных людей своего класса и своего времени. Он сыграл свою роль в истории как политик (в 1730 г., когда был одним из лидеров антиолигархической партии) и как администратор. Его Завещание, адресованное сыну, – интересный документ, отражающий высокое чувство долга и практического патриотизма, присущее людям петровской эпохи.

studfiles.net