Книга "Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.). Том 1" автора Миронов Борис Николаевич - Скачать бесплатно, читать онлайн. Социальная история россии
| Первое в мировой историографии обобщающее, фундаментальное исследование социальной истории России периода империи с конца XVII в. до 1917 г. Под новым углом зрения рассмотрен широкий круг проблем: географическая среда и колонизация, территориальная экспансия и на-циональный вопрос, демографические проблемы и переход от традиционной к современной модели воспроизводства населения, развитие малой семьи и демократизация внутрисемейных отношений, социальная структура и социальная мобильность населения, город и деревня в процессе урбанизации, динамика крепостнических отношений от зенита до заката в начале XX в., эволюция сельской и городской общин, городских и дворянских корпораций, менталитет различных сословий как важный фактор социальной динамики, эволюция российской государственности от патриархальной к конституционной монархии, становление гражданского общества и правового государства, взаимодействие общества и государства как движущая сила социальных изменений, смена типа господствующих правовых отношений в обществе и динамика преступности, модернизация и благосостояние населения. Исследование базируется на массовых статистических источниках и применении междисциплинарного и сравнительно-исторического подходов, в нем широко использованы работы зарубежных историков. Книга богато иллюстрирована, содержит в качестве приложений: Хронологию основных событий социальной истории России, Библиографию, насчитывающую более 4000 названий, и уникальное Статистическое приложение: Россия и великие державы в XIX—XX вв.В третьем издании исправлены неточности предыдущих изданий и опечатки, дополнена биб-лиография, в него включены новые антропометрические данные и ответ автора на критику; оно содержит также предисловие, написанное по просьбе издательства известными западными русистами проф. Брандайского университета (США) Грегори Фризом, проф. Манчестерского университета (Великобритания) Питером Гетреллом и проф. Миддлбери Колледж (США) Дэвидом Мэйси. |
ecsocman.hse.ru
Умом Россию понимая. Б. Н. Миронов. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX века). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2-х томах. Т. 1. 548 стр. Т. 2. 566 стр. СПб., Издательство «Дмитрий Буланин», 1999. «Новый Мир ( № 6 2000)»
Очередной цикл коренного переустройства, настигший Россию на исходе XX столетия, привел к резкому усилению общественной потребности в объективном историческом знании, в трезвом и взвешенном осмыслении нелегких парадоксов российского исторического процесса. Эйфория, связанная с ликвидацией «белых пятен» или «черных дыр», отнюдь не способствовала преодолению методологического кризиса в наших общественных науках. Свобода от идеологии, публикации новых, ранее закрытых, источников никак не гарантировали появления позитивных исследований современного уровня. Поначалу провалы исторического сознания частично компенсировались интенсивным переизданием сочинений корифеев дореволюционной исторической науки. Однако охватывающее общество социальное уныние лишний раз убеждает, что без ясного представления о пройденном страной пути, об уровне социально-политического развития народа и его готовности принять нововведения трудно рассчитывать на понимание обществом проводимых преобразований. Общественная потребность во взвешенном, объективном обобщающем труде, раскрывающем магистральные линии развития российского общества и свойственных ему форм государственности, давно уже очевидна.
Книга петербургского историка Б. Н. Миронова впечатляет как масштабами поставленных задач, так и научной смелостью. Это действительно первое в отечественной исторической литературе обобщающее и фундаментальное исследование жизни российского общества за период империи. В первом томе исследуется развитие всех основных социальных слоев и групп в связи с действием важнейших объективных факторов: природы, климата, колонизации новых территорий, рождаемости и брачности, социальной мобильности и урбанизации. Во втором — раскрывается ключевая для понимания истории России картина специфических взаимодействий общества с правовыми и государственными институтами. Внимание автора сосредоточено на эволюции российского самодержавия от народной монархии Московского государства к правомерной государственности периода империи и, наконец, к правовой конституционной монархии начала XX столетия.
Свой труд Миронов назвал «Социальной историей России». Понимая, конечно, что несоциальной истории не бывает, автор тем самым подчеркивает, что главный объект его исследования — не конкретные политические события, а магистральное направление развития общества и государства на протяжении двух с половиной веков. В иные времена за создание работы подобного уровня могли приняться только научные коллективы. Теперь же автор широко использует современные информационные технологии, с помощью которых ему удалось отобрать и проанализировать огромные своды разнообразных свидетельств минувшего, от обширной статистики до публицистики и мемуаров.
Миронов — решительный противник любой иррациональности в истолковании прошлого и настоящего России. Он убежден в органичности, поступательности и «нормальности» российского исторического процесса. «Нормальность» при этом понимается как принципиальное сходство с историческим развитием европейских (точнее сказать, североатлантических) государств. Принципиальная позиция автора вполне понятна: изоляционизм нашему обществу противопоказан, движение по пути, проложенному развитыми странами, не остановить, потому адекватная интерпретация отечественной истории возможна лишь с помощью понятийного аппарата наиболее продвинутой части мировой исторической мысли. Тем самым автор заявляет о стремлении преодолеть возникший за годы советской власти разрыв между отечественной и западной исторической наукой. По-видимому, решение именно этой задачи Миронов считал для себя особенно важным. Свои суждения он неизменно подкрепляет ссылками на зарубежные (главным образом англо-американские) исследования, причем делает это даже тогда, когда вполне хватило бы аргументов отечественного происхождения. Автор вообще позаботился о том, чтобы его хорошо понял западный читатель: соответствующим образом подобрана терминология, а русские меры (пуды, версты, десятины) везде переведены в метрическую систему. Логикой своего анализа исследователь убеждает своих читателей, что история России вполне поддается рациональным интерпретациям, что ничего загадочного в ее судьбе нет, поэтому просвещенный ум вполне способен справиться с раскрытием ее тайных и явных пружин.
Дефицит исторической памяти Миронов обоснованно считает причиной и симптомом опасных социальных болезней. Поэтому важную задачу своего труда он видит в создании некоего социального «лекарства» для соотечественников, вынужденных переживать очередную кризисную эпоху. Хороший историк умеет утешить: движение нашего общества в сторону либеральных принципов, утверждает он, все равно необратимо. Кризисы же, как показывает опыт российской истории, дело временное, не более чем на пятнадцать — двадцать пять лет. Значит, большую часть смутного времени страна уже прошла и, надо полагать, скоро с удвоенной силой возобновит сближение с государствами Запада. Неплохо было бы для полного успокоения привести доказательства такой цикличности, но надо все же признать, что оптимизм автора не наигран. Он базируется на раскрытой в исследовании логике общественно-политического развития России, страны хоть и запоздалой, но молодой и полной сил.
Новаторство монографии очевидно. Автор повел решительную борьбу против мифотворчества, глубоко укоренившегося в трудах историков советского времени. Со многими сложившимися стереотипами в понимании ключевых проблем отечественной истории Миронов расстается решительно и без колебаний. Бесспорным достижением автора следует признать то, что он сумел выявить роль российского общества как главного субъекта исторического развития страны. В историографии советского времени тезис о народе как творце своей истории декларировался постоянно, но при этом тот же народ изображался безгрешным носителем всяческих добродетелей, неизменно страдавшим от чуждых ему правителей. В книге Миронова народ исследуется как живой и деятельный субъект, на плечах которого лежал груз главной ответственности за все, что происходило со страной, за все ее достижения и неудачи, за доблести и пороки. Не географические или природные факторы, а именно состояние народа, его запросы, потребности и желания предопределяли характер развития России. Именно русское общество задавало основные параметры исторических действий, выйти за пределы которых не могли даже самые могущественные властители. Говоря конкретнее, народные потребности в конечном счете обеспечили быстрый рост Российской империи в XVIII–XIX веках. Эти же потребности обусловили и упрочение устоев самодержавия, в том числе крепостного права. Впрочем, без народной предрасположенности не обошлось и при ликвидации этого института.
Отведя основную часть своей работы анализу общественной жизни, Миронов в то же время показывает, что значительную долю своих потребностей народ мог реализовать только через политические действия государственной власти. В заданных обществом пределах у правящих сфер при принятии конкретных решений всегда сохранялся определенный выбор. Власть, таким образом, аккумулировала народную энергию, и именно это обстоятельство превращало ее в главного организатора необходимых стране перемен. Такой подход к проблеме взаимодействия общества и власти предопределил и композицию труда.
В первом томе автор развернул впечатляющую картину эволюции российского общества периода империи: положение всех сословий и страт раскрыто в монографии с редкой для нашей литературы объемностью и силой. Особое значение имеет, конечно, анализ жизни крестьянства, положение которого решающим образом определяло общее состояние государства. Посвященные этой проблематике разделы производят особенно сильное впечатление. Связь русского крестьянина со средой обитания, трудовые навыки и приоритеты, менталитет и культурные ценности народа, характер его воспроизводства, организация семьи и сельского самоуправления — все эти аспекты раскрыты с большой яркостью и убедительностью.
Отслеживая динамику социальных явлений, Миронов получает весомые основания для общего вывода о том, что на протяжении всего императорского периода шел процесс трансформации традиционных патриархально-общинных устоев народной жизни в сторону ее рационализации и демократизации. Процесс этот автор считает естественным и исторически неизбежным. Вместе с этим он показывает, что до начала промышленной революции патриархальные принципы русского крестьянства являлись важным стабилизирующим фактором в жизни общества и государства. Самодержавному политическому строю соответствовали быт и социальная организация крестьянства, включая общину и большую патриархальную семью. В свою очередь патриархально организованное крестьянство само испытывало острую потребность в сильной власти и руководстве. Представление о самодержавии как о наиболее стабильном режиме государственной власти, необходимом для обеспечения внутренней и внешней безопасности, лежало в основе искреннего монархизма, прочно вошедшего в сознание народных масс. Царизм без всяких натяжек можно назвать русской народной монархией. Ради своего государства русский человек много веков жертвовал личными правами. Вот почему крестьянство легко мирилось с принуждением и регламентацией. Крестьяне, подчеркивает автор, «ориентировались на устоявшиеся авторитеты, боялись нарушить многочисленные запреты, правила, требования и негативно относились ко всякого рода переменам и нововведениям». Отсюда идут корни народной нелюбви к плюрализму мнений и агрессивность по отношению к нарушителям общепринятых норм, в том числе, кстати говоря, и к интеллигенции. Таким был народ, и таким было его государство.
В исследовании много поразительно точных и метких зарисовок народной жизни. Но порой желание доказать «молодость» не слишком цивилизованной крестьянской массы приводит автора к весьма спорным обобщениям. Под пером Миронова русский крестьянин предстает скромным христианином, лишенным буржуазного духа наживы, чьи запросы вполне удовлетворялись достижением прожиточного минимума. По мнению автора, такой этикой можно объяснить слабую предприимчивость, низкую эффективность хозяйствования и даже склонность крестьян к подчинению жесткой власти и контролю над собой. Авторитарная власть над народом (помещичья в особенности) представляется в такой ситуации благом. Без нее народ мог просто разбаловаться и в конце концов потерять вкус к жизни. Спору нет, долготерпение и выносливость русского народа — значимый фактор в социальной истории страны. Однако подобная этика — скорее не причина, а следствие народной бедности. Выведение же относительно низкой эффективности труда крестьянства из его нравственных приоритетов, во всяком случае, нуждается в гораздо более развернутой аргументации. Парадоксальные суждения автора о том, что барщинные помещичьи крестьяне трудились и жили гораздо лучше, чем более свободные и обеспеченные ресурсами крестьяне казенные, хороши, на мой взгляд, только своей экстравагантностью. Миронов сам признает, что приводимые им данные по тринадцати губерниям следует рассматривать «как весьма ориентировочные». Точно так же спорно суждение о том, что «дарственники» (крестьяне, получившие без выкупа четвертую часть предусмотренной для данной местности нормы надела) лучше приспособились к реалиям экономического развития пореформенного времени. Известно, что нашумевшая в начале XX века книга известного либерала А. И. Шингарева «Вымирающая деревня», при всех эмоциональных перехлестах автора, дала, в общем, достоверную картину экономической деградации крестьян, получивших в свое время дарственный надел. Совершенно очевидно, что многочисленные сведения о бедственном положении бывших «дарственников» автор просто не принял во внимание.
По оценкам Миронова, чем сильнее (до известных пределов, конечно) эксплуатировался русский крестьянин, тем эффективнее он трудился, а снижение контроля немедленно приводило к развитию народной праздности. Значит, крепостное право имело большой позитивный смысл, поскольку дисциплинировало не слишком организованный народ и приучало его к систематическому и напряженному труду. Элемент истины в этих построениях, безусловно, присутствует, но в аргументации этих тезисов автор не всегда аккуратен. Скажем, утверждения об увеличении числа праздничных дней к началу XX века до ста сорока в год и о непременном отказе крестьян от работы в эти дни страдают явным преувеличением. По свидетельствам, зафиксированным, например, в «Воронежских епархиальных ведомостях», крестьяне при необходимости легко отказывались от отдыха в праздничные дни: рисковать урожаем мог только непутевый работник. Еще одним примером чрезмерного увлечения может служить заявление автора о том, что даже в первые годы советской власти крестьяне оставались «глубоко религиозными». Увы, достаточно взглянуть на бесчисленные руины разрушенных церквей, чтобы усомниться в таком утверждении…
Конечно, выводы об уравнительных и антисобственнических наклонностях крестьян можно подкрепить определенным рядом свидетельств. Но есть не меньше сведений и о прямо противоположных настроениях народа. Авторитетный (в том числе и для Миронова) знаток народной жизни А. Н. Энгельгардт с горечью фиксировал: «Известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, за исключением недоумков да особенно добродушных людей и вообще „карасей“. Каждый мужик в известной степени кулак, щука, которая на то и в море, чтобы карась не дремал». У крестьян, сетовал Энгельгардт, «крайне развит индивидуализм, эгоизм, стремление к эксплуатации. Зависть, недоверие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству — все это сильно развито в крестьянской среде… Каждый крестьянин, если обстоятельства тому поблагоприятствуют, будет самым отличнейшим образом эксплуатировать другого, все равно крестьянина или барина, будет выжимать из него сок, эксплуатировать его нужду». И дело вовсе не в расшатывании традиционной крестьянской морали: за десяток лет после эмансипации ничего радикального с нравственными устоями произойти не могло. Стремление к материальному благополучию всегда было в природе крестьянства. Просто оно или подавлялось (при крепостном праве), либо деформировалось общинными порядками и проявлялось не в форме товарного производства, а в ростовщичестве и мироедстве (то есть кулачестве).
Миронов абсолютно прав в стремлении преодолеть узость классового подхода в определении причин отмены крепостного права. Проблему революционной ситуации он даже не упоминает, очевидно считая ее совершенно надуманной. Убедительно выглядят и выводы об отсутствии экономического кризиса крепостнических хозяйств накануне освобождения. Надо только иметь в виду, что кризиса не было и быть не могло в рыночном смысле этого понятия. Не случайно благосостояние помещичьих хозяйств измерялось чисто количественными показателями (считалось, что владелец пятисот душ богаче того, у кого их было триста), тогда как эффективность использования рабочей силы в расчет не принималась. Именно такая экономика и привела к политическому кризису системы, не выдерживавшей к середине XIX века соперничества с промышленными странами Европы. Так что кризис в государстве, вообще-то говоря, был, важно лишь не определять его критериями современной экономики. К сожалению, причины ликвидации крепостного права сформулированы не очень внятно, хотя, как кажется, решающее значение отводится автором все-таки стремлению власти начать ускоренную модернизацию страны.
Говоря о характере аграрных реформ П. А. Столыпина, автор восстанавливает их оценку как «второго раскрепощения», поскольку без структурной перестройки социальных отношений в деревне нельзя было продвигаться в сторону правового государства и эффективной экономики. Между тем само это продвижение было исторически неотвратимым и составляло суть развернувшейся в стране модернизации. Больше того, столыпинские реформы, полагает автор, были подготовлены всем ходом происходивших перемен: не менее 30 процентов крестьян к концу XIX века начали тяготиться патриархальными ограничениями. Следовательно, новый аграрный курс соответствовал не только политическим расчетам правительства, но и магистральным тенденциям развития общества, в том числе и самого крестьянства.
Выступая безусловным сторонником модернизации (или, точнее, европеизации) России, Миронов несколько сглаживает остроту противоречий этого тяжелого для русского общества процесса. Сомнителен, в частности, вывод о том, что в пореформенное время, благодаря более интенсивному, чем прежде, развитию промышленности и торговли в сельской местности, «экономическая противоположность между городом и деревней стала смягчаться». Конечно, новые явления хозяйственной жизни проникали и в деревню, но при этом в большинстве регионов упомянутая противоположность не только не уменьшилась, а даже возросла. Впрочем, при курсе на форсированное развитие промышленности иначе и не могло быть. Политика протекционизма, правительственных гарантий и прямых субсидий, принятая в отношении отечественной индустрии, обернулась оскудением земледельческого центра. Не зря дворянство центральных губерний выражало острое недовольство финансово-экономическими мероприятиями И. А. Вышнеградского и С. Ю. Витте. Дореволюционная Россия поражала невиданными темпами железнодорожного строительства и одновременно чрезвычайной дешевизной сельскохозяйственных продуктов. Скажем, пуд говядины в Воронеже в 1910 году стоил примерно 3 руб. 50 коп. В это же время квалифицированный рабочий железнодорожного депо получал около сорока рублей в месяц, а преподаватель гимназии — около ста. Но эта дешевизна оборачивалась истощением хозяйственных сил деревни. Экономическая противоположность между городом и деревней продолжала нарастать, создавая крайне опасное для исхода модернизации социальное напряжение. Ненависть к уходившему вперед городу не случайно обжигала сердца русских крестьян.
У русского общества всегда были особые отношения с властью, поэтому эволюция государственных институтов императорской России рассмотрена в монографии с повышенным вниманием. Во втором томе Миронов настойчиво и, в общем, убедительно раскрывает эволюцию государственного строя России в направлении правового режима. Самодержавие рассматривается им в качестве лидера в процессах хозяйственно-культурного и общественно-политического обновления страны. Именно оно инициировало все основные преобразования, и благодаря его руководству была обеспечена роль России как великой державы. Самодержавие при этом не противостояло обществу, а достаточно умело и эффективно руководило им, продвигая его по тернистому пути цивилизации. «На протяжении X VIII — начала XX в. верховная власть в целом проводила разумную, сбалансированную компромиссную в интересах общества политику как во внутренних делах, так и в международных отношениях и выступала лидером государства и проводником модернизации». Поэтому революционная борьба с царизмом никакого сочувствия у Миронова не вызывает.
Нетерпеливая, жившая в мире западных идей интеллигенция, без оглядки на внутреннее состояние своего народа, пыталась накормить его плодами европейского развития. Она, полагает автор, глубоко заблуждалась в расчетах на то, что крушение самодержавия приведет к улучшению жизни общества. Он полностью соглашается с Н. А. Бердяевым, раньше других указавшим на иллюзорность политического мышления русской интеллигенции. Вполне уместна цитата из русского философа: «Слишком многое привыкли у нас относить на счет самодержавия, все зло и тьму нашей жизни хотели им объяснить. Но этим только сбрасывали русские люди бремя ответственности и приучили себя к безответственности. Нет уже самодержавия, а русская тьма и русское зло остались…»
Объективный анализ разносторонних функций самодержавной власти — крупнейшая заслуга исследователя. Активная и конструктивная деятельность государственного аппарата дореволюционной России давно нуждается в позитивном освещении. Однако с некоторыми обобщениями принципиального характера автор явно спешит. Нельзя забывать, что у самодержавной системы была обратная сторона. Конечно, неуклонное возвышение роли государственной власти позволяло стране выдерживать историческое соревнование с ушедшими вперед народами. Но у этого процесса имелся органический недостаток, о котором образно говорил еще В. О. Ключевский: «Государство пухло, а народ хирел». Политика традиционного патернализма (то есть отеческого самовластия и всеобщего опекунства) обернулась невиданным усилением роли административного аппарата. Свободное от общественного контроля российское чиновничество прибрало к рукам все отрасли управления страной. А несвободное общество теряло чувство ответственности, все свои достижения и неудачи оно привыкало связывать прежде всего с властью. Вот почему домохозяева, выливавшие без зазрения совести помои прямо на проезжую часть дороги, нередко тут же жаловались на то, что «начальство» плохо заботится о чистоте улиц. Видный политический деятель начала XX века С. И. Шидловский, хорошо знавший реальное положение дел в родной Воронежской губернии, с горечью писал: «Крестьянское население, вследствие темноты и бесправности, чрезмерной опеки и круговой поруки, продолжает представлять из себя обезличенные и бессвязные толпы населения… Предприимчивость наша развивается туго, и необходимо приложить старания к тому, чтобы всеми мерами воспитать в населении самодеятельность и развить способность к самоуправлению».
Думается, Миронов не вполне корректно проводит вектор развития взаимоотношений самодержавия с обществом. Свое лидерство российская власть осуществляла не так, как на Западе. Скудость ресурсов, связанная с отсталостью экономических отношений, при высоких государственных потребностях побуждала самодержавие проводить жесткую регламентацию общественной жизни. Государственные интересы в России всегда доминировали над общественными, иначе власть просто не смогла бы сконцентрировать в своих руках необходимые средства. Западные государства в целом выдерживали формулу, в соответствии с которой путь к процветанию страны лежал через благополучие общества.
К середине XIX века Российское государство превратилось в гигантского опекуна, обремененного ответственностью даже за мелкие хозяйственные нужды. Именно поэтому самодержавие так усердно сохраняло патриархальные устои народной жизни. Реформаторы 1860-х годов хорошо понимали, какую опасность для судьбы модернизации представляет общественная апатия. Учреждение земств, между прочим, предполагало не только заметное сужение компетенции коронной администрации, но и воспитание у общества чувства причастности к местным заботам и нуждам. Надо признать при этом, что на самодержавии лежал груз исторической ответственности за дефицит предприимчивости и инициативы в русской общественной жизни.
Трудно избавиться от ощущения, что на оценках деятельности властных структур в монографии Миронова лежит отпечаток некоторой идеализации. Автор, например, решительно заявляет: после учреждения земств и городских дум «можно говорить о том, что деятельность и центральной и местной коронной администрации находилась под контролем со стороны общества и органов общественного самоуправления». Если предположить, что имеется в виду появление каналов общественного воздействия на власть, то принять его тезис с некоторыми оговорками было бы можно. Но историки пока не располагают информацией о контрольных функциях земств. Контроль продолжал осуществляться в прямо противоположном направлении, причем как по закону, так и на практике. То же самое можно сказать и о влиянии прессы. Здесь автор высказывает еще более категорические оценки. Александр II, отмечает он, в начале своего царствования допустил регулируемую гласность. И скоро утратил независимость как политик. «В результате все либеральные реформы, проведенные при Александре II, были продиктованы верховной власти либеральным общественным мнением через печать». Неплохо было бы вывести на свет Божий закулисных творцов преобразований и раскрыть их влияние на законотворческую деятельность. Но автор, конечно, поторопился: под диктовку либеральной прессы ни император, ни его сановники руководить государством не хотели, да и не могли. Любопытно, что Миронов даже не замечает противоречия таких оценок с его же определением самодержавия как подлинного лидера социально-политического развития страны. Можно отметить также, что власть в пореформенные годы скорее прислушивалась к редактору консервативных «Московских ведомостей» М. Н. Каткову.
Материалы, представленные в исследовании, решительно восстают против представлений о российском самодержавии как о режиме произвола и неограниченной личной власти монарха. Легко обнаружить, что соответствующие разделы писались с особым воодушевлением. Однако склонность к чрезмерным обобщениям дала себя знать и здесь. Автор доказывает, что государственный строй России развивался нормально, а в начале XX века достиг стадии правовой монархии. После 1906 года перед Россией открывались благоприятные перспективы. Ставшее конституционным, самодержавие могло и должно было подвести общество к цивилизованным либеральным нормам жизни. Именно такие мотивации Миронов считает определяющими в политике верховной власти конца XIX — начала XX века. Даже пресловутые контрреформы Александра III автор предлагает рассматривать не как отход от преобразований 1860-х годов, а как необходимую меру для их неспешной, но зато и более прочной адаптации к реальным потребностям всего российского общества, «а не только его малочисленной образованной части». Рассуждения подобного рода можно было бы принять, если бы историк действительно показал наличие у высшей власти таких благородных стремлений. Научные наблюдения автора в данном случае явно сближаются с политическими позициями умеренных либералов той поры, отчасти октябристов, отчасти правых кадетов, а отчасти и самого П. А. Столыпина. Сохранение сильной исполнительной власти в руках императора расценивается как объективно целесообразное и обеспечивающее плавный переход «к полному конституционализму и правительству, ответственному перед парламентом и, следовательно, перед народом». Если с объективной целесообразностью сильной власти монарха в условиях России согласиться можно, то вот утверждение о гарантиях «плавного перехода» никаких конкретных доказательств не имеет. Гораздо проще доказать обратное — горячее желание верховной власти свернуть с дороги к демократическому конституционному строю. Миронов хорошо знает об искренних стремлениях Николая II ликвидировать Думу или по крайней мере резко ограничить ее политическое значение. Во всяком случае, ощутимый налет политических пристрастий на оценках роли «правовой монархии» делает позицию автора открытой для критики, острота и объективность которой могут зависеть от убеждений его возможных оппонентов. Очень жаль, что в обобщающей книге о жизни русского общества не нашлось специального места для анализа такой специфической «прослойки», какой была отечественная интеллигенция. Судя по всему, этот беспокойный социальный слой не очень симпатичен историку. Однако сыгранная интеллигенцией роль в судьбе России заслуживала большего внимания, чем несколько частных реплик по ее адресу.
При всем том Миронов создал произведение во всех отношениях незаурядное. На все замечания и на любую критику (а недостатка в ней, конечно, не будет) он вправе ответить предложением написать лучше. Сделать это будет невероятно трудно. Если оценивать представленный труд по достигнутым результатам, то надо признать, что это произведение — явление пока беспрецедентное. Колоссальная многокрасочная панорама народной жизни, исторические судьбы сословий, организация и функционирование власти в ее развитии и, наконец, объективная оценка характера российской истории — все эти компоненты обеспечивают за исследованием Миронова выдающееся место в современной отечественной историографии.
Воронеж.
litresp.ru
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
|
| |||||||||||||||||||||||||||||||||
| 2011 - 2018 | |||||||||||||||||||||||||||||||||
www.rulit.me
Социальная история России периода империи (XVIII—начало XX в.): Т.2 —3-е изд., испр., доп. :: Федеральный образовательный портал
Исследование базируется на массовых статистических источниках и применении междисциплинарного и сравнительно-исторического подходов, в нем широко использованы работы зарубежных историков. Книга богато иллюстрирована, содержит в качестве приложений: Хронологию основных событий социальной истории России, Библиографию, насчитывающую более 4000 названий, и уникальное Статистическое приложение: Россия и великие державы в XIX—XX вв.В третьем издании исправлены неточности предыдущих изданий и опечатки, дополнена биб-лиография, в него включены новые антропометрические данные и ответ автора на критику; оно содержит также предисловие, написанное по просьбе издательства известными западными русистами проф. Брандайского университета (США) Грегори Фризом, проф. Манчестерского университета (Великобритания) Питером Гетреллом и проф. Миддлбери Колледж (США) Дэвидом Мэйси.
Книга представляет интерес для историков, социологов, экономистов, политологов, журналистов и всех любителей отечественной истории.
ecsocman.hse.ru
СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ - PDF
Транскрипт
1 ISSN Вестник ТГУ, выпуск 3 (143), 2015 СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ УДК 94 ( ): СОЦИАЛЬНЫЙ СОСТАВ ВЛАДЕЛЬЦЕВ ТОРГОВЫХ ДОМОВ ТАМБОВСКОЙ ГУБЕРНИИ В НАЧАЛЕ ХХ в. Наталья Валентиновна РЯБИКИНА Тамбовский государственный университет им. Г.Р. Державина, г. Тамбов, Российская Федерация, начальник отдела по организации просветительной работы, соискатель, кафедра российской истории, Исследуется социальный состав владельцев торговых домов Тамбовской губернии как особой формы торгово-предпринимательской деятельности, получившей широкое распространение в России в начале XX в. Ассоциированные формы организации предпринимательской деятельности торговые дома находились на более высокой ступени развития по сравнению с единоличными частновладельческими способами ведения торгово-промышленных отношений. Владельцы торговых товариществ являлись лидерами деловых кругов региона. Задача исследования определить и проанализировать главные социально-экономические показатели верхушки региональной буржуазии, ее численность, структуру, источники пополнения. Отдельное внимание уделено гендерному аспекту. В Тамбовской губернии в 1914 г. 24 % из общего числа торговых домов было организовано женщинами или при их непосредственном участии. В качестве источников для исследования используются как опубликованные, так и неопубликованные архивные материалы. В их числе общероссийские справочные издания о торговых домах, сборники промышленной статистики. Неопубликованные материалы архивных фондов позволяют выявлять региональные особенности формирования предпринимательского слоя общества. Ключевые слова: социально-экономическая история; торговые дома; торгово-промышленные товарищества; предпринимательство; сословия; купечество; капитал. Торговые дома как форма организации капитала получили распространение в Тамбовской губернии в конце XIX начале XX в. По данным общероссийских справочных изданий о торговых домах, издававшихся Министерством финансов с определенной периодичностью, можно определить количество, размещение внутри губернии, размеры капиталов, род деятельности, а также социальный состав владельцев торгово-промышленных товариществ. Изучение социального состава владельцев торговых домов позволяет более полно осветить противоречивые процессы социально-экономического развития региона в начале ХХ в. Из данных табл. 1 видно, что в начале ХХ в. основную группу собственников торговых домов (54 %) представляло купечество традиционное предпринимательское сословие. Мещане составляли 25 %. Другие сословия представлены были гораздо скромнее. Однако уже к 1914 г. ситуация существенно изменилась. Удельный вес купечества сократился до 31 %, при этом заметно вырос удельный вес мещан до 41 % и крестьян до 22 %. В среднем по Империи удельный вес этих двух сословий в составе владельцев торговых домов достигал 40 % [1, с. 117]. Очевидно, что мещан среди владельцев товариществ стало больше, чем купцов. Столь значительная перегруппировка, произошедшая всего за несколько лет, свидетельствовала о постепенном разрушении сословной однородности владельцев торговых домов и была связана не только с произошедшим изменением юридического статуса купечества в конце XIX в., но и отражала интенсивный процесс вовлечения в ряды буржуазии представителей «низших» сословий, которые не переходили в купцы, а сохраняли прежний сословный статус. 21
2 Гуманитарные науки. Социальная история России Количество торговых домов Тамбовской губернии и состав их владельцев в начале ХХ в. (составлена по [2; 3]) Таблица 1 Годы Количество торговых домов Купцы Мещане Категории владельцев Число полных владельцев Почетные граждане Крестьяне Дворяне Иностранцы Прочие** * Примечание: * только у 29 (54%) торговых домов указаны сведения о составе владельцев; ** к прочим нами отнесены также лица, социальная принадлежность которых не указана. Сословие мещан было традиционно самой близкой к купечеству группой городского населения. Это объясняется схожестью рода занятий: мещане являлись мелкими предпринимателями, которые имели право заниматься торговлей и промыслами в городах. Кроме того, граница, разделявшая два сословия, была весьма зыбкой: разорившиеся купцы вынуждены были переходить в состав мещанского сословия, а «расторговавшиеся» мещане могли вступать в купечество. После издания в 1898 г. закона о промысловом налоге, устранившего необходимость для предпринимателя записываться в купеческую гильдию, купеческая сословная группа теряет свое значение. При постоянном численном росте лиц, занимавшихся предпринимательством, купеческих свидетельств стало приобретаться в разы меньше. Так, Тамбовской казенной палатой в 1894 г. было выдано 1886 купеческих свидетельств (1-й и 2-й гильдий), в 1902 г. 621 свидетельство, а в 1910 г. только 420 [4]. В новых правовых условиях приобретение купеческих свидетельств происходило из соображений престижа и стремления обозначить свой гражданский статус. Преимущественно продолжали состоять в купеческих гильдиях представители потомственных купеческих династий. Моршанский купец Г.В. Белоусов, один из основателей торгового дома «Г.В. Белоусов и Н.А. Дмитриев», владелец двух табачных фабрик, лесопильного завода и ряда других торгово-промышленных объектов, ежегодно выбирал в городской управе сословное свидетельство 2-й гильдии. С 1908 г. он перешел в разряд первогильдейских купцов [5, л. 40]. Мещане в большинстве своем принимали участие в сословно смешанных предприятиях, где они действовали наряду с представителями других сословий. Среди фирм, созданных представителями мещанского сословия, наиболее значительным являлось заявленное в 1911 г. в городе Тамбове полное товарищество «А.И. Ширяев и К». Складочный капитал в размере 150 тыс. руб. был составлен четырьмя мещанами и двумя крестьянами. Кирсановский мещанин А.И. Ширяев внес в капитал фирмы 100 тыс. руб., тамбовские мещане А.Е. Гладилин и Н.И. Поляков внесли по 15 и 7 тыс. руб., козловский мещанин Н.Е. Дорохов 11 тыс. руб., крестьяне В.С. Перов и А.Д. Яковлев по 12 и 5 тыс. руб., соответственно. Фирма занималась торговлей мануфактурными и меховыми товарами [2, с. 428; 6, д. 4689, л. 3]. Заметный рост численности крестьян в предпринимательской среде закономерное явление как для России в целом, так и для Тамбовской губернии в частности. Процесс социального расслоения в деревне, начавшийся после отмены крепостного права, характеризовался выделением из крестьянской среды предпринимательских элементов. В годы столыпинской аграрной реформы, когда решительно устранялись преграды для капитализации деревни, процесс «раскрестьянивания» особенно усилился. Сосредоточив в своих руках определенные капиталы, зажиточное крестьянство чаще всего вкладывало их в развитие не только сельского хозяйства, но и в торгово-промышленную сферу. Некоторые из них добивались крупных успехов на поприще торговли. 22
3 ISSN Вестник ТГУ, выпуск 3 (143), 2015 В начале ХХ в. многие зажиточные крестьяне, не переходя в купеческое сословие, создавали средние и крупные торговые предприятия, иногда с солидным капиталом. Характерным примером могут служить торговые дома, вошедшие в число крупнейших в губернии. Товарищество на вере «М.В. Куренков и А.Я. Комаров» с размером складочного капитала в 110 тыс. руб. было основано крестьянином М.В. Куренковым совместно с купцом А.Я. Комаровым. Фирма была зарегистрирована в Борисоглебске в 1912 г. и занималась производством муки на собственной паровой вальцовой мельнице [2, с. 22]. Силами и средствами крестьянина Василия Афанасьевича Сафонова были учреждены два крупных полных товарищества с участием мещан братьев Поляковых. Первое товарищество «Василий Сафонов и Владимир Поляков» с размером капитала в 72,7 тыс. руб. было зарегистрировано в г. Борисоглебске в 1902 г. Фирма занималась торговлей хлебом, маслом и мукой в с. Мучкап Борисоглебского уезда. В 1913 г. Василий Сафонов вместе с братьями Владимиром, Николаем и Михаилом Алексеевичами Поляковыми объединили свои капиталы для учреждения еще одного товарищества «Василий Сафонов и братья Поляковы». Капитал фирмы составил 90 тыс. руб. Торговый дом был занят в промышленной сфере владел маслобойным заводом в г. Кирсанове [2, с. 37, 266]. Торговый дом «Первое товарищество паровой вальцовой мельницы» в форме полного товарищества был основан в 1904 г. в г. Борисоглебске при участии пяти лиц купеческого сословия А.Ф. Рыжкова, С.В. Кочергина, В.И. Беднова, М.К. Ермолича, А.С. Фролова и трех крестьян М.Ф. Прадитова, П.Г. Линючева и А.Т. Клеменова. Причем распорядителем товарищества являлся крестьянин Александр Трофимович Клеменов. Фирма входила в число крупнейших в губернии как по размеру складочного капитала в 135 тыс. руб., так и по объемам годового производства 1,25 млн руб. [2, с. 23; 7, с. 111]. Характерно, что среди владельцев торговых домов появляются лица, указавшие не сословную принадлежность, а профессию или образование: врач, надворный советник, инженер, провизор, кандидат коммерческих наук. Причем за десятилетие численность данной категории выросла почти вдвое. Кандидат коммерческих наук Владимир Петрович Калмыков заявлен совладельцем товарищества «Петр Иванович Калмыков с сыновьями», основанного в 1904 г. в г. Козлове. Товарищество было учреждено с целью производства помола, эксплуатации электрических станций и торговли хлебом в различных местностях Империи. Складочный капитал фирмы составлял 40 тыс. руб. [2, с. 21]. Совладельцами торгового дома «Братья Веллер», основанного в 1908 г. в г. Козлове, были провизор Григорий Рубинович и инженер Лазарь Рубинович Веллеры. Складочный капитал фирмы, основанной для торговли аптекарскими товарами, составлял 10 тыс. руб. [2, с. 698]. В незначительной мере среди исследуемого контингента было представлено дворянство. Данный факт не означает, что дворянство не занималось предпринимательской деятельностью. Предприимчивые представители дворянства не упускали случая приумножить свое состояние за счет различного рода деловых начинаний. Однако с отменой крепостного права высшее сословие осталось без дарового крепостного труда, на котором держалось большинство дворянских предприятий. Затем была ликвидирована и монополия помещиков в винокурении. Лишившись в период реформ ряда важных привилегий, немногие бывшие помещики смогли продолжить успешное капиталистическое развитие своих предприятий. Участие дворянства в деятельности торговых домов зачастую ограничивалось лишь вложением капитала. По мнению историка М.Л. Гавлина, исследовавшего историю московского предпринимательства, представители дворянства в силу своего социального положения, воспитания, традиций не были склонны к непосредственному личному участию в торгово-промышленной деятельности, в первую очередь, по причине отсутствия практического опыта, знания, того, что называют деловыми качествами [8, с. 175]. Тем не менее в Тамбовской губернии зафиксированы факты участия дворян во владении торговыми домами. Дворянин В.В. Орлов являлся совладельцем «Товарищества типо-литографского дела 23
4 Гуманитарные науки. Социальная история России в г. Борисоглебске», основанного в 1902 г., с размером капитала в 12 тыс. руб. [3, с. 259]. Потомственный дворянин А.В. Аблесимов состоял членом товарищества на вере «Коммерческое товарищество в г. Борисоглебске» с размером складочного капитала 50 тыс. руб. Торговый дом осуществлял торговлю хлебными и другими товарами в городах Империи (имел отделения в Санкт-Петербурге, Москве, Либаве, Ревеле, на ряде станций Юго-Восточной и Рязанско-Уральской железных дорог) и даже за границей [3, с. 261]. Жена личного дворянина А.Ф. Балакова, урожденная Егорова, в 1910 г. после смерти матери вошла в состав товарищества «Торговый дом сыновей и наследницы Прасковьи Николаевны Егоровой» в качестве наследницы [6, д. 4579, л. 1]. Наследники дворянина И.П. Можарова являлись совладельцами полного «Товарищества по продаже извести при станции Грязи», основанного в 1907 г. в г. Липецке, с размером складочного капитала в 10 тыс. руб. [2, с. 20, 602]. Практически не представлены в составе торговых домов губернии иностранцы. Итальянская подданная Н.П. Чинарини совместно с потомственным почетным гражданином В.Ф. Поповым была совладелицей торгового дома «Попов и Чинарини, бывший Марии Николаевны Поповой», основанного в 1910 г. в г. Козлове. Фирма относилась к числу сравнительно небольших предприятий размер складочного капитала составлял 20 тыс. руб. и занималась торговлей посудой, хрусталем, лампами, а также москательными и бакалейными товарами [2, с. 616]. В рамках исследования состава владельцев торговых домов представляет интерес гендерный аспект. Большая часть владельцев торговых домов была мужчинами. Однако иногда во главе собственного дела могла оказаться и женщина. Чаще всего это происходило по причине смерти мужа, в том случае, если жена и дети продолжали семейную предпринимательскую деятельность. При этом нередки были случаи, когда вдова купца официально становилась главой купеческого семейства даже при наличии взрослых детей мужского пола, особенно, если в семье оставался не один, а несколько сыновей. Некоторым из женщин-купчих удавалось довольно успешно заниматься предпринимательской деятельностью. Согласно данным сборника сведений о торговых домах 1915 г. в Тамбовской губернии действовало 20 торговых домов, основанных женщинами или при их непосредственном участии, что составляло 24,1 % от их общего числа. Это заметно превышает общероссийские показатели данного периода. По подсчетам М.Н. Барышникова, только у 16,1 % товариществ в составе владельцев находились женщины [9]. Среди указанных торговых домов 1 был зарегистрирован в Москве, по 6 в Борисоглебске и Козлове, 3 в Тамбове, 2 в Кирсанове и по 1 в Моршанске и Усмани. Другими словами, явление носило общегубернский характер. Распределение 27 владелиц товариществ по сословиям выглядит следующим образом: купчих, мещанок и крестьянок по 7 человек, из оставшихся шестерых три наследницы потомственного почетного гражданина (вдова и 2 дочери), жена личного дворянина, итальянская подданная и одна женщина без указания сословия. Таким образом, сословный анализ владелиц торговых домов вновь свидетельствует о выравнивании в начале ХХ в. сословных составляющих в предпринимательской среде. Суммарный капитал фирм, основанных с участием женщин, составлял 787,7 тыс. руб. Большинство из них (85 %) относилось к разряду мелких торговых домов, капитал которых не превышал 50 тыс. руб., а точнее 6 фирм с размером капитала до 10 тыс. руб. и 11 фирм с размером капитала от 10 до 50 тыс. руб. Наряду с этим существовало 3 крупных товарищества с суммарным капиталом 491 тыс. руб. Самым крупным не только среди них, но и в губернии в целом являлось товарищество «П.Н. Егорова с сыновьями». После смерти в 1890 г. тамбовского купца 2-й гильдии Ф.Е. Егорова во главе дела встала его вдова Прасковья Николаевна. Несмотря на то, что ей к этому моменту было уже 50 лет и в семье были взрослые сыновья, она осуществила запланированное мужем строительство паровой вальцовой мукомольной мельницы на берегу реки Студенец. П.Н. Егорова в те- 24
5 ISSN Вестник ТГУ, выпуск 3 (143), 2015 чение многих лет руководила делом. При этом сумела значительно упрочить свои позиции, основав в 1904 г. полное товарищество с размером капитала в 323 тыс. руб. Паровая мукомольная мельница Егоровых являлась самой крупной в губернии. Объем годового производства в 1909 г. составил 1,4 млн руб. [6, д. 2814, д. 4579, л. 1; 7, с. 111]. Торговый дом «Наследники А.В. Пегова» с размером капитала в 100 тыс. руб., зарегистрированный в 1901 г. в Москве, для развития деятельности винокуренного завода, расположенного в г. Козлове, был организован исключительно женщинами. Членами товарищества были заявлены вдова и дети А.В. Пегова, проживавшие в Москве: потомственная почетная гражданка С.И. Пегова, жена дворянина О.А. Меньщикова (урожденная Пегова) и потомственные почетные гражданки Наталья и Александра Александровны Пеговы. Каждой из участниц в общее дело было внесено по 25 тыс. руб. [10, д. 385, л ]. Торговый дом «Н.В. Седых, братья Алферовы и К» с размером капитала 68 тыс. руб. был зарегистрирован в 1910 г. в Моршанске для производства и продажи мыла, а также нефтяных продуктов. Совладелицей бизнеса была жена купеческого сына Е.Г. Попова. Фирма владела мыловаренным заводом, вела торговлю керосином и другими нефтяными продуктами [2, с. 16; 11, л. 273]. Большинство товариществ с участием женщин представляли собой полные товарищества, связанные семейно-родственными отношениями, 18 фирм (90 %), где, наряду с женщиной, владельцами фирмы выступали ее родственники (родители, братья-сестры, дети, зятья). Помимо вышеуказанных к числу семейных предприятий также относится торговый дом «Н.Ф. Мокшанцева наследники» с размером капитала 35 тыс. руб., основанный в 1907 г. в Борисоглебске в качестве торговопромышленного предприятия. В его состав, кроме матери М.С. Мокшанцевой, входили 3 сына и несовершеннолетняя дочь [2, с. 241]. Торговый дом «А.А. Курочкина с сыновьями» с размером капитала 35 тыс. руб., основанный в 1909 г. в г. Козлове с участием матери и 2 сыновей, осуществлял торговлю широким ассортиментом товаров (русскими и иностранными винами, пивом, колониальным, гастрономическим, мучным, хлебным и другим товаром) в г. Козлове и других местностях Империи [2, с. 329; 10, д. 710, л ]. Большая часть из 20 «женских» торговых домов была занята в торговле 13 фирм (65 %), соответственно, в промышленной сфере 7 фирм (35 %). Почти аналогичное процентное соотношение 67:33 приводит М.Н. Барышников для характеристики явления в общероссийском масштабе [9]. Таким образом, сфера предпринимательства для женщины постепенно становилась одной из немногих областей относительно «равных возможностей» с мужчиной. В целом, изменение социального состава владельцев торговых домов в сторону его демократизации носило стремительный характер и сопровождалось разрушением некогда прочных сословных границ. Эти региональные процессы явились отражением глубоких перемен, происходивших в экономической и правовой сферах России в начале XX в. 1. Боханов А.Н. Крупная буржуазия России (конец XIX в г.). М., Сборник сведений о действующих в России торговых домах (товариществах полных и на вере). Пг., Торговые дома по официальным данным учреждений Министерства внутренних дел // Указатель действующих в империи акционерных предприятий и торговых домов. Спб., Обзоры Тамбовской губернии за 1894, 1902, 1910 гг. 5. ГАТО (Государственный архив Тамбовской области). Ф Оп. 37. Д ГАТО. Ф. 17. Оп Список фабрик и заводов Российской империи: в 2 ч. Спб., Ч Гавлин М.Л. Социальный состав московской буржуазии во второй половине XIX в. // Проблемы Отечественной истории. М., Вып Барышников М.Н. Женщины в составе владельцев торговых домов в России в конце XIX начале ХХ в. URL: wind.php?id= (дата обращения: ). 10. ГАТО. Ф Оп ГАТО. Ф Оп. 1. Д
6 Гуманитарные науки. Социальная история России 1. Bokhanov A.N. Krupnaya burzhuaziya Rossii (konets XIX v g.). M., Sbornik svedeniy o deystvuyushchikh v Rossii torgovykh domakh (tovarishchestvakh polnykh i na vere). Pg., Torgovye doma po ofitsial'nym dannym uchrezhdeniy Ministerstva vnutrennikh del // Ukazatel' deystvuyushchikh v imperii aktsionernykh predpriyatiy i torgovykh domov. Spb., Obzory Tambovskoy gubernii za 1894, 1902, 1910 gg. 5. GATO (Gosudarstvennyy arkhiv Tambovskoy oblasti). F Op. 37. D GATO. F. 17. Op Spisok fabrik i zavodov Rossiyskoy imperii: v 2 ch. Spb., Ch Gavlin M.L. Sotsial'nyy sostav moskovskoy burzhuazii vo vtoroy polovine XIX v. // Problemy Otechestvennoy istorii. M., Vyp Baryshnikov M.N. Zhenshchiny v sostave vladel'tsev torgovykh domov v Rossii v kontse XIX nachale XX v. URL: wind.php?id= (data obrashcheniya: ). 10. GATO. F Op GATO. F Op. 1. D Поступила в редакцию г. UDC 94 ( ): THE SOCIAL STRUCTURE OF THE OWNERS OF THE TRADING HOUSES OF TAMBOV PROVINCE AT THE BEGINNING OF THE XX CENTURY Natalia Valentinovna RYABIKINA, Tambov State University named after G.R. Derzhavin, Tambov, Russian Federation, Head of Educational Work Department, Competitor, Russian History Department, The social composition of owners of commercial houses Tambov province were examined, as a special form of trading and business activity, widely spread in Russia in the early XX century. Associated forms of entrepreneurial activity trading houses were at a higher stage of development, than the sole privately owned means of trade and industrial relations. The owners of the trading houses were the leaders of the business community of the region. The objective of the study is to identify and analyze the main social and economic indicators of the regional bourgeoisie, its size, structure, replenishment sources. Special attention is paid to the gender aspect. In Tambov province in % of the total number of trading houses was organized by women or with their direct participation. As the sources of the study were both used published and unpublished archival materials. Among them Russian reference books of trading houses, collections of industrial statistics. Unpublished archival materials allow to identify regional peculiarities of the formation of entrepreneurial stratum of society. Key words: social and economic history; trading houses; commercial and industrial companies; business; class; merchants; fund. 26
docplayer.ru
Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.). В 2 тт.
Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.). В 2 тт.3-е изд., испр., доп. — СПб.: «Дмитрий Буланин», 2003 г., — XL, 548 + 583 с., 87 + 55 ил.Информация о файле: pdf, 21 mb.
Первое в мировой историографии обобщающее, фундаментальное исследование социальной истории России периода империи с конца XVII в. до 1917 г. Под новым углом зрения рассмотрен широкий круг проблем: географическая среда и колонизация, территориальная экспансия и на-циональный вопрос, демографические проблемы и переход от традиционной к современной модели воспроизводства населения, развитие малой семьи и демократизация внутрисемейных отношений, социальная структура и социальная мобильность населения, город и деревня в процессе урбанизации, динамика крепостнических отношений от зенита до заката в начале XX в., эволюция сельской и городской общин, городских и дворянских корпораций, менталитет различных сословий как важный фактор социальной динамики, эволюция российской государственности от патриархальной к конституционной монархии, становление гражданского общества и правового государства, взаимодействие общества и государства как движущая сила социальных изменений, смена типа господствующих правовых отношений в обществе и динамика преступности, модернизация и благосостояние населения. Исследование базируется на массовых статистических источниках и применении междисциплинарного и сравнительно-исторического подходов, в нем широко использованы работы зарубежных историков. Книга богато иллюстрирована, содержит в качестве приложений: Хронологию основных событий социальной истории России, Библиографию, насчитывающую более 4000 названий, и уникальное Статистическое приложение: Россия и великие державы в XIX—XX вв.
В третьем издании исправлены неточности предыдущих изданий и опечатки, дополнена биб-лиография, в него включены новые антропометрические данные и ответ автора на критику; оно содержит также предисловие, написанное по просьбе издательства известными западными русистами проф. Брандайского университета (США) Грегори Фризом, проф. Манчестерского университета (Великобритания) Питером Гетреллом и проф. Миддлбери Колледж (США) Дэвидом Мэйси.Книга представляет интерес для историков, социологов, экономистов, политологов, журналистов и всех любителей отечественной истории.
Содержание:Том 1.СОЦИАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ КАК МЕТАИСТОРИЯ. Питер Гетрепл, Дэеид Мэйси, Грегори Фриз 9ДИСКУССИЯ ВОКРУГ «СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ РОССИИ ПЕРИОДА ИМПЕРИИ» 23ОТ АВТОРА 49ВВЕДЕНИЕ 51Глава I. ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ ЭКСПАНСИЯ И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ: НАЦИОНАЛЬНЫЙ ВОПРОС, БОГАТЫЕ РЕСУРСЫ И ОБШИРНОСТЬ ТЕРРИТОРИИ 57РАСШИРЕНИЕ ТЕРРИТОРИИ И РОСТ НАСЕЛЕНИЯ 58ФАКТОРЫ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ ЭКСПАНСИИ 64ВОЗНИКНОВЕНИЕ МНОГОНАЦИОНАЛЬНОЙ ИМПЕРИИ И НАЦИОНАЛЬНОГО ВОПРОСА 66Принципы национальной политики 68Два этапа в национальной политике и причины смены курса в 1863 г 74РЕЗУЛЬТАТЫ ТЕРРИТОРИАЛЬНОЙ ЭКСПАНСИИ 83РОЛЬ ПОДВИЖНОЙ ГРАНИЦЫ В ИСТОРИИ РОССИИ И США 89ПРИРОДНЫЕ РЕСУРСЫ: БОГАТЫЕ ИЛИ БЕДНЫЕ? 91ВЛИЯНИЕ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО И ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ФАКТОРОВ НА СОЦИАЛЬНОЕ И ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ 94ИТОГИ: ДА ЗДРАВСТВУЮТ РОССИЙСКИЕ ПРОСТОРЫ! 99ПРИМЕЧАНИЯ 103Глава II. СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА И СОЦИАЛЬНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ: ЗАРОЖДЕНИЕ ОТКРЫТОГО ОБЩЕСТВА 114СУЩЕСТВОВАЛИ ЛИ СОСЛОВИЯВ РОССИИ? 115СОСЛОВИЯ, ИХ СТРАТИФИКАЦИЯ И ВНУТРИСОСЛОВНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ 120Дворянство 120Стратификация дворянства 123Духовенство 136Стратификация духовенства 146Городское сословие 148Социальная стратификация 151Крестьянство 160Стратификация крестьянства 161СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА НАСЕЛЕНИЯ И МЕЖСОСЛОВНАЯ МОБИЛЬНОСТЬ 167Социальная структура российского общества 167Межсословная мобильность 171ИТОГИ: ОТ ЭТАКРАТИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА К КЛАССОВОМУ 178ПРИМЕЧАНИЯ 185Глава III. ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРОЦЕССЫ И НАЧАЛО ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО ПЕРЕХОДА 196ДЕМОГРАФИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПРАВОСЛАВНОГО НАСЕЛЕНИЯ 198БРАЧНОСТЬ 205Возраст вступления в брак 205Сезонность браков 207Уровень брачности 210Разводы 212Семейное состояние населения 215РОЖДАЕМОСТЬ 217Уровень рождаемости 217Начало регулирования рождаемости в России 219Помещичьи крестьяне — пионеры регулирования рождаемости 226СМЕРТНОСТЬ 228Уровень смертности и его факторы 228Образ жизни 232Местожительство 233Высокая рождаемость и уход за детьми 237Детоубийство 239ОСОБЕННОСТИ ДЕМОГРАФИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ДРУГИХ НАРОДОВ РОССИИ 244ИТОГИ: ОТ ТРАДИЦИОННОГО К СОВРЕМЕННОМУ ТИПУ ВОСПРОИЗВОДСТВА НАСЕЛЕНИЯ 247ПРИМЕЧАНИЯ 249Глава IV. СЕМЬЯ И ВНУТРИСЕМЕЙНЫЕ ОТНОШЕНИЯ: СТАНОВЛЕНИЕ МАЛОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ СЕМЬИ 257ТИПОЛОГИЯ СЕМЕЙ В РОССИИ В ЕЕ ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗВИТИИ 257Крестьянство 257Городское население 270РАЗВИТИЕ ВНУТРИСЕМЕЙНЫХ ОТНОШЕНИЙ 274Крестьянская семья 274Городская семья 288Дворянская семья 295ИТОГИ: ОТ СОСТАВНОЙ СЕМЬИ К МАЛОЙ И ОТ АВТОРИТАРНОСТИ К ДЕМОКРАТИЗМУ ВО ВНУТРИСЕМЕЙНЫХ ОТНОШЕНИЯХ 302ПРИМЕЧАНИЯ 307Глава V. ГОРОДИ ДЕРЕВНЯ В ПРОЦЕССЕ МОДЕРНИЗАЦИИ 320ГОРОДСКИЕ И СЕЛЬСКИЕ ПОСЕЛЕНИЯ 320Городские поселения 320Сельские поселения 327Административное и юридическое размежевание города и деревни 331Экономическое отделение города от деревни 335Занятия городского населения 335Занятия сельского населения 343ЧИСЛЕННОСТЬ И СОЦИАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ГОРОДСКОГО И СЕЛЬСКОГО НАСЕЛЕНИЯ 350Численность городского и сельского населения 350Социальная структура городского и сельского населения 359МЕНТАЛИТЕТ СЕЛЬСКОГО И ГОРОДСКОГО НАСЕЛЕНИЯ 365Менталитет крестьянства и городских низов до эмансипации 365Менталитет крестьянства и городских низов после эмансипации 370Борьба менталитетов: традиция против модернизма 375ИТОГИ: ОТ СЛИТНОСТИ К ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ И ОТ ДИФФЕРЕНЦИАЦИИ К ИНТЕГРАЦИИ ГОРОДА И ДЕРЕВНИ 383ПРИМЕЧАНИЯ 387Глава VI. КРЕПОСТНОЕ ПРАВО ОТ ЗЕНИТА ДО ЗАКАТА: ЗАРОЖДЕНИЕ СВОБОДЫ И ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ 398КТО БЫЛ ЗАКРЕПОЩЕН В РОССИИ? 399Дворянство 399Духовенство 401Посадские 403Крестьянство 404КОРПОРАТИВНОЕ, ИЛИ ОБЩИННОЕ, КРЕПОСТНОЕ ПРАВО 406ВСЕОБЩНОСТЬ КРЕПОСТНИЧЕСТВА И ЕЕ ПРИЧИНЫ 408ОТМЕНА КРЕПОСТНИЧЕСТВА 415Освобождение дворянства 415Освобождение духовенства 420Освобождение городского сословия 422Освобождение крестьянства 425Помещичьи крестьяне 425Казенные крестьяне 429Приносил ли труд крепостных доход помещикам? 432Кто успешнее хозяйствовал: помещичьи или казенные крестьяне? 433Как работали вольные хлебопашцы и белопашцы? 434Как работали русские и европейские крестьяне и американские фермеры и рабы? 437Почему крепостное право существовало так долго? 439ПЕРЕЖИТКИ КРЕПОСТНИЧЕСТВА 446ИТОГИ: ТРУДНЫЙ ПУТЬ К СВОБОДЕ 451ПРИМЕЧАНИЯ 453Глава VII. ГЛАВНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ОРГАНИЗАЦИИ КРЕСТЬЯНСТВА, ГОРОДСКОГО СОСЛОВИЯ И ДВОРЯНСТВА: ГЕНЕЗИС ЛИЧНОСТИ И ИНДИВИДУАЛИЗМА 461ДВЕ МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ: ОБЩНОСТЬ И ОБЩЕСТВО 461СЕЛЬСКИЕ И ГОРОДСКИЕ ОБЩИНЫ ДО КОНЦА XVII вв 462КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИН А 467Крестьянская община в XVIII—первой половине XIX в.: стабильность против эффективности 469Функции общины 473Структуры и управление общиной477 477Особенности общины у государственных, удельных и помещичьих крестьян 486Принципы общинной жизни 491Личность и внутриобшинные отношения 494Крестьянская община после эмансипации: эффективность за счет стабильности 499Структуры и управление общиной в новых условиях 499Функции общины 505Принципы общинной жизни 512Крестьянская община к 1917 г 517Межличностные отношения в общине 522ГОРОДСКАЯ ОБЩИНА И ГОРОДСКИЕ КОРПОРАЦИИ 525Накануне петровских преобразований: различия городских и сельских общин 5251699—1775 гг.: консолидация и дезинтеграция городской общины 5261775—1869 гг.: превращение городской общины в общество 533После великих реформ 1860-х гг.: упадок традиционных городских корпораций 538ДВОРЯНСКИЕ КОРПОРАЦИИ В РОССИИ 548Зарождение дворянских корпораций 548Дворянское общество в конце XVIII—начале XX вв 551Дворянское собрание 551Выборные должностные лица 557Депутатское собрание и дворянские опеки 558ИТОГИ: ОТ ОБЩНОСТИ К ОБЩЕСТВУ 560ПРИМЕЧАНИЯ 566СПИСОК ТАБЛИЦ В ТЕКСТЕ 584СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ 581
Том 2.Глава VIII. ПРАВО И СУД, ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ: К ГЛАВЕНСТВУ ЗАКОНА 4ОСНОВНЫЕ ПРАВОВЫЕ СИСТЕМЫ 4УГОЛОВНОЕ ПРАВО 5Источники права 5Основные понятия уголовного права в их историческом развитии 6Понятие преступления 6Субъект и объект преступления 11Состояние невменяемости 16Номенклатура составов преступлений 18НАКАЗАНИЯ И ПЕНИТЕНЦИАРНАЯ СИСТЕМА 20Смертная казнь, позорящие и телесные наказания 25Каторга и ссылка 27Заключение в тюрьму и пенитенциарная система 28ГРАЖДАНСКОЕ ПРАВО 33Источники гражданского права 33Субъекты гражданского права 34Обязательственное право 34Наследственное право 37Вещное право 38Семейное право 39СУДОУСТРОЙСТВО И ПРОЦЕССУАЛЬНОЕ ПРАВО 41Судебные власти и судопроизводство 42XI—XVII вв. 42XVIII—первая половина XIX в. 441864—1913 гг. 49Об объективности и суровости судебных приговоров 51Раскрываемость преступлений 52Коррупция 53Волокита 55Жалобы, апелляции и отмененные приговоры судов 57ОБЫЧНОЕ ПРАВО 62Обычное уголовное право 62Понятие преступления 62Наказание 64Самосуд 65Обычное гражданское право 65Вещное право 66Обязательственное право 66Наследственное право 67Семейное право 68Суд и процесс 69Обособленность крестьян от общего правопорядка 71ПРЕСТУПНОСТЬ В РОССИИ В XIX—начале XX в 73Источники данных о преступности и методика их обработки 74Динамика и структура преступности 79Факторы преступности 88ИТОГИ: ФОРМИРОВАНИЕ ЕДИНОГО ПРАВОВОГО ПРОСТРАНСТВА 92ПРИМЕЧАНИЯ 93Глава IX. РАЗВИТИЕ РОССИЙСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОСТИ: СТАНОВЛЕНИЕ ПРАВОВОГО ГОСУДАРСТВА 104ОПРЕДЕЛЕНИЕ КЛЮЧЕВЫХ ПОНЯТИЙ 104НАРОДНАЯ МОНАРХИЯ XVII в 111Основания легитимности власти и политические представления 111Роль Боярской думы, Земского собора и Освященного собора 113Значение обычая, традиции и закона в государственном управлении 118ДВОРЯНСКАЯ ПАТЕРНАЛИСТСКАЯ МОНАРХИЯ XVIII в 122Новое обоснование легитимности власти и изменения в политическом сознании 122Роль дворянства в государственном управлении 129Роль закона в государственном управлении 132РАЗВИТИЕ ПРАВОМЕРНОЙ МОНАРХИИ В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в 136ВСЕСОСЛОВНАЯ ПРАВОМЕРНАЯ МОНАРХИЯ ПОРЕФОРМЕННОГО ПЕРИОДА 145ДУАЛИСТИЧЕСКАЯ ПРАВОВАЯ МОНАРХИЯ 1906—1917 гг 149ОТЛИЧИЕ РОССИЙСКОГО ЧИНОВНИКА ОТ ИДЕАЛЬНОГО ЧИНОВНИКА 157ИТОГИ: ОТ НАРОДНОЙ МОНАРХИИ К ПРАВОВОМУ ГОСУДАРСТВУ 170ПРИМЕЧАНИЯ 177Глава X. ОБЩЕСТВО, ГОСУДАРСТВО, ОБЩЕСТВЕННОЕ МНЕНИЕ: СТАНОВЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА 191РАЗВИТИЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ 191Органы государственного управления 191Изменение численности чиновников 194Изменения в составе и организации бюрократии 198Изменение численности армии 203ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ОБЩЕСТВА И ГОСУДАРСТВА 205Государство и образованное общество 206Государство и народ 230Каналы связи между обществом и государством 242ИТОГИ: ОТ ОБЩЕСТВА КАК ОБЪЕКТА УПРАВЛЕНИЯ К ОБЩЕСТВУ КАК СУБЪЕКТУ УПРАВЛЕНИЯ 252ПРИМЕЧАНИЯ 265Глава XI. ИТОГИ СОЦИАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ РОССИИ В ПЕРИОД ИМПЕРИИ И СОВЕТСКАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ 279Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства 279Россия и Европа 286Незавершенность социальной модернизации 299Трудовая этика 300Антибуржуазность сознания интеллигенции 312Секуляризация сознания 321Советская модернизация 327Модернизация и благосостояние населения 330Summa sumarum 352ПРИМЕЧАНИЯ 354СПИСОК ТАБЛИЦ В ТЕКСТЕ 369СТАТИСТИЧЕСКОЕ ПРИЛОЖЕНИЕ: ОСНОВНЫЕ ПОКАЗАТЕЛИ РАЗВИТИЯ РОССИИ СРАВНИТЕЛЬНО С ДРУГИМИ СТРАНАМИ В XIX—XX вв 371Список источников, использованных при составлении таблиц Статистического приложения 412Примечания к таблицам Статистического приложения 414Список таблиц Статистического приложения 416ХРОНОЛОГИЯ ОСНОВНЫХ СОБЫТИЙ СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ РОССИИ XVIII—НАЧАЛА XX в 418ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 433СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ 543УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН 545ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ 566СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ 576
Уважаемые читатели! Все размещенные на сайте произведения представлены исключительно для предварительного ознакомления и в целях популяризации и рекламы бумажных изданий.Скачать книгу для ознакомления вы можете бесплатно, а так же купить ее в бумажном или электронном виде, ознакомившись с предложениями интернет-магазинов. Приятного прочтения!
na5ballov.pro
Реферат - Б Н Миронов Социальная история России периода империи ХVIII начало ХХ
--PAGE_BREAK--Миронов делает усилия понять, как этот процесс прокладывал себе путь в обществе. Он прослеживает постепенную гуманизацию законодательства, означавшую, что общество начало считать опасным произвол патриархального главы семьи над ее членами, что ценность индивида, личности росла. По Уложению 1649 года вводилась смертная казнь для родителей за убийство собственных детей. Под воздействием частных законодательных актов ХVIII-первой половины ХIХ века постепенно ослабевала власть главы семьи над домочадцами. Например, если в ХVI столетии отец мог продать детей в рабство, то в ХVII — только отдавать в кабалу до смерти господина, а в начале ХVIII — лишь в услужение господину или в заклад за долги не более чем на пять лет (т. 1, с. 252). С 1845 года муж за нанесение побоев жене привлекался к уголовной ответственности (там же). В 1863-м были отменены телесные наказания для женщин. Автор пишет о «некотором прогрессе в гуманизации отношений между супругами и между родителями и детьми». Прогресс был достигнут в городах и промышленных губерниях. Он «выражался в смягчении насилия над слабыми в семье и в установлении известного контроля со стороны общества и закона за соблюдением интересов женщин и детей. Абсолютизм внутри семьи был в большей или меньшей степени поставлен в рамки закона» (т. 1, с. 266-267). Этот процесс усиливался нараставшей способностью черпать информацию в печатном слове, что снижало общесоциальную значимость для реального поведения исходных моделей семьи (т. 1, с. 265). Законодательное ограничение внутрисемейного авторитаризма, сдвиги в культуре не могли не влиять на авторитаризм в масштабе большого общества и государства, хотя размеры, условия и скорость этого влияния пока еще не исследованы. Тем не менее очевидно, что исходная архаичная модель культуры, послужившая исторической матрицей возникновения государства, постоянно корректировалась, подвергалась критике.[4] Динамика урбанизации — одна из форм преодоления синкретизма. Автор показывает, что отделение города от деревни происходило вяло и непоследовательно. «До середины ХVII в. город и деревня представляли собой в социальном, экономическом и культурном отношениях единое пространство… Между городом и деревней не было четкой правовой, культурной, социальной, административной и экономической границы… различия в экономическом, общественном и домашнем быту горожан и сельских жителей были несущественными… массовое сознание и менталитет всех социальных групп являлись достаточно едиными» (т. 1, с. 345). Окончательное размежевание города и деревни произошло лишь в 1775-1785 годах. До последней трети ХIХ века «можно говорить скорее о влиянии города на деревню, чем деревни на город» (т. 1, с. 348). Это спровоцировало Миронова даже резюмировать, что в России не было противоположности между городом и деревней (т. 1, с. 349). Миронов обращает также внимание на активизацию деревни, на влияние деревенской культуры на город вплоть до окрестьянивания горожан, то есть на «реанимацию в среде городского населения стандартов и стереотипов крестьянского сознания» (т. 1, с. 349). Перед нами, по сути дела, процесс архаизации. Очаги развития, интеллектуализации, всех форм прогресса оказались недостаточно мощными, чтобы поднять уровень интеллектуализации в масштабах всего общества, более того, они сами становились жертвой аграризации. Это обстоятельство поднимает проблему не менее сложную, чем та, которую поставил Бердяев. Как возможно в России развитие гражданского общества, правового государства и т. п., если в ней мала степень интеллектуализации, крайне неразвита способность формировать и наращивать знания об обществе на основе абстракций, слабы очаги развития и, напротив, сильны традиционные институты? Все, что автор пишет об урбанизации, не может нас убедить в том, будто этот процесс привел в России к решающему результату — массовому господству в обществе городской, в конечном итоге либерально-модернистской, культуры. Динамика урбанизации, развития городов у нас неоднозначна, двусмысленна. Социальная история России невозможна без анализа того, что называют крепостным правом. Автор начинает свое исследование с констатации известного факта: крепостничество на Западе существовало в ХI-ХV веках и было лишено наиболее стеснительных и грубых аспектов — запретов на приобретение недвижимости, на участие в гражданских сделках и пр. Оно сводилось к той или иной форме личной и поземельной зависимости. Крепостничество в России, напротив, означало полную личную зависимость от господина, прикрепление к месту жительства и сословию, социальную незащищенность (т. 1, с. 361). Тем самым налицо глубокое, качественное различие России и Запада. В связи с исключительной важностью феномена крепостничества для понимания специфики российского общества уже само существование различия ставит под сомнение правомерность исходного методологического принципа автора. Это различие носит качественный характер и требует объяснения. Можно предположить, что оно связано с разницей в степени натурализации хозяйства. Специфика крепостничества в России связана, по всей видимости, со стремлением общества оградить натуральное хозяйство от товарно-денежных отношений, сделать его единственной формой хозяйства. Сила закрепощения на определенной стадии развития большого общества зависела от масштабов и степени натурализации общества, от меры превращения человека в винтик нацеленного на собственную неподвижность натурального механизма. Автор справедливо считает, что крепостничество в России выступало в государственной, корпоративной и частной формах (т. 1, с. 361). Все общество, все сословия были закрепощены, люди становились собственностью государства, общины, помещика. Так, в начале ХVIII века дворяне в своих отношениях с государством обнаруживали все признаки крепостных. По указу 1720 года за уклонение от службы дворянину грозили кнут, вечная каторга, вырывание ноздрей (т. 1, с. 362-363). Положение духовенства было еще тяжелее (т. 1, с. 363). Податные жители городов (посадские) были прикреплены к городу, к посадской общине. Самовольное переселение и переход в другие состояния считались преступлением (т. 1, с. 365). Крестьянство всех разрядов было прикреплено к землевладельцам — помещикам, церкви, казне, царю. Зависимость казенных крестьян от казны также была формой крепостничества (т. 1, с. 366-367). Заслуга автора в том, что он, вопреки большевистско-манихейским бредням о крепостничестве как следствии определенной расстановки классовых сил, вернулся к старой точке зрения, согласно которой это было всеобщее состояние российского общества на конкретном историческом этапе. Социокультурная клеточка, из которой выросло крепостничество, охватившее всех поголовно, — локальное сообщество, патриархальная семья, базировавшиеся на натуральном хозяйстве, та самая семья, модель которой лежала в основе формирования государства и общества в России. Каким же видит автор путь из этих дебрей крепостничества к гражданскому обществу и правовому государству? Отход от представления, будто насилие служит необходимым инструментом поддержания общественного порядка, Миронов связывает с Екатериной II, когда просвещенная часть общества мало-помалу стала относиться к насилию отрицательно. В начале ХIХ века получила признание индивидуальная вина при совершении коллективного преступления, например в суде над декабристами (т. 2, с. 18). В книге довольно подробно прослежено совершенствование законодательства, свидетельствовавшее о сдвигах в сторону правового государства. Обращает на себя внимание напряженный поиск автором причин исторически длительного сохранения крепостничества. Вывод, к которому он приходит, отнюдь не тривиален: причина в том, что крепостничество не изжило себя экономически . «Всестороннее закрепощение производителя — это оборотная сторона и следствие потребительского менталитета крестьянства… Крестьяне работали ровно столько, чтобы удовлетворить свои минимальные потребности» (т. 1, с. 401). По-видимому, автор имеет в виду описанное Александром Чаяновым натуральное крестьянское хозяйство, ориентированное не на развитие и достижительность, а на то, чтобы обеспечить выживание на основе натурального производства. Автор высказал криминальную для советской исторической науки мысль, что «освобождение крестьянства, начавшееся с конца ХVIII века, проходило такими темпами, которые соответствовали, с одной стороны, потребностям общества и государства, с другой стороны, стремлениям и возможностям самого крестьянства, может быть даже обгоняя их» (т. 1, с. 402). Эта идея в свете дальнейших событий, прежде всего согласия советского народа на свое новое закрепощение, выглядит весьма убедительной. Не менее интересны идущие в том же методологическом русле соображения Миронова о том, почему было отменено крепостничество. Он полагает, что «крепостная система хозяйства заходила в тупик не из-за ее малой доходности, а по причине невозможности сохранения прежнего уровня насилия, тем более его усиления, без чего система переставала быть эффективной» (т. 1, с. 407). Таким образом, на первый план выходят перемены в культуре. Крайне важно, что автор ищет причины возникновения крепостничества, как и его отмены в 1861 году, в культуре, в массовых сдвигах в ней. Именно они, а не экономические факторы привели к реформе. Последовательное развитие этой точки зрения требует пересмотра всей истории хозяйства России, что, возможно, пролило бы свет и на загадочный упадок нашего современного сельского производства, а с ним и всего народного хозяйства. Предпринятый в книге анализ крепостничества показывает, что его господство было крайне неблагоприятно для движения России в сторону гражданского общества. Но вместе с тем автор показал, что твердыню крепостничества сокрушили именно культурные процессы, сдвиги в сфере нравственности: "…частное крепостное право было отменено благодаря отрицательному отношению к нему со стороны верховной власти, церкви и прогрессивной части общества, смягчению нравов, повышению образовательного и культурного уровня населения, пробуждению самосознания у крестьянства и его настойчивой борьбе за свое освобождение, коммерциализации экономики" (т. 1, с. 408). Это говорит о мощном потенциале прогрессивного развития в форме сдвигов в культуре, что должно стать предметом самого тщательного изучения. Из исследования прямо напрашивается вывод, которого, правда, автор не делает: история России не сводится ни к истории крепостничества, ни к истории его преодоления — ее фокус следует искать между этими процессами. Перед нами расколотый процесс, постоянное метание от одной крайности к другой. В центре интересов автора находится теория модернизации. Суть социальной модернизации, по Миронову, состоит в том, что происходит «генезис личности, малой демократической семьи, гражданского общества и правового государства», в результате чего «люди превращаются из верноподданных его величества в граждан» (т. 2, с. 289). Очевидно, что автор придерживается чисто прогрессистской концепции: «Россия в принципе изменялась в тех же направлениях, что и другие европейские страны» (т. 2, с. 291). Однако эти выводы заслоняют ту глубинную реальность страны, которой наполнена вся книга. Читая ее, постоянно ощущаешь двойственность происходящих процессов, У автора есть еще один пласт выводов, требующий особого внимания. «Формула советской модернизации, — пишет он, — сводилась к технологическому и материальному прогрессу на основе традиционных социальных институтов… Вся страна превратилась в большую общину и действовала на ее принципах. Если мы сравним основополагающие принципы, на которых строилась жизнь общинной русской деревни до 1917 года и советского общества в сталинское время, то обнаружим между ними большое сходство» (т. 2, с. 333-334). Затем автор подробно обосновывает свой вывод. Что скрывается за неясным словом «сходство»? Здесь читатель улавливает причину двойственной оценки автором модернизации, а по сути, и двойственности всей книги. Определение советской модернизации, предложенное Мироновым, несет в себе самоотрицание. Модернизация есть исторически конкретный процесс интенсификации массовых способностей людей обеспечивать в конечном итоге выживаемость на основе собственных и мировых достижений. Это предполагает изменение целей общества, целей саморазвития, а также средств, прежде всего формирование институтов с более эффективными возможностями, создание стимулирующих условий для этого. Определив, что советская модернизация основана на сочетании целей прогресса (хочется добавить — либерально-модернистских, но сильно усеченных) и традиционных средств-институтов, автор под давлением материала своего исследования рисует советскую модернизацию как некоего кентавра (хотя сам он и отрицает применимость этого образа к России), для которого характерно взаиморазрушение средств и целей, традиционной и модернистской культур. В этом и состоит подлинная суть советской модернизации во всех ее формах. Отсюда неизбежен методологический вывод. Из картины социальной истории, как она нарисована Мироновым, вытекает не только процесс развития элементов гражданского общества и государства (автор пытается нас убедить, что в этом и есть суть социальной истории России), но одновременно и прямо противоположный процесс — постоянное возвращение к архаичной, по сути мифологической, реальности, — который по своей мощи превосходит движение к гражданскому обществу. Но как эти процессы сосуществуют в одном обществе? Автор пишет о дуализме и компромиссе между различными институтами власти, о дуалистической правовой монархии (т. 2, с. 154), о функциональном и структурном дуализме общинного и общественного (т. 1, с. 473). Однако указание на двойственность, дуализм, тем более на сходство — это только намек на ответ. В свете современной культурологии вся реальность выступает в виде множества дуальных оппозиций: «мужчина — женщина», «земля — небо», «правда — кривда» и так далее до бесконечности. Признание двойственности мира — это только начало, только приглашение к формулированию и решению проблемы. Двойственность всегда не столько ответ, сколько вопрос. Суть же проблемы в следующем: как жить в дуальности? как из нее выйти? как субъекту, обществу избежать гибели от возможной угрозы разорванности, раскола между полюсами дуальности? как пройти между ними, не погибнув в ситуации постоянного возвращения к старым решениям, угрожающим застоем и дезорганизацией? наконец, как преодолеть эту двойственность? Нужно не только понять механизм устойчивости, выживаемости в пространстве между полюсами, но и осмыслить такие отношения в понятиях взаимопроникновения и взаиморазрушения, выявить механизм динамики этих отношений, найти способы ухода от опасности раскола, взаиморазрушения полюсов. Осмысление автором обширнейшего материала, собранного и введенного им в оборот, не достигло того уровня, на котором стало бы возможно обобщение, способное ответить на поставленные выше вопросы. Это не упрек, так как у каждой работы есть своя ограниченная задача. Тем не менее очевидна необходимость решать эти задачи, жизненно важные не только для осмысления прошлого, но и для воспроизводства способности выживать в наших нынешних условиях. Ключевое понятие для решения данной проблемы — «раскол». Раскол — это фундаментальная категория, и историю российского общества невозможно объяснить только дуализмом, свести ее к развитию гражданского общества, понятого как магистральный монистический процесс, лишь осложненный теми или иными огрехами. Автор своим материалом вынуждает прийти к выводу, что анализ механизма раскола и должен стать фокусом концептуального исследования динамики российского общества. Вся книга — вопреки декларациям автора — требует отказа от методологии, выдвигающей в центр «нормативный» линейный прогресс. В фокусе исследования неизбежно должен оказаться раскол между полюсами противоположных процессов. Именно там происходят решающие события: компромисс между полюсами в России всегда был динамичным, циклически смещался к полюсам своих возможностей — либо к распаду, конфликту, взаиморазрушению, либо к активизации сил, пытающихся вернуть общество к синкретизму. История России постоянно движется между попыткой подавления этого компромисса силами авторитарной бюрократии (абсолютный максимум был достигнут в результате коллективизации в советский период, превращения общины в колхозы) или силами активизирующегося локализма, разрушающего государство (например, крестьянские войны и смуты уничтожали государственную власть, заменяя ее общиной, казацким кругом, локальными функциями догосударственного управления; сегодня традиционный локализм смещает или пытается сместить центры власти к регионам и на еще более низкие уровни).[5] продолжение --PAGE_BREAK--Опыт России свидетельствует, что «сфера между » весьма проблематична для устойчивого компромисса (для Миронова же двойственность — это область компромисса), тем более в условиях большого общества. Автор не замечает, что именно в этом пункте решается судьба его концепции, которую можно считать концепцией дуальности социальной истории вопреки его попытке подать ее как монистическую концепцию прогресса к гражданскому обществу. Из книги неясно, в какой мере утверждение права, гуманизация и т. д. в состоянии размыть толщу традиционализма, преодолеть его; непонятно, достаточны ли для этого сами масштабы и темпы роста гражданского общества и действительно ли в условиях реальной угрозы архаизации потенциал этого процесса достаточен, чтобы оттеснить традиционализм. Работа Миронова ценна еще и тем, что в ней, по существу, развенчиваются некоторые мифы, как приукрашивающие историю России, так и демонизирующие ее. Среди них широко распространенное убеждение, будто в России всегда во всем виновата власть, в которой собрались исключительно мерзавцы, злодеи, преступники и воры, или, например, представление, что в основе всех общественных процессов лежит экономика, сводимая к корыстному интересу. И главное, Миронов последовательно и доказательно опроверг глубоко укорененное заблуждение, будто народ (крестьянство и городские низы) и есть носитель высшей мудрости, будто он способен самостоятельно, без диалога с властью и духовной элитой наиболее эффективно решать свои проблемы. В размышлениях над исследованием Миронова я затронул далеко не все проблемы, поднятые автором. Например, я не касался темы России как империи и национального государства, которую автор подробно освещает. Ограничусь здесь только одним соображением относительно того, была ли Россия колониальной державой. Однозначно ответить на этот вопрос невозможно: своеобразие российского исторического процесса дает основания считать, что на конкретном историческом этапе Россия относилась к самой себе, как к колонии. Отсюда — хищнический подход к своим человеческим ресурсам, доведенный до крайней точки в советский период. Фундаментальный труд Бориса Миронова свидетельствует о существенном продвижении к полному и глубокому освещению социальной истории нашей страны, о стремлении найти новые ракурсы для ее объяснения, а также о возвращении к некоторым старым, идеологически дискредитированным в советское время представлениям, которые сегодня выглядят вполне здравыми. Но нельзя не отметить и концептуальную противоречивость исследования. Эта его особенность, несомненно, есть результат серьезного отставания сложившейся в общественной науке методологии, которая не поспевает за усложнением человеческой реальности и связанных с этим проблем. Как бы то ни было, рецензируемая книга еще раз напоминает нам, что умножение знаний настоятельно требует углублять методологию их получения и обобщения на всех уровнях анализа. В конце 1980-х – начале 1990-х годов историков-профессионалов особенно часто упрекали в том, что они отстают от потребностей жизни, запросов дня. В ответ порой слышалось как рефрен, что писание истории — дело не скорое, по самой своей природе консервативное. Новую книгу петербургского историка Бориса Миронова, безусловно, можно считать одним из действительно неспешных и весомых ответов на тот вызов, который был брошен профессиональной историографии не только перестроечной публицистикой, но и всей жизнью, ее радикально изменившимися условиями, тем более что и сам автор датирует возникновение замысла книги тем памятным временем. Обращаясь к фундаментальным проблемам социального бытия России в поисках широкого научного синтеза, автор не столько уходит от современности, сколько постоянно возвращается к ней. Это позволяет говорить о воспроизведении в современных условиях давней традиции отечественной историографии, еще в середине XIX века самоопределявшейся в качестве историко-научного знания, дающего свой прогноз социального развития России. Редакцией журнала «Отечественная история» проведен обмен мнениями об этой книге. В нем приняли участие: Владимир Булдаков, Джон Бушнелл (Нортвестернский университет, США), Питер Гейтрелл (Манчестерский университет, Великобритания), Наталья Дроздова (Санкт-Петербургский университет), Павел Зырянов (Институт российской истории РАН), Александр Камкин (Вологодский педагогический университет), Михаил Долбилов, Михаил Карпачев (Воронежский университет), Наталья Куксанова, Татьяна Леонтьева (Тверской университет), Александр Куприянов, Андрей Медушевский (Институт российской истории РАН), Дэвид Мэйси (Миддлбери Колледж, США), Николай Романовский (журнал «Социологические исследования»), Сергей Секиринский (Институт российской истории РАН), Михаил Шиловский (Новосибирский университет), Даниэл Филд (Сиракузский университет, США), Грегори Фриз (Брандайский университет, США), Манфред Хильдермайер (Геттингенский университет, Германия), Александр Шевырев (МГУ имени М.В. Ломоносова) и др. А.Камкин считает, что «Показательно, что к рубежу веков одна за другой стали выходить не привычные коллективные обобщающие труды, а крупные авторские работы с оригинальными концепциями отечественной истории, опирающиеся на новые методологии. Достаточно напомнить о работе Леонида Милова «Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса» (М.: РОССПЭН, 1998). И вот буквально вслед за нею в свет выходит двухтомник Миронова».[6] П.Гейтрелл: «Трудно предположить, что кто-нибудь другой, кроме него, мог бы взяться за решение этой задачи. Мне не известно ни одного равноценного исследования, например, в британской историографии. Только недавняя «Social History of Modern Britain» («Социальная история Британии нового времени») наибольшим образом приближается к книге Миронова по своему масштабу, но это — коллективный труд». Д.Филд: «Миронов не только работал единолично, но и дал простор своей личности (ему не страшно авторское «я») и своим иногда своеобразным взглядам, как и следует, может быть, автору, который рисует и прославляет развитие индивидуализма в России». П.Зырянов: «Но вот что действительно ему не свойственно, так это, на мой взгляд, любовь к фактам как таковым, к их прихотливой игре, к несистематизированному течению событий. Нет, у него все заорганизовано, на все надета схема, всюду дисциплина. Я не помню, чтобы на протяжении всего двухтомного произведения встретилась яркая психологическая характеристика какого-нибудь исторического деятеля. Лица только на форзацах, в тексте — социологизированные человеческие массы. Пожалуй, только для себя автор оставляет право на яркость и индивидуальность». М.Долбилов: «Число присутствующих в исследовании конкретных исторических персонажей сравнительно с общим его объемом не так уж велико, причем цари, министры и чиновники традиционно занимают среди них заметное место. И тем не менее на развертывающемся перед читателем полотне Россия прорисовывается в своей подлинно человеческой ипостаси, в измерении людских страстей, надежд, радостей и бедствий, людского трудолюбия и праздности, душевности и равнодушия, доброты и жестокости. Даже пресловутый взяточник (о нем ли, казалось бы, рассуждать?) благодаря авторскому вниманию к социальному миру человека выступает в новом и неожиданном качестве регулятора общественных противоречий». С.Секиринский: «Двухтомник Миронова возвращает нас и к обсуждению предмета социальной истории в свете перспективы широкой интеграции современного историко-гуманитарного знания, в центре которого должен стоять человек, а не заслоняющие его общественные структуры или умозрительные конструкции. Именно такое авторское намерение ярко выражено эпиграфом, составленным из взаимоисключающих, но почти синхронных высказываний Пушкина: «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом!» и «Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». Заявленный этим двуединым эпиграфом перспективный аналитический ракурс, к сожалению, не всегда раскрывается по ходу исследования, хотя изначальной чертой настроений не одного поколения образованных русских в XIX веке была именно амбивалентность, двойственность восприятия окружающей действительности и существующей власти. В этом отношении особенно выразительна позиция известного либерала Константина Кавелина. Доведенный до восторженного исступления известием о смерти «калмыцкого полубога», «исчадия мундирного просвещения» и «нового Навуходоносора» Николая I, Кавелин все же не находил в России другой политической силы, способной к осуществлению формирующихся либеральных требований, кроме самодержавия». Т.Леонтьева: «Книга, в основе которой лежат системные представления о развитии российского общества, активизирует полемику о факторах его стабилизации и дестабилизации как в прошлом, так и настоящем — она актуальна в хорошем смысле слова. Автор предлагает взглянуть на опыт эволюционного развития России, что все еще непривычно для отечественных авторов, до сих пор сознательно или бессознательно нацеленных на поиски революционаризма». Д.Бушнелл: «Картина поступательного движения общественных и правительственных институтов старой России от крепостничества и бесправия к личным и политическим правам и самоуправлению составляет основу тезиса Миронова о нормальности русской истории. Его доводы вполне состоятельны. Однако в них слышится голос гегельянца-государственника. Он полагает, что в целом путь общественного и политического развития, которым Россия следовала с XVIII по XX век, был для нее и наилучшим, и единственным: что существует, то и должно быть. Государственник Миронов задним числом выражает последовательное одобрение политическим мерам, направленным на поддержание твердого контроля со стороны центра, таким, как контрреформы Александра III и сильная исполнительная власть думской монархии. Однако если, с одной стороны, народ был не готов к парламентской демократии, то, с другой стороны, образованная общественность была более не готова терпеть антилиберальный авторитарный режим. Но ставка на авторитаризм в конце концов провалилась. Разве не было бы разумней, если бы в 1906 году царь уступил Думе и назначил ответственных министров?» Д.Мэйси: «Миронов создает новую парадигму российской истории, которая лишь на первый, поверхностный взгляд напоминает либерально-виговскую версию. В действительности он совершил для понимания Старого режима России нечто аналогичное тому, что Коббан (Соbban) и его преемники, так называемые историки-ревизионисты, для нашего понимания происхождения Французской революции, и, без сомнения, наследство Миронова будет также спорным по крайней мере некоторое время». Н.Дроздова: «Социальная история России действительно демонстрирует множество сходных тенденций с Западом. Но в России имел место ряд явлений, определявших основы ее социального строя, которые отсутствовали на Западе. Миронов же считает, что поскольку Россия в ходе своей эволюции повторяла путь Запада, то в ее социальной ткани не возникало принципиально отличных институтов. Доминирующей тенденцией было сходство, а все то, что в императорский период считалось национальной спецификой русских (крепостное право, община и др.), несколькими поколениями ранее встречалось в других европейских странах. Но сходство само по себе еще ничего не доказывает. Явления могут быть похожи, но не иметь ничего общего. Историческая компаративистика пока находится в стадии становления, и, чтобы реализовать принцип сопоставимости, нужны точные инструменты и средства. В свою очередь, на Западе существовали институты, которых не было в России. Одним из важнейших являлся комплекс институтов феодализма и феодального права, имевший принципиальное значение в процессе трансформации Запада от традиционного общества к современному». П.Гейтрелл: «Как заметил один западный историк, «чем большее число российских правителей пытались модернизировать государство, тем более отсталой империя становилась». В качестве одного из способов представления прошлого модернизационная модель не оставляет места для тех форм социального поведения и организации людей, которые не пересекаются с данной схемой и являются уже по определению отсталыми. Миронов — слишком внимательный ученый, чтобы пропустить своеобразие социальной организации и культурной практики в дореволюционной России, но его книга тем не менее имеет тенденцию минимизировать его в поиске «прогрессивных» сил. Так, он уделяет мало внимания маргинальным социальным группам. Было бы также интересно знать, как будет выглядеть российская модернизация, если ее изучать с точки зрения нерусских меньшинств — от периферии, а не от Центра. Наконец, стоит отметить, что Миронов придает большое значение тому, как модернизация обеспечивала возможности для индивидуальной деятельности и самоопределения. Однако этот подход не принимает в расчет вызова, сделанного прежде всего Мишелем Фуко понятиям Просвещения об автономном «я». Согласно Фуко, «современное я» производится и ограничивается изменяющимися режимами знания и технологии власти, которые работают вместе на различных уровнях. Хотя я знаю, что простое упоминание имени Фуко может вызвать дрожь в позвоночнике некоторых историков». В.Булдаков: «Если Миронов изначально (это видно из заглавия) настроен убедить читателя, что на протяжении двух с половиной веков Россия уверенно двигалась к активной форме индивидуализма, демократической семье, гражданскому обществу и правовому государству, то реальная, поставленная всеми последующими событиями проблема, точнее — ее часть, состоит в другом: насколько органичным — по отношению к внутреннему и внешнему миру — было это движение России по времени, какие специфические трудности подстерегали ее — несколько громоздкую для кабинетных экспериментов евразийскую империю — на этом пути? Далее: историк обязан видеть в чисто эволюционном процессе факторы непредсказуемости. Автор громадное место уделяет статистике смертности и рождаемости. Но не стоило ли в связи с этим более основательно задуматься о том, какое место в российской, как и в мировой истории занимали процессы природной саморегуляции, чем оказалось обусловлено то, что люди посягнули на естественное развитие, начав эксперименты с «ускорением» общественного развития, в какой мере катастрофичность российской истории связана со всем этим. В истории все определяется не так называемыми объективными факторами, а людскими представлениями — часто идущими вразрез с ними. Кстати, небрежение этим фактором — опасный стереотип «просвещенного» сознания. Скажем, автор указывает на «оптимистичную» оценку специалистами фактора роста деревенского хулиганства в 1914 году. Но при известных условиях этот фактор стал психоосновой российской революционности. Сама природа всякой социальной тенденции является ситуационно двоякой — она может сработать и во благо, и во вред обществу. В том-то и дело (или беда), что для такой сверхсложноорганизованной системы, как Россия, опаснее всего была потеря равновесия, всегда чреватая «стабилизирующим» откатом назад, — ситуация, в которой, кстати сказать, мы пребываем в настоящее время». Д.Филд: «В последние десятилетия в центре внимания западных социальных историков находились такие категории населения, как женщины, молодежь, старики, а также «униженные и оскорбленные» всех видов: преступники, проститутки, инакомыслящие из простого народа. Западные исследователи занимаются повседневным, бытовым, неформальным, перенося акцент на повествование, известное под именем «микроистории», или «нарратива». Миронов идет против всех этих течений. Для него предмет социальной истории образуют большие социальные группы — сословия и классы — и главные тенденции социальной жизни, например, распад общинного менталитета и возникновение и распространение индивидуализма...». А.Медушевский: «Но смысл российской истории не может быть понят без реконструкции той целостности, которая существует в реальной жизни и часто теряется в исследованиях историков. Именно в этом широком значении Миронов и употребляет понятие социальной истории, интерпретируя ее как развитие инфраструктуры гражданского общества. Ведь процесс обновления не всегда имеет линейный характер, и лишь в длительной исторической перспективе содержание российской истории раскрывается как трудный путь к гражданскому обществу и правовому государству...». продолжение --PAGE_BREAK--
www.ronl.ru
