Математик Сергей Нефёдов совершил переворот в исторической науке. История россии нефедов

Сергей Нефедов "Факторная история России", в двух томах: metaloleg

С историей Древнего Мира временно закончил, перейдя к полке непрочитанных книг по истории России. И начал со сложного по содержанию и объемного двухтомника Сергея Нефёдова, одного из ведущих историков России, работающего в рамках неомальтузианской теории, построенной на изучении циклов, в которых периодически возникающее перенаселение приводит к голоду, что в свою очередь ведет к социальным революциям, войнам и прочим последствиям характерным для демографических катастроф. То есть к историческим событиям отчасти применяется биологические термины, согласно которым каждая местность имеет предельную экологическую вместимость, обусловленную географическими и технологическими факторами, и переполненная ниша ни к чему хорошему не приводит.

История же России у Нефёдова - это новаторский по отечественным меркам, пусть и сложный подход, основанный на стыке нескольких теорий: упомянутой выше демографическо-структурной, с фазами роста, сжатия и экосоциального кризиса; теория военной революции, основанной на фундаментальных открытиях расширяющих экологическую нишу народа - обычно все они были связаны с военным делом, вроде оружия из железа, появления стремян или изобретение огнестрельного оружия; фактор внешних заимствований или диффузионизм - перенимание новинок у успешных в военном отношении, причем заимствования как в технической и социальной, так и в культурной сферах. Плюс теория элиты, впервые упомянутая еще у Ибн-Халдуна и приспособленная современниками для объяснения взаимодействия в треугольнике "народ-элита-государство".

Собственно, повествование в первом томе охватывает громадный период с IV тыс до н.э , то есть Трипольской культуры до воцарения Романовых и конца Смутного времени. История России в глобальном обзоре историка - это история взаимодействия Леса и Степи, сменяющих друг друга кочевых нашествий проходящих по степному коридору на юге Русской равнины, то несущих разорение земледельческим культурам, то наоборот - обеспечивающей на десятилетия или века спокойное существование. Завоеватели, скифы, сарматы, гунны, авары, тюрки, хазары, сменяя друг друга образовали племенные союзы в которой славяне входили в разных ролях, но обычно в подчиненных данниках, но это относилось только к той прослойке племен, живущих в лесостепной полосе - севернее кочевники не заходили. А начиная с норманнской династии (а норманизм автора не вызывает сомнений) начинает проглядывать фактор смешения, в котором бывшие выходцы из Скандинавии совершенно ославянились и стали из господствующего этноса просто военным сословием, принеся, например в Северную Русь традиции вечевой демократии (новгородское вече). Встроенная в систему мировой торговли, Русь стала источником рабов и мехов, кормившая пока еще норманнскую элиту за счет дани и завоевательных походов. (Цитата: "...рабыня в Киеве стоила 100 дирхемов, в то время как в Багдаде "красивая белая рабыня, совершенно ничему не обученная", стоила 15 тысяч дирхемов"). Принятие христианства, сужение рынков сбыта традиционных товаров (Византия единоверцев не покупала), перекрытие кочевниками южных торговых путей, аграрное перенаселение прежде всего на Новгородчине, стало причиной распада единой Киевской Руси и усобицами князей - как пример и перепроизводства элит-Рюриковичей, так и их феодализация, направленная на "приватизацию" и перераспределение уменьшавшихся благ.

Монголы стали очередным нашествием, но благодаря источникам, в том числе первым статистическим переписям понятно, что они ослабили внутреннее демографическое давление и Русь начала новый рывок вперед, основанный как на заимствовании монгольской военной техники, так и импорту китайских и персидских социальных изобретений, прежде всего невиданной в Европе административно-налоговой системы. Это совпало, между прочим с пассионарным толчком и началом формирования русского этноса. Я вот, как приверженец учения Льва Гумилева в целом для себя открыл в книге достаточно много нового в подтверждении теории, прежде всего на стыке социальных структур в период роста и акматики - сами по себе рост или снижение пассионарной энергии этноса выливаются в социальные сдвиги именно в рамках переполнения экологической вмещающей ниши, или же в рамках государственных попыток резко перекроить социальную структуру общества, вроде усиления крепостного права перед Смутным временем. В общем, совершенно ничего противоречившего. Хотя Нефедов упоминал Льва Гумилева в первом томе лишь однажды - как художника исторической науки.

Россия времен Московского царства рассматривается как сложный социально-демографический процесс. Унаследованная от Киевской Руси удельная система несмотря на сопротивление элит заменяется поместной и служилым сословием. После монгольского, главным объектом заимствования становится Османская империя, находящаяся на пике своего могущества, именно у нее были позаимствованы налоговый кодекс, тимарная система, стрелецкое-янычарское войско, артиллерия, судебная реформа, учение о самодержавии Ивана III с примесью византийства. Видимо именно тогда, с заимствованием судебной системы, в мировоззрение русского человека попала идея глобальной справедливости, до сих пор остающейся одним из краеугольных камней русского этнического самосознания. Все это происходило на фоне постоянных боданий между царской властью и элитой, без которой не было бы военной силы государства, но и которой нельзя было давать достаточно ресурсов для восстановления удельной раздробленности. Реформы продолжались и Василием II, и Иваном IV Грозным, создавшим огромную по тем меркам армию османского образца и осуществившим значительные завоевания в Поволжье и на южной границе. Но столкновение с Европой во время Ливонской войны закончилось неудачей, из-за уже начавшейся там военной революции. К этому моменту очередной демографический цикл подошел к концу и катастрофы 1571-72 годов и Смутного времени связанные с аграрным перенаселением, неудачной внешней политикой и увеличившимся налоговым прессом провело Русское государство почти по краю пропасти, но мы выкарабкались. Наследники грозного царя затеяли очередной цикл реформ уже по польскому образцу, с крепостным закабалением крестьян для взимания большего прибавочного продукта в рамках перевооружения государства на европейский лад.

Второй и главный том грандиозного по охвату материала замысла описания русской истории с начала XVII по 1917 год. Итак, после Смутного времени страна относительно быстро восстанавливала раны, и тут же продолжился бесконечный процесс заимствований из западных культурных кругов - с тех пор никогда больше Россия не обращала свой взор на Восток. Пушки Густафа Адольфа и вообще западная металлургия как символ очередной военной революции, причем этот процесс был взаимным - шведы заимствовали у России идею переписи населения, конечно же для учета налогов и новобранцев. Процесс перевооружения был дорог, отсюда укрепившееся к середине XVII столетия крепостное право для удобства налогообложения, но на большее и царь и элита пойти не смели - "Бунташный век" как и акматический перегрев был в самом разгаре, и на любые поползновения прижать народ отвечал ногами в Сибирь, на засечную черту и на Дон или восставал как Степан Разин. Но постоянно отодвигающаяся южная граница позволяла избежать аграрного перенаселения и расширяла вмещающую экологическую нишу русского суперэтноса. Но очередные революции в военном деле, вроде линейной тактики, штыка и ударно-кремниего замка, а также вовлечение Московского царства в постоянные торговые отношения подвигли уже Петра Первого на очередные реформы. Петру Алексеевичу первым после Ивана Грозного удалось построить этатисткое государство, несмотря на сопротивление элиты вроде дела царевича Алексея. Однако строительство Петербурга и бесконечные поборы вплотную подвигли Россию к первому демографическому кризису 1732-26 годов спустя полтора века после Смуты. Наследники Петра, которых хаотично меняли заговорщики из элиты, парадоксальным образом символизируют противоречивость XVIII века - усиление крепостного права и восприимчивость французской аристократической роскоши привело к небывалому доселе ужесточению положения крестьян, но в то же время стремление помещиков сплавить всех бунтарей и недовольных в рекруты позволило пассионарной русской армии во главе с талантливыми полководцами побеждать буквально во всех войнах на западных, северных, южных и восточных границах Империи опять-таки отодвигая пригодные для освоения места все дальше и дальше от центрального ядра русской цивилизации, которое с этого момента всегда зависело от ввоза продовольствия из других регионов.

Попытки Петра III и Павла I построить более "государство-ориентированное государство" по прусским образцам были пресечены элитой, но Александру I пришлось как минимум перестраивать армию для схватки с Наполеоном, и как минимум делать попытки воспринимать другие новации порожденные французской революцией: принципы равенства сословий и конституционализм. Николай I подавив декабристов и польское восстание смог опереться на традиционалистов, но очередной раунд технической революции показал отсталость на примере Крымской войны. Вторая половина XIX века была по сути догоняющей для России на сужавшимся поле для маневра - нужно было не отставать в военном деле от Запада, и все это на фоне постоянно растущего населения и сужающейся экологической базы в виде пахотных земель. И все еще длившееся неравенство сословий приводило к диким диспропорциям: так в 1897 году крестьянин в среднем платил 1 рубль 35 копеек налогов и выкупных платежей с десятины, в то время как дворяне платили 20 копеек. Вечный "русский крест" в зоне рискованного земледелия, примерно в 20 пудов зерна на душу, который позволяет дожить до следующего урожая десятилетиями висел над миллионами крестьянских семей. Не удивительно, что при нарастании кризиса это все полыхнуло. В истории многих европейских государств случались аналогичные кризисы перенаселения, голода, революций и войн. Но только у России были сбоку бескрайние незаселенные пространства, сначала в Центрально-Черноземном районе, затем в Степи и на Украине, затем в Поволжье и на Кубани, затем в Сибири и Средней Азии, в результате чего решающий взрыв постоянно "откладывался", и выход из кризиса в итоге, когда он состоялся, оказался настолько оглушительным, что последствия до сих пор сказываются, и оказали решающее влияние на всех тех, кто читает эти строки и родился в XX веке. Причем, эта ситуация была абсолютно понятной правительству, но с аграрным переселением на уровне тогдашней аграрной политики справится было невозможно - реформы Столыпина не помогли и не могли помочь, простое увеличение населения в разы превосходило количество переселенных на новые земли, а промышленность не могла вместить всех потерявших землю крестьян. Помочь могла бы разве что смена экстенсивного на интенсивное земледелие, с минеральными удобрениями, семенным фондом и так далее, но с этим Россия опять отстала минимум на полвека от Европы. Зато отмена крепостного права и перепроизводство элиты привело к нарастанию революционных настроений у разорившихся дворян, что отразилось на борьбе идей во второй половине XIX-начале XX века. Последовательно падавший авторитет династии после проигранной русско-японской войны и революции 1905-1907 годов, когда на самом деле крестьяне просто воевали с местными помещиками, а у рабочих были свои требования к промышленникам, подточили даже опору на традиции к началу Первой Мировой, а экономический распад, нерешенность вопроса о земле и гиперинфляция окончательно добили Российскую Империю к 1917 году. Февральская Революция была неизбежной, и самое главное - она была стихийной.

Книги написаны очень простым и интересным языком, несмотря на достаточно много статистической информации, таблиц, графиков, ссылок - каждая глава снабжена несколькими сотнями ссылок на самые различные источники, и вообще поражаешься, как человек мог в принципе такой огромный объем информации переработать. Лучшая книга по русской истории за последние лет пятнадцать, как минимум. Скажем так, Must have для понимания базовых процессов русской истории в IX-началу XX веков. После прочтения я понял, что в некотором смысле вступил на следующую ступеньку бесконечной лестницы понимания исторического процесса, потому что с точки зрения демографического процесса процесс изучения эволюции общества на протяжении веков оказался невероятно интересным по новизне подхода.

metaloleg.livejournal.com

100 книг | С.А. Нефедов. Война и общество. Факторный анализ исторического процесса

Добавить в избраное

Дата: 07.12.2013 в 18:47

Рубрика : Книги

Метки : аграрная история, Вавилон, военная история, военные технологии, демография, диффузионизм, Древний Египет, история, история Востока, Китай, мальтузианство, миграция, Нефедов, перенаселение, Россия, социальная история, социальное государство, цикличность, экономика

Комментарии : Один

Нефедов С. А. Война и общество.Факторный анализ исторического процесса. История Востока. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2008

Самая значительная концепция истории созданная за последние годы на русском языке.

Екатеринбургский историк Сергей Нефедов (у него кстати есть свой сайт) привлек к себе внимание еще в начале 90-х оригинальными работами по русской истории основанными на теории неомальтузианства. Тогда же вышли и его ярко написанные учебники по истории для школьников. Потом он стал вместе с Коротаевым и Турчиным лидером научного направления клиодинамики — то есть применения математических моделей к исследованию долгосрочных исторических процессов. Получится ли такая математизация истории неясно но собственная историческая концепция Нефедова вполне жизнеспособна, да еще и увлекательна.

База этой концепции — неомальтузианство, то есть предположение что аграрные общества подчинены демографическому циклу, когда рост населения полностью подъедает ресурсы экологической ниши на том или ином уровне технологического развития. И, когда предел достигнут, начинаются голод, неурожаи, смуты, эпидемии и войны, сокращающие население. Неомальтузианцев, впрочем, на свете много — Нефедов, в значительной степени, является продолжателем Джека Голдстоуна.

Но Нефедову удалось перейти от констатирования правильного срабатывания цикла к анализу реальных исторических вариаций. Эти вариации основаны на том что государство в разных ситуациях по разному реагирует на вызов перенаселенности. Где-то элиты начинают расхватывать народное достояние, прежде всего землю,, в частные руки и в конец умаривают народ голодом. Где-то, нагнув элиты, формируется социальное государство, которое заботится о населении до последнего, а кое-где даже ухитряется перескочить в следующий цикл без тотального коллапса.

Именно в этом анализе вариативностей и состоит главная ценность теории Нефедова, а циклическую однообразность можно было бы и без толстых книг увидеть. Совершенно очевидно, что чтобы эта вариативность была, нужна смена действующих субъектов — политических порядков. И вот чтобы эти порядки правильно менялись, Нефедов вводит военно-технологические уклады (честно ссылаясь при этом на Мак-Нила, хотя его привязки к конкретным формам военного преобладания гораздо основательней, чем у Мак-Нила), но не длинные «мегатренды» как у Дьяконова или у меня в «Атомном Православии», а довольно короткие, основанные на диффузионизме Гребнера.

Некое военно-техническое преимущество дающее завоевателю превосходство достаточное для создания нового политического порядка Лук — империи Саргона, колесницы — индоевропейцам, железо — Ассирии, составной лук — монголам. В число военных технологий попадает даже Ислам как новая военная организация.

Эволюция созданного завоевателями политического порядка подчинена циклам Ибн Хальдуна арабского историка и мыслителя, который описывал историю как циклы убывания «асабии» — то есть духа братства, равенства, сплоченности и бескорыстия по отношению к своим, который помогает общине завоевателей одержать победу. Постепенно торжествуют жадность и своекорыстие и тогда либо бывшие собратья растащат страну по кускам, либо выделится один, перебьет прочих, а сам сблизится с покоренным народом.

Нефедов описывает историю Востока на основе трехфакторной модели. И весьма убедительно описывает. Всё новые волны завоевателей создают политические порядки развивающиеся в логике разложения асабии и пытающиеся справиться с мальтузианскими циклами, иногда с некоторым успехом но чаще всего безуспешно. Интересно, что в истории Запада такой же красивой восточной цикличности обнаружить нельзя. Нельзя потому что большую часть своей истории Запад культивировал свою недонаселенность и в итоге добился-таки того что она сработала на него — он ушел в технологический отрыв, а затем — «отпустив» свою демографию Запад стал глобальным лидером. После чего опять ее сжал, чтобы всем хватило — и кажется даже перегнул тут палку. Так или иначе западная модель отличается от восточной и похоже гораздо больше благоприятствовала НТР.

Главное возражение, которое можно выдвинуть к теории Нефедова, это то, что я назвал бы «аргументом Арьеса». Все теории такого класса, начиная от марксизма, построены как двухтактная модель естественноисторического процесса в которой от человека ничего не зависит. Для объяснения берутся два фактора. Один, фактор Х, объясняющий (так сказать ядро теории) объявляется по сути внеисторичным и вневременным, это некий сценарий, который всегда работает одинаково. Для марксизма это «производственные отношения» неизменно основанные на «борьбе антагонистических классов». Для Нефедова мальтузианский аграрный цикл. Фактор Х всегда и везде срабатывает одинаково. Временную подвижность этой исторической модели задает фактор Y — некий движущийся по времени, эволюцонирующий исторический фактор, который, однако, всегда дегуманизирован, вынесен за пределы истории и исторического объяснения. В марксизме это «движение производительных сил» трактуемое как естественноисторический процесс. Заметим, что марксисты всегда очень настаивали на том, что это движение имеет естественно-исторический характер, что изобретения делаются людьми когда назревает объективная потребность и инновационный ум ничего изменить не может. У Нефедова это развитие военных технологий. Понятно, что военные технологии изобретают люди, но они заранее не могут предположить, что получится. Поэтому данное развитие в сущности случайно. У него нет даже однонаправленности, единой тенденции, как, к примеру, в предложенной мною модели военно-технической эволюции.  Получается именно двухтактная и совершенно свободная от исторического начала модель. Динамический Фактор-Y не подчиняясь человеческой воле, находясь где-то в области законов природы, движется и движет историю (движение есть, но оно внеисторично). Статичный фактор-Х, образующий социальную схему, всегда срабатывает одинаково, выдавая свою стандартную реакцию на изменение обстоятельств, задаваемую Фактором-Y. Человеку как живущему, мыслящему, действующему существу в этой модели делать просто нечего.

Впрочем, к чести Нефедова он пытается решить эту проблему, показывая, что на один и тот же ход демографического коллапса правители в разных случаях реагируют по разному. И здесь, выведенная за пределы экономической статистики история приобретает некоторое гуманистическое звучание — в то время как одни правители пускают вместе с элитой людей в расход, другие пытаются оттянуть неизбежную катастрофу, спасти людей, и иногда добиваются этого на длительный срок и весьма успешно. От фараонов Среднего Царства и Хаммураппи и до китайских конфуцианцев и визиря Ильханов Рашид-ад-дина проходит у Нефедова плеяда блестящих восточных интеллектуалов и государственных деятелей, архитекторов социального государства, которые из человечности противостоят неизбежному. Фиксированием этой традиции социального нелюдоедства Нефедов особенно ценен.

Кроме того, Нефедов выпустил свою двухтомную Историю России, где пытается доказать что трехфакторная модель работает и у нас. Я в полноценности этого срабатывания сильно сомневаюсь. Хотя бы потому что военно-технологические заимствования это не то же что завоевания. Ультранорманнизм Нефедова так же не внушает оптимизма, поскольку ультранорманнизм всегда говорит об априорности подхода к русской истории и задает жесткую парадигму дальнейших объяснений, по большей части ошибочных. В дискуссии о русской истории, особенно о XIX-XX веках, Нефедов выступает постоянным оппонентом Бориса Миронова — автора «Социальной истории России», предполагающего, что Россия проходит нормальный западный путь развития, но с отставанием.  Их полемика — редкий сегодня пример публичного научного оппонирования двух крупных исследователей.

Нефедов отрицает работоспособность мальтузианских аграрных циклов в индустриальном обществе. Здесь с ним категорически нельзя согласиться. Имеет место не только срабатывание этих циклов, но и сознательные попытки уйти от последствий их срабатывания. Собственно, мы сейчас находимся внутри сознательно созданного сбоя нефедовского цикла. Роль демографического давления в распаде СССР еще ждет своей оценки. Причем это было весьма специфическое давление. При замедленнии темпов роста русского населения — резкий всплеск численности в Средней Азии. То есть это была не только экономическая, но и культурная диспропорция. После распада СССР русские, в рамках неомальтузианской модели, должны были погрузиться в короткий, но вполне комфортный золотой век, когда людей сравнительно мало, живут они не тесно, а стоят довольно дорого. И когда элиты вынуждены искать выхода из этой дороговизне в инновационном поиске и технологическом скачке. Первое должно было пробудить новый демографический подъем, поскольку когда живется хорошо нормальная человеческая реакция, не отформатированная феминизмом и обществом потребления, — дать жизнь новым и новым детям. Второе должно было расширить хозяйственную, экологическую нишу, и сделать следующее демографическое расширение более мощным. Этого, как мы знаем, не произошло. А что произошло вместо этого? Вместо этого олигархическая элита начала дополнительную эмиссию населения в виде завоза мигрантов. Это было средством для олигархии сохранить свои богатства, посылать куда подальше всех, у кого нет миллиарда долларов как это делал небезызвестный Полонский. Элита могла не доплачивать русскому «демосу», не пересматривать условий контракта, чем исправно занимался, в частности, экс-министр финансов Кудрин – который все благосостояние миллионов людей принес в жертву «борьбе с инфляцией», препятствовал росту зарплат, вложениям в социальную и экономическую инфраструктуру, и тем самым создавал условия для того, чтобы дешевый труд рабов был для бизнеса единственно выгодным.

Сам С.А. Нефедов в недавнем интервью журналу «Эксперт» говорит о том, что «инновации победили Мальтуса» и к современности его теория якобы неприменима, поскольку Россию ожидает в будущем продолжение модернизации по стопам Запада. Увы, с этим  невозможно согласиться. В Российском случае Мальтус был побежден не инновациями, а рабовладельческой архаизацией, жутковатой реализацией черного юмора Пелевина о прыжке миллиона зеков вместо атомной бомбы. Циклические кризисы, на мой взгляд, это не кризисы непременно аграрного общества, но кризисы социально-экологические, и именно при срыве нормальной восстановительной фазы нашего российского кризиса, при внешнем нашествии варваров (которым Нефедов уделяет в своих работах значительное место) мы сегодня и присутствуем. Подробней я писал об этом в статье «Предчувствие Орды».

Размышление:

О благе недонаселености и кризисах перепроизводства человековЕгор Холмогоров

Прежде всего, из книги Нефедова следует, что социальное государство не является новейшим изобретением гуманных европейцев. Напротив, социальное государство является нормой для древнего и средневекового востока, особенно для Китая. Как только перенаселенность доходит до фазы сжатия, как правило появляются этатистские политические образования, которые на первое место ставят заботу государства о подданных, защиту от притеснений, социальное страхование, социальное обеспечение. Ничего сравнимого с китайской идеологией и практикой социальной защиты в Европе на протяжении всей древности и средних веков не было. Вообще, если так смотреть. то государство и право Европы и уж тем более — государственно-правовые идеологии были несравнимо более классово эгоистическими, нечеловеколюбивыми, нежели идеологии и государственные практики мусульманского мира или Китая. И однако ж — это не спасало восточные страны ни от голода и экосоциальных катастроф, уносивших до трех четвертей населения, ни от опустошительных кочевнических вторжений, дававших тот же результат, ни от беспощадной зверской эксплуатации. В то время как Европа худо-бедно шла непрерывно вперед, почти не откатываясь (тут даже темные века не были безусловной и повсеместной катастрофой) и в итоге на пути построения социального государства в итоге вышла на первое место (не знаю уж насколько надолго, возможно с освоением новых экономических инструментов Китай всех опять перегонит).

Спрашивается, почему?

Благословением Европы были недостаточная плодородность её земель и, как следствие, её хроническая недонаселенность.

В то время как на Востоке, особенно в зонах великих рек, «нефедовские циклы» от восстановления к перенаселению и экосоциальной катастрофе иногда укладываются меньше чем в сто лет, в Европе столь же ясные и столь же короткие циклы нащупать очень трудно. Имеются отдельные похожие явления, но в такую дурную бесконечность как на Востоке они не складываются. На Востоке экологическая ниша заполняется людьми очень быстро и это ведет к системной перегрузке государственного аппарата, который вынужден решать только одну задачу — что делать с этим размножившимся и голодающим населением. Это с одной стороны.

А с другой, на Западе и на Востоке совершенно по разному развивается техника. Восточная техника направлена прежде всего на увеличение урожайности полей, на расширение экологической ниши — например прорытие новых каналов.На Западе она направлена преимущественно на компенсацию недостаточности рабочих рук. И, кстати, не только собственно техника, но и социотехника тоже — скажем, приобретение античным рабством более сурового характера, чем рабство на востоке, ранее развитие жестких форм крепостнической зависимости — всё это связано именно с проблемой недостатка населения как ключевой для Запада.

На Западе было время когда людей совсем мало, было время, когда их много, но никогда не было ситуации «людей как грязи», так что уже не жалко. Соответственно, уникальность, индивидуальность человека осознаются и переживаются гораздо более остро. Человек рано перестает быть «людьми». И это отливается в индивидуалистическом праве и правосознании. Если социальное государство и идея народного благосостояния — это скорее восточная идея, то идея индивидуального права на «жизнь, свободу и стремление к счастью» — чисто западная. Причем основной смысл этой идеи не только в защите индивида перед обществом, но и, как ни парадоксально, в защите общества перед индивидом. Там, где «людей как грязи», там «человек длинной воли», «крутой парень» получает _особые права_ над тоннами этой грязи. В обществе индивидов для подобных его прав нет никаких оснований — простой человек не менее человек и имеет не меньше прав, чем крутой герой.

Короче, Запад развивался не то чтобы «вне» Нефедовских циклов — некоторые их элементы можно обнаружить например в средневековой Европе, где массовая колонизация пространства в 12-13 вв. сменилась экосоциальной катастрофой «черной смерти» в 14 и явной недонаселенностью 15. Но это были именно элементы в более сложной исторической ткани, в то время как придавленному демографической цикличностью востоку не оставалось почти ни на что больше сил.

Ну и еще, если говорить о другом нефедовском факторе — кочевых нашествиях, то конечно огромную роль в развитии Европы в её западной части играла почти полная её от них защищенность. Большинство этих нашествий проходило по касательной и задевало Европу на излете. Здесь мы видим разницу между Россией и Европой. Её нет в смысле демографической модели — Россия тоже крайне недонаселенная страна и основной ход процессов здесь европейский, без коротких выраженных циклов аграрного перенаселения (Нефедов, конечно, пытается их на Россию натянуть в своей другой книге — «История России», но лишь с ограниченным успехом. Помимо прочего, здесь очень явно выражен фактор колонизационного освоения, непрерывного экстенсивного расширения экосоциальной ниши. Но… В отличие от западной Европы, Россия не изолирована от фактора кочевых нашествий и всего, что с ним связано. И отсюда разница — в то время как накопление в Европе идет в общем и целом непрерывно — и даже на пике кризисов больше сохраняется, чем теряется, то в России внешние вторжения больше уничтожают капитала, нежели его остается. Поэтому наши циклы накопления замедленны, экономическая субстанция бесконечно более тонкая, чем в Европе. И это, при всем том, не компенсируется, исходной плодородностью и демографической многочисленностью как на Востоке. Мы беднее Востока, и нас сильнее грабят, нежели Запад. Нам не хватает людей, которых меньше, чем на Востоке и нам не хватает вещей, которых меньше, чем на Западе. Интересно то, что мы при всем этом все-таки живы и даже нельзя сказать, что совсем бедны.

Еще одна интересная мысль, которая возникла в результате того, как я, закрыв Нефедова, принялся дальше штудировать Розу Люксембург (а «Накопление капитала» это книга, которую следовало бы прочесть всем, но не прочтут, поскольку она толстая и сложно написанная). Так вот, странно не увидеть параллелизма между нефедовскими циклами и капиталистическими циклами конъюнктуры.

И там и там общество производит некий продукт — в одном случае людей, в другом вещи.

И там и там наступает, в какой-то момент, точка перепроизводства этого продукта, когда его девать уже некуда и дальнейшее производство только разрушает хозяйство.

И там и там оказывается, что самый простой выход в этой ситуации — уничтожить часть продукта с тем, чтобы «цены» на него возросли. В одном случае продукт самоуничтожается голодом, эпидемиями и войнами, в другом — его зарывают узорами в землю.

Мешает увидеть параллелизм этих циклов только а. гуманизм («люди — не вещи»), б. установка классической политэкономии рассматривать людей как рабочие руки, то есть числить их в другой клеточке таблицы — не как продукт производства, а как фактор производства, рабочую силу.

Между тем, когда мы говорим о производстве средств производства мы рассматриваем эти средства производства не только как фактор производства, но и как продукт. Ведь производители станков производят их чаще всего на продажу. И вполне возможен кризис перепроизводства средств производства, а не только кризис перепроизводства продуктов потребления.

Предположив, что экономическая природа нефедовских аграрно-демографических циклов и капиталистических циклов перепроизводства аналогична, попробуем задаться вопросом: кто является «капиталистом» в аграрно-демографических циклах? кто извлекает прибавочную стоимость из произведенных людей и страдает в случае перепроизводства? Ответ: государство. Государство, начиная с ранних деспотических царства Востока является основным выгодополучателем от роста экономически активного населения, поскольку это позволяет ему расширять налогооблагаемую базу.

Современные исследования Востока все более выпукло показывают, что экономические отношения там не имеют ничего общего ни с античным рабовладением, то есть тотальным экономическими принуждением «говорящих орудий», ни с крепостническим феодализмом европейского образца, то есть внеэкономическим принуждением к выплате ренты (точнее мода на феодализм, как пишет Нефедов, была общемировой в 10-13 вв. и была связана с преобладанием военной аристократии тяжелых всадников — в Европе она имела форму феода, на востоке форму «икта» и в общем была весьма разрушительна для хозяйства, поскольку феодалы начали грабить крестьян). Наиболее распространенной формой государственной эксплуатации населения было обложение — трудовыми, натуральными или денежными повинностями, причем денежные повинности распространились достаточно рано и широко.

Если осознать этот факт, то параллелизм будет еще большим. Если капиталист дает рабочему сырье и орудия труда, чтобы тот произвел своими силами некий продукт, который затем капиталистом будет продан на рынке и капиталист получит с него прибыль, то восточное государство дает крестьянину землю (а иногда кстати и орудия и посевное зерно), чтобы тот произвел продукт и… заплатил налог, да еще и при этом воспроизвел сам себя в большем количестве, породил новых крестьян, которые тоже могут пахать землю и платить налоги.

В восточном аграрном обществе расширенное воспроизводство достигается не столько за счет интенсификации земледелия, сколько за счет увеличения количества производителей. Так что расширение аграрного производства — это прежде всего количественное умножение облагаемого налогами и повинностями в пользу государства населения. Государство является главным выгодополучателем от экономического роста. И разумная государственная политика «попечения о народе» для Востока играет ту же роль, как интенсификация капиталистического производства на Западе. И в том и в другом случае конечной точкой является прибыль и накопление находящегося в руках государства капитала. Разница с капитализмом лишь в том, что капиталист, как правило, расходует полученную прибыль в виде денег на приобретение еще большего количества денег, а потом еще и еще. В то время как восточный государь вкладывает полученную прибыль во власть — в расширение владений, в завоевание, в монументальное строительство и т.д. Но и тут нет никакой принципиальной разницы — потому что совокупности капиталистов, организованные в государства, как прекрасно показал Джованни Арриги в «Долгом двадцатом веке», начиная с какого-то момента также отказываются от денежного накопления и начинают конвертировать прибыль в строительство империй, в искусство и т.п.

Теперь смотрим, что получается, когда происходит перепроизводство интересующих государство продуктов, то есть налогоплательщиков. Нефедов это показывает весьма выпукло — вместо того, чтобы приносить государству прибыль они начинают подрывать экономику. Они съедают больше еды, чем можно произвести в данной экологическй нише, они становятся фактором социальной нестабильности, они разбойничают на дорогах, короче — перенаселение подрывает налогообложение, так же, как перепроизводство уничтожает спрос и подрывает рынок. Причем не только в том смысле, что лишние люди съедают часть зерна, которое иначе было бы продано, чтобы заплатить налоги, а сами ничего не производят, поскольку негде, но и в том, что открывается больше возможностей для частной коррупционной эксплуатации этих людей элитой. Элита начинает растаскивать государство по частям, использовать этих людей в своих хозяйствах для частного обогащения, присваивать их налоги и т.д.

Результатом перенаселения очень часто является политическое банкротство того аграрного восточного государства, которое его допустило, то есть распад или внешнее завоевание, сопровождающиеся социальным дефолтом, то есть инфраструктурной катастрофой и гибелью значительной части населения. Грубо говоря, людей зарывают в землю бульдозерами, так же, как не так давно зарывали сгнившие апельсины или никому не нужные расчески и галстуки.

Вот тут возникает один интересный вопрос. Собственно, самый интересный. На который пока ответа нет. А именно, почему в условиях перенаселения известные нам восточные державы почти не используют такой механизм его разрядки, как завоевательная политика? А ведь казалось бы чего проще — имеется излишек населения, собираешь его в армии, даешь ему в руки оружие, наскоро обучаешь, и отправляешь завоевывать соседей, тем самым расширяешь свою экологическую нишу, захватываешь новые земли, при этом часть недотеп гибнет, так что в совокупности система разгружается. Такой ход мысли нам кажется настолько естественным, что спрашиваешь: «как же может быть иначе?». Ведь в европейской истории принято подобным образом объяснять походы Александра Македонского, Крестовые походы, конкисту Америки, и даже войны Гитлера по его собственным словам ведшиеся за лебенсраум. А при всем при этом агрессия-как-результат-перенаселенности это довольно редко встречающийся в истории Востока феномен.

В истории Китая — классической страны аграрно-демографических циклов это не встречается ни разу. В истории ближневосточных стран этого так же практически нет. В истории Индии нечто подобное можно увидеть только у Великих Моголов. Зато целых два раза случается такое в истории Малой Азии, то есть почти в Европе. Василий II Болгаробойца вроде бы разрешает аграрный кризис завоевав Болгарию. Османские везиры из рода Кепрелю на рубеже 17-18 века ведут внешние войны, чтобы как-то занять возросшее и обедневее население. Собственно, — всё. Зато постоянно встречаются ситуации, когда перенаселенные восточные империи, сотрясаемые внутренним кризисом, рушатся от ударов сравнительно немногочисленных, но сплоченных кочевых групп — арабов, тюрок, чжурчженей, монголов и т.д. Миллионы людей дают себя перерезать как скот, вместо того, чтобы оказать сопротивление агрессорам. Хотя могли бы не только сопротивляться, но и просто своей численностью затоптать этих агрессоров на их территории. И тем не менее, в нефедовской фазе «сжатия» внешняя экспансия почти всегда полностью парализуется, хотя на восстания, мятежи, гражданские войны, и прочие формы взаимоистребления люди весьма охочи.

Как объяснить этот феномен я пока не знаю. Возможно, что внешняя война, на самом деле, очень дороге и ресурсоемкое дело, в результате государство, у которого в фазе сжатия недостаток денег и переполнение организационных файлов просто не справляется с такой задачей. Может быть что-то еще.

Но вот еще один интересный факт — испытывающие перенаселение державы так же неохотно занимаются и внешней колонизацией, крайне неохотно выходят за пределы своих экологических ниш даже в сторону пустующих земель. Китай, постоянно страдавший от перенаселения, за всю историю только _три раза_ существенно расширял свою аграрную территорию. Переселялись на новые земли китайцы крайне неохотно. Многократно сталкивавшийся с аграрным перенаселением Египет вполне мог двигаться в сторону Судана, однако этого тоже не происходило.

И наоборот, активной колонизацией занимались страны недонаселенные и народы малочисленные по сравнению со своей экологической нишей. Американцы за половину 19 века прошли от океана до океана при том, что Восточное побережье хронически страдало от недостатка рабочих рук. Русские вообще двигались по Северной Евразии со скоростью сперматозоидов и микроскопические группы русских установили границу по Амуру рядом с перенаселенной китайской империей (конечно, в реальности Манчжурия была тогда пустыней, искусственно охранявшейся манчжурами, но тем не менее), а затем ввинтились в перенаселенную Среднюю Азию (отсюда следует, кстати, то, что то, что сейчас происходит с миграционными потоками — вещь глубоко ненормальная).

Короче, классический восточный аграрный цикл очень похож на цикл капиталистического производства и перепроизводства с той только разницей, что производятся не товары, продаваемые на рынке с целью получения прибыли, а люди, которые платят налоги, то есть дают предпринимателю-государству ту же прибыль.

Можно, конечно, сказать, что капиталистический предприниматель договаривается с рабочим об установленной плате, которая определяется рынком, а на востоке и в докапиталистических формах все основано на внеэкономическом принуждении. Но… Во-первых, уровень внеэкономического принуждения в веках бывших прежде нас очень сильно преувеличен — и рабовладение и зверское крепостничество для большинства эпох и регионов просто миф. А необходимость отдавать государству часть произведенной продукции — не более внеэкономическое принуждение, чем необходимость для рабочего отдавать хозяину произведенную им шапку, сковородку или компьютер вместо того, чтобы самому выйти с ними на рынок. Отдавать часть урожая не более несправедливо, чем отдавать произведенную промышленную продукцию. А, с другой стороны, как мы знаем от мальтузианцев и либертарианцев, основным стимулом, который толкает рабочих соглашаться на ту или иную заработную плату в классическом капитализме является чувство голода и страх перед голодной смертью. То есть капиталисты сознательно морят голодом пролетариат, чтобы заставлять его работать — то, чего на востоке никто и никогда не делает. Там может случиться голод, но приличное восточное государство будет бороться с ним до последнего, а не использовать его как инструмент контроля. Что является более «внеэкономическим» принуждением — страх голодной смерти или страх бича надсмотрщика — может решить каждый для себя.

Предположив, что аграрно-демографический цикл на востоке и капиталистический цикл на западе в целом сходны по своей экономической логике мы вынуждены будем сделать следующий шаг. А именно признать первичность восточного аграрного цикла. Признать тот факт, что экономические механизмы воспроизводства сперва были отлажены на востоке, а уже потом на Западе пришла блистательная и действительно прорывная идея заменить производство людей на производство вещей. Вместо того, чтобы производить людей, которые будут приносить деньги платя налоги, производить вещи, которые будут приносить прибыль, будучи проданы на рынке. Очевидно, что эта блистательная идея могла придти в голову только там и только тем, кто не имел возможности брать с людей налоги, ренту и т.д. Если угодно, промышленный капиталист — это такой несостоявшийся государь или феодал, который, в виду того, что у него нет собственных крестьян, которые обязаны ему платить (и в расширенном воспроизводстве которых он, соответственно, заинтересован), вынужден создавать неодушевленных «налогоплательщиков» в виде производимых им товаров, оптимизировать производство, расширять рынок и т.д. При этом капиталисты в течение длительного времени постоянно пытались вернуться в докапиталистическую эпоху, то есть, накопив достаточно денег, приобрести титул, поместье, ренту и жить именно с них. Или, в качестве варианта, перескочить в финансовую олигархию и жить с процентов с капитала.

Но, в любом случае, промышленный капитализм в Европе, если следовать предлагаемой мною логике, начался с того, что в ней скопилось определенное количество предприимчивых людей, которые, не имея доступа ни к системе государственного налогообложения, ни к земельной ренте, однако стремились извлекать прибавочную стоимость не меньшую, чем государи и лендлорды. И именно этими людьми была придумана по своему новаторская идея извлекать прибыль не из людей, а из вещей. Брать не налог с головы или с участка, а прибыль с продажи продукции, произведенной наемным работником.

Разумеется, такая система могла возникнуть только в условиях формирования европейской системы торговли — ближней и дальней — и финансового капитала. Формирование этой системы описано много раз и подробно исследовано Броделем, Валлерстайном, Арриги и другими (недавно вот отличная книжища у Кагарлицкого вышла), так что в дополнительных комментариях не нуждается. Если бы не был создан рынок на которой ранние промышленные капиталисты могли бы выходить со своими товарами, то система промышленного капитализма не заработала бы. Но… при всем при этом… формирование торгового и финансового капитала не гарантировало появления капитала промышленного. Торговля вполне могла оперировать редкими сельхозкультурами, сырьем и продуктами ремесла. Высокие финансы более чем могли оперировать с деньгами налогов и рент. И совершенно неожиданный и парадоксальный промышленник им был совершенно не нужен.

Промышленность возникла опираясь на торговлю, но не из торговли, а из переноса экономической модели централизованного извлечения прибыли в аграрном секторе на индивидуальное извлечение прибыли из товарного производства. Политэкономическая модель сохранилась та же, но были заменены ее вещественные носители.

Получать деньги посредством вещей, вместо того, чтобы получать деньги посредством людей — и в самом деле гениальная инновация..

Метки: аграрная история, Вавилон, военная история, военные технологии, демография, диффузионизм, Древний Египет, история, история Востока, Китай, мальтузианство, миграция, Нефедов, перенаселение, Россия, социальная история, социальное государство, цикличность, экономика

100knig.com

Математик Сергей Нефёдов совершил переворот в исторической науке

«Сергей Нефёдов не просто учёный-историк. Он природный романист, которого критика ставит в один ряд с такими мастерами пера, как Дюма, Дрюон, Пикуль», – сказал о нашем земляке писатель Сергей Сокуров. Фото из личного архива.

Кандидат физико-математических наук, ученик знаменитой школы академика Красовского. В активе у него доказательство теоремы, названной его именем... Но в 48 лет Сергей Нефёдов круто изменил свою судьбу и ушёл в историческую науку, где начал всё заново. Сперва защитил кандидатскую диссертацию, потом докторскую, принял участие в создании нового направления в изучении исторических процессов.

Досье «ОГ»

Сергей Александрович НЕФЁДОВ

Родился в 1951 г. в Свердловске.

В 1973 г. закончил математико-механический факультет УрГУ.

С 1975 г. после окончания аспирантуры работал на кафедре вычислительной математики УрГУ. В рамках научной школы Н.Н.Красовского решал задачи в области теории управления динамических систем.

В 1981 г. защитил диссертацию на соискание учёной степени кандидата физико-математических наук.

В 1999 г. защитил кандидатскую диссертацию по историческим наукам.

С 2000 г. работает в Институте истории и археологии УрО РАН, сначала на должности старшего, а затем — ведущего научного сотрудника.

В 2007 г. защитил докторскую диссертацию по теме «Демографически-структурная теория и её применение в изучении социально-экономической истории России».

Опубликовал более 200 научных работ.

Является автором семи монографий, получивших широкую известность. Вышедшая в 2008 г. монография «Факторный анализ исторического процесса» была удостоена премии «Общественная мысль-2008». В 2009 г. в Оксфорде и Принстоне вышла в свет монография Турчина и Нефёдова «Вековые циклы» («Secular Cycles»). Двухтомная монография Нефёдова «История России. Факторный анализ» была удостоена двух премий: имени академика П.И.Рычкова и «Общественная мысль-2011».

Книги С.Нефёдова изданы общим тиражом более 160 тысяч экземпляров.

Воспитал двоих детей.

Кто бы мог подумать в конце 1950-х, что октябрёнок Серёжа Нефёдов когда-то станет автором двухтомной монографии по истории России. Фото из личного архива.

Правда, сам Сергей Александрович убеждён, что он ничего не менял. По его словам, будучи математиком, он серьёзно интересовался историей. А теперь в качестве профессионального историка занимается той частью истории, где требуется применение количественного анализа, то есть математики. Себя же он считает последователем Мальтуса, который первым взял на вооружение математическое моделирование исторических процессов.

— Генсек ООН Пан Ги Мун не так давно призвал использовать в пищу не только привычные продукты питания, но также, например, насекомых, что раньше в рацион многих людей не входило. То есть признал Мальтуса: для поддержания стабильности в мире нужен баланс между едоками и едой. Означает ли это, что мальтузианство, развитием которого вы занимаетесь, не только живёт, но и побеждает во всем мире?

— Мальтузианство уже победило, давно победило. В 1970-е годы справедливость его теории была признана на самом высоком уровне — на уровне ООН и правительств большинства государств. После Второй мировой войны густонаселённые страны «третьего мира» были охвачены революциями, восстаниями, войнами — и политики, социологи, демографы искали причины этих событий. Видные социологи Уильям Фогт, Гастон Бутуль, Жозеф Стассар доказывали, что революции — следствие голода и нищеты, а нищета — следствие охватившего «третий мир» демографического взрыва, следствие перенаселения. Прогнозы демографов были апокалиптическими. Пол Эрлих написал знаменитую книгу, которая называлась «Бомба населения». В 1972 году «Римский клуб» — собрание крупнейших учёных Европы — опубликовал доклад «Пределы роста», в котором утверждалась неизбежность демографической катастрофы.

— Когда и в связи с чем у вас возникли сомнения по поводу истинности привычных исторических трактовок и пришла мысль о собственной теории?

— Изучение истории Китая привело меня к мысли, что причиной катастрофических кризисов, время от времени сотрясавших Поднебесную, были перенаселение и вызываемый им недостаток продовольствия. Голод вызывал крестьянские восстания и гражданские войны, которые сопровождались эпидемиями и вторжением внешних врагов; в итоге население могло уменьшиться в несколько раз. Но затем наступало благополучное время, у крестьян теперь было много земли и хлеба, и население начинало быстро расти. Примерно через сто лет снова наступали перенаселение и голод, снова начинались восстания. И история повторялась в ритме демографических циклов.

— Нельзя ли чуть подробней о теории Мальтуса? Многие, особенно пожилые, люди в силу известных причин и имени-то этого не слышали. В чём суть мальтузианства, если совсем просто?

— Речь идёт о том, что когда людей мало, а земли много, то крестьяне могут пахать, сколько хотят, у них много пищи, много зерна, много мяса, они живут хорошо. Когда население увеличивается, то эта идиллия заканчивается. Это называется «аграрное перенаселение». Простой, широко используемый термин.

Аграрное перенаселение приводит к регулярно повторяющемуся голоду, который, в свою очередь, провоцирует массовое социальное недовольство, попытки реформ. В конечном счёте начинается революция, свергается правительство, а после этого — гражданская война, голод, тиф, эпидемии...

Это, так сказать, традиционная интерпретация мальтузианских демографических циклов. Американский историк и социолог Джек Голдстоун несколько усложнил теорию. Он рассматривал влияние перенаселения не только на народные массы, но и на элиту, и на государство. Мои работы, в общем, продолжают исследования Голдстоуна. Вместе с другим американским исследователем Питером Турчиным мы описали несколько демографических циклов в европейских странах. Эта книга — «Вековые циклы» — в 2009 году была опубликована в издательстве Принстонского университета.

— Можно ли подвести под эту теорию нашу Октябрьскую революцию?

— Вполне. Крестьяне центральных районов страдали из-за перенаселения и малоземелья, и они восстали, чтобы поделить земли помещиков. Генерал Деникин потом писал, что единственный вопрос, который брал крестьян за живое, — это вымученный, выстраданный вопрос о земле. И Ленин дважды подчеркнул эту фразу в книге Деникина. Случилось то, что объективно должно было случиться. И власть диктатуры, установившаяся после революции, — тоже закон истории. В условиях всеобщего кризиса только жестокими методами можно навести порядок. Ждать сразу после революции либерального режима бессмысленно.

Выявление подобных объективных законов делает невозможным обвинение каких-то политических партий в тех или иных событиях. Зима всё равно приходит. Понимаете, это закон природы. Так и революции приходят согласно закону демографических циклов. Это фатализм в большой степени, но и в нём есть своя польза: к зиме ведь можно быть готовым.

Для математиков очевидно, что теория Мальтуса — это распространение на человеческое общество экологических закономерностей, которые, в свою очередь, описываются математическими уравнениями. Мне удалось несколько модифицировать эти уравнения, приспособив их к специфике земледельческой популяции, и получить довольно точную математическую модель демографического цикла в Китае эпохи Хань. Мой учитель академик Николай Николаевич Красовский воспринял эту теорию как нечто вполне естественное, и в отзыве на мою кандидатскую диссертацию по истории отметил, что «работа заслуживает одобрения как образец работы методами экспериментальной математики». Для математиков весь мир является сферой приложения их науки, и они не видят ничего особенного в том, что история тоже описывается дифференциальными уравнениями.

— А как вы переквалифицировались из математика в историка?

— Когда я был аспирантом и ассистентом, у меня было много свободного времени. Матмех УрГУ располагался этажом выше истфака, и всё свободное время я проводил на истфаке. Слушал лекции тамошних преподавателей, узнавал, что нужно читать, и занимался в читальном зале. История была моим увлечением, и я никак не мог заставить себя заняться математикой. Но, в конце концов, пришлось доказывать теоремы и защищать диссертацию. Одна моя теорема получила известность, академик Осипов (бывший президент РАН) хлопал меня по плечу и говорил: «Хороший результат, Серёжа». А я в это время как раз шёл на истфак. В конце концов, когда мои исторические труды вышли в свет, Красовский прочитал их и сказал главе уральских историков Вениамину Васильевичу Алексееву: «Ну забери ты его». Большие учёные — они как отцы семейства, по-отечески заботятся о своих «детях», даже когда те становятся непослушными.

— Везде не любят чужаков, и особенно в историческом сообществе настороженно относятся к попыткам загнать такую тонкую материю, как история, в жёсткие математические модели. Как вам удалось преодолеть предубеждение против ваших методов и отчуждение со стороны профессионального сообщества?

— Да, в Институте истории и археологии мне поначалу пришлось тяжело. Один «настоящий» историк кричал на обсуждении моей докторской диссертации: «Он не историк, он — математик!». Однако многие заинтересовались моими методами и стали меня поддерживать. Это было время перемен, и ведущие историки искали новые идеи и методы. Академик Алексеев всё это понимал и всегда меня поддерживал.

— Как я понял из разговоров с вами, у вас достаточно рано возникло критическое отношение к советской исторической науке. Как учёный вы сохранили себя потому, что времена «единственно правильного учения» отсидели в математике и пришли в историческую науку, когда идеологические шоры начали ослабевать?

— Да, именно так и было. История была моим увлечением со школьной скамьи, но меня вовремя предупредили, что с моими идеями на истфаке нечего делать. В итоге я поступил на матмех УрГУ, но продолжал свои исторические занятия. У нас был маленький кружок, где мы спорили об истории и о политике — ведь они непосредственно связаны. Это плохо кончилось, нами заинтересовался КГБ, и нас стали таскать на допросы. Перекрёстный допрос — малоприятное занятие, когда тебя трясут и запугивают часами, а в КГБ были хорошие мастера этого дела. Я до сих пор помню их имена. Так что историей тогда было заниматься небезопасно.

— Мало того, что вы стали опасным мальтузианцем, так ещё и «подхватили» теорию диффузии, которая развивалась исключительно на Западе и отрицалась отечественной наукой. В чём её суть, и каков ваш вклад в это направление?

— В соответствии с этой теорией развитие человечества определяется фундаментальными техническими открытиями. Эти открытия дают народу-первооткрывателю решающее преимущество перед другими народами и порождают волну военной, экономической, культурной экспансии.

В какой-то стране совершается фундаментальное открытие, чаще всего это открытие, применимое в военной сфере. Оно делает народ могущественным, и он начинает военную экспансию, растекается волна завоеваний, которая сметает государства и распространяется очень далеко. В новых государствах, которые основаны завоевателями, правящим классом являются они сами, а покорённые туземцы становятся крестьянами, часто — просто рабами, иногда податными крестьянами. Остальные государства, которые не завоёваны, вынуждены заимствовать оружие захватчиков как можно быстрее, чтобы остановить их.

И дело в том, что заимствуются одновременно и остальные культурные элементы, то есть привычки, обычаи, социальный строй — всё заимствуется у завоевателей заодно с оружием. Такая диффузионная волна движется по миру, и история полна таких вот волн, которые связаны с появлением нового оружия.

— Могли бы вы проиллюстрировать данные высказывания?

— К примеру, у норманнов было своё фундаментальное открытие, новое оружие — это был драккар, или дракен, как его называли. Этот корабль был способен преодолевать моря и ходить далеко по рекам, его можно было перетаскивать через пороги. Драккары позволяли сосредоточить большие силы в одном месте. Скажем, флотилия из ста таких кораблей неожиданно пристаёт к берегу. Это примерно пять тысяч человек, они создают большое численное преимущество в одном месте и грабят территорию. Если появится противник, превосходящий числом, они просто возвращаются на суда и плывут дальше. Они грабили Европу, но не смогли там закрепиться, потому что у противников была рыцарская кавалерия. А в Восточной Европе не было рыцарской кавалерии. Захватчикам противостояло почти безоружное население, плохо вооружённые славяне.

Другой пример — диффузионная волна, порождённая появлением лёгкой артиллерии. Первые «полковые пушки», которые можно было быстро перевозить по полю боя, появились в Швеции при короле Густаве Адольфе. Это вызвало волну шведских завоеваний, в своих походах шведы доходили до Мюнхена, Кракова, Нарвы. Государствам, подвергшимся этим нашествиям, не оставалось ничего иного, как быстро заимствовать шведские пушки и строить металлургические заводы. Вот так после Нарвы появилась уральская металлургия, а потом был построен город Екатеринбург.

— И много ли в российской науке приверженцев изучения истории с помощью математических моделей?

— В МГУ создана кафедра исторической информатики. Нашему знаменитому историку академику Ивану Ковальченко было немало лет, когда он в одной аудитории со студентами начал изучать математическую статистику. Именно по его инициативе в Институте истории Академии наук СССР была открыта лаборатория по применению математических методов и вычислительной техники.

Сергей Нефёдов (справа) получает премию «Общественная мысль — 2008». Фото из личного архива.

— Чем объяснить тот факт, что вами написано много учебников по истории и среди них ставшая бестселлером «История Средних веков»?

— Мой друг, Володя Козлов, зав. РОНО (районный отдел народного образования. — Авт.) и большой новатор по части педагогики, пригласил меня преподавать историю в один из новых колледжей. Старые учебники уже не годились, новых не было, и мне пришла в голову идея написать «мальтузианский» учебник. Конечно, нужно было написать учебник так, чтобы его читали, — то есть по возможности увлекательно, в художественной форме. Опыт получился удачным, первый тираж вскорости разобрали, а потом одно московское издательство предложило мне написать продолжение.

В 1994 году учебник был издан на деньги РОНО под названием «История Древнего мира» — и 10-тысячный тираж разошёлся очень быстро. Закупившее часть тиража московское издательство «Владос» попросило меня написать продолжение «учебного курса», и в 1996 году в Москве вышли в свет сразу три тома: переизданная «История Древнего мира», а также «История Средних веков» и «История Нового времени». Общий тираж издания был по теперешним временам огромным: 150 тысяч экземпляров. Книги были замечательно иллюстрированы графикой старых мастеров, хорошо передающих описываемую эпоху.

— Но коли у вас такой большой опыт в написании курсов школьной истории, поделитесь своим мнением относительно концепции единого школьного учебника по истории, обсуждение которой началось первого июля. В чём, вообще, проблема такой работы?

— Беда в том, что история преподаётся, начиная с четвертого класса. А реальная история полна грязи, крови, и если мы тут начнём говорить всю правду, то ещё неизвестно, кто из наших детей вырастет. Правда истории — на самом деле жестокая, циничная правда.

Вот, к примеру, монголо-татарское нашествие — это же жуткий пример массового геноцида, когда было вырезано 90 процентов населения Руси. Это мы знаем по школьным учебникам. Я хорошо помню, как мы переживали всем классом, когда учитель рассказывал об этом. Но в наших учебниках не пишут, что русские отомстили татарам и выжгли таким же образом Казанское ханство. Зато это хорошо знают татарские школьники — у них другие учебники.

— Как бы вы объяснили норманнскую теорию происхождения Киевской Руси, о которую столько копий сломано? Согласны ли вы с тем, что государственность славянам принесли варяги, которых называли ещё викингами? С чем, к слову, не спорят в Англии — там признают, что их государство создали именно последние.

— На самом деле это не теория, а истина, что Русь была завоевана варягами, викингами. Это всё очень хорошо известно профессиональным историкам по арабским источникам, и можно всё прочесть, например, у Ключевского.

Мало того, что они завоевали Русь, они ещё и просто охотились на людей, в основном на молодых женщин, и продавали их в Булгарию. Войны-охоты устраивали. Разве это можно описать в школьном учебнике истории? По моему убеждению, нет. А история полна подобных примеров, которые унижают достоинство народа и просто растаптывают патриотический дух.

— Есть такая точка зрения, что в любой области знания науки ровно столько, сколько в ней математики. Согласны с этим?

— Безусловно. Математика — только язык, но если наука претендует на то, чтобы в ней была хоть какая-то точность, она должна этим языком воспользоваться. В наше время, глядя на то, как перекраивают историю, многие перестают считать её настоящей наукой. Но я верю, что благодаря вмешательству математики история со временем приобретёт необходимую точность и достоверность.

С женой возле египетских пирамид. Фото из личного архива.

Блиц-опрос

— Помогает ли вам знание истории в обычной жизни?

— Иными словами: что даёт знание истории обычному человеку? На практике — ничего. Разве что (улыбается) в наших обычных спорах о политике друзья больше к тебе прислушиваются.

— Вы говорили как-то, что история — это для вас и работа, и хобби.

— Мне повезло, что мой начальник, академик Алексеев, не навязывал мне темы исследований. Я делал то, что хотел, и все мои исследования по тематике относились к хобби. А как обстоят дела у других историков? Мне часто жалуются: вот завалили работой, совсем невпродых. Это происходит оттого, что люди стараются заработать больше денег и трудятся одновременно в разных местах. Труд превращается в каторгу, и им приходится искать какое-то хобби. Для отдохновения.

— Умеете ли вы что-то мастерить своими руками? Говорят, строите на даче фонтаны?

— Был момент, когда мне надоело смотреть, как жена выращивает на даче капусту. Собственно, это была не дача, а обычный участок в коллективном саду, где все выращивали капусту и картошку. Я убрал эти грядки, устроил газоны и клумбы, а ещё сделал три маленьких фонтанчика с отделкой из кварца. Ещё сосну посадил на лужайке. Она разрослась, стала разлапистой и пушистой. Сейчас там очень красиво, и я провожу там лето, занимаясь историей.

— Вы любитель путешествовать? В каких местах вам больше всего нравится бывать?

— Мы с женой большие любители снорклинга. Это — когда плывёшь в маске и смотришь на кораллы и рыбок. Мы долго искали самые красивые коралловые рифы на Красном море и нашли несколько чудесных мест для отдыха. А другое наше любимое место — это Симиланские острова у побережья Таиланда. Там национальный парк, отелей нет, но несколько дней можно пожить в палатке. Сразу вспоминается знаменитая надпись: «Если вы не знаете, где находится рай, то он здесь, он здесь, он здесь».

— Любят ли историю ваша жена и дети?

— Они любят меня послушать, а потом посмотреть какие-нибудь исторические фильмы.

www.oblgazeta.ru

Нефёдов, Сергей Александрович (историк) — WiKi

Биография

В 1973 году окончил математико-механический факультет Уральского университета. С 1975 после окончания аспирантуры работал на кафедре вычислительной математики УрГУ. В рамках научной школы Н. Н. Красовского решал задачи в области теории управления динамических систем. В 1981 г. защитил диссертацию на соискание степени кандидата физико-математических наук.

В 1999 защитил диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук. С 2000 работает в Институте истории и археологии УрО РАН, сначала на должности старшего, затем — ведущего научного сотрудника. В 2007 году защитил докторскую диссертацию по теме «Демографически-структурная теория и её применение в изучении социально-экономической истории России».

Научный вклад

Внёс большой вклад в изучение неомальтузианских демографических циклов — циклов, в которых периодически возникающее перенаселение приводит к голоду, что в свою очередь ведет к социальным революциям, войнам и демографическим катастрофам. Существование демографических циклов в доиндустриальной истории Европы было обнаружено в 1930-х годах В. Абелем и М. Постаном. С. А. Нефёдовым в последнее время был сделан наиболее серьёзный вклад в апробацию неомальтузианской теории на материале России и стран Востока. Продолжая работы Ф. Броделя, Э. Ле Руа Ладюри и Дж. Голдстоуна, С. А. Нефёдову удалось показать, что демографические циклы были базовой характеристикой динамики всех сложных аграрных систем (а не только лишь исключительно китайским или средневековым европейским феноменом). В этом контексте С. А. Нефедов описывает русскую революцию начала XX века как завершающую фазу демографического цикла. Дискуссия между С. А. Нефедовым и Б. Н. Мироновым о причинах русской революции[1] вовлекла в свою орбиту многих ведущих историков и стала важной темой российских исторических журналов.

Лауреат премий «Общественная мысль-2008», «Общественная мысль-2011», премии имени академика Рычкова (2011), а также литературной премии журнала «Новый мир» (2016).

Основные работы

Автор более 270 научных работ, в том числе таких монографий, как «Факторный анализ исторического процесса» (М., 2008), «Secular Cycles» (Oxford and Princeton, 2009; совместно с П. В. Турчиным), «История России. Факторный анализ» (в 2 т. М., 2010, 2011).

Монографии

• Нефёдов С. А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. — Екатеринбург: Изд. УГГУ, 2005. — 539 с.
• Нефёдов С. А. Концепция демографических циклов. — Екатеринбург: Изд. УГГУ, 2007. — 141 с.
• Нефёдов С. А. Факторный анализ исторического процесса. История Востока. — М: Территория будущего, 2008. — 751 с.
• Нефёдов С. А. Аграрные и демографические итоги русской революции. — Екатеринбург: Изд. УГГУ, 2009. — 203 с.
• Turchin P. and Nefedov S. Secular Cycles. — Oxford and Princeton: Princeton University Press, 2009. — 349 р.
• Нефёдов С. А. История России. Факторный анализ. В 2 т. — М.: Территория будущего, 2010, 2011.
• Нефёдов С. А. Аграрные и демографические итоги сталинской коллективизации. — Тамбов: Издательство ТГУ, 2013. — 285 с.
• Нефёдов С. А. Уровень жизни населения и аграрное развитие России в 1900-1940 годах. — Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2017. — 432 с.

Статьи

Примечания

Ссылки

ru-wiki.org

книга: С.Нефедов, "История России: Факторный анализ. Том 2"

О книге Нефедова "История России: Факторный анализ" я узнал достаточно случайно. Решил вдруг поискать какие-нибудь работы Турчина, специалиста по клиодинамике, которого часто публикуют в Эксперте, и наткнулся вот на эту: Secular Cycles. Смотрю, соавтор Нефедов, решил пробить его по ОЗОНу, и ВАХХ - оказывается два толстенных тома по Истории России. Почему-то первого не дождался на складе, пришлось купить второй, о чем в принципе абсолютно не жалею, но первый тоже очень нужен.

Книга написана обалденно простым и интересным языком, несмотря на достаточно много статистической информации, таблиц, графиков, ссылок - каждая глава снабжена несколькими сотнями ссылок на самые различные источники, и вообще поражаешься, как человек мог в принципе такой огромный объем информации переработать.

Истории России здесь изложена с позиций структурно-демографической теории и "трехфакторной" модели. Каюсь признаться, что за "три фактора" имеются в виду, я так до конца и не понял, по-крайней мере, не запомнил, видимо это подробно объясняется в первом томе, впрочем, это и не так важно. Важно другое - исторические процессы Нефедов рассматривает сквозь призму распределения ресурсов между тремя стратами "государство - элита - народ", и мне как раз не хватало именно такого взгляда на историю. На удивление мало уделяя внимание таким вопросам, как войны, колонизация, и иным различным красочным, но в целом малозначительным процессам, он сосредотачивает свое внимание на вопросах трансформации структуры "государство - элита - народ", и вопросам распределения ресурсов внутри этой структуры. 

После прочтения этой книги очень многие заблуждения развеиваются как дым, и остается грустное чувство фатальной предопределенности российской Судьбы. Например, Екатерина Вторая, так называемая великая, по сути дела оказывается просто дворянской подстилкой, причем не столько в прямом, сколько в переносном смысле - за годы ее правления российское дворянство проявило свой шакальий оскал в полный рост. Удивительно, кстати, насколько все-таки связанными оказываются, казалось бы, довольно далекие друг от друга эпохи, при пристальном и системном рассмотрении. Например, многие ли из школьного курса истории знают (или помнят) о "рокоше" 1648-го года, за которым последовало подлинное закрепощение крестьян, или о Манифесте о вольности дворянства от 19 февраля 1762 года, подписанном Петром III-м ? А ведь эти два документы, принятые государями от безысходности под давлением окружавшей их элиты, по сути и заложили основу для социального взрыва, произошедшего в 1917-м году. 

Единственный император, с которым России хоть в какой-то степени повезло, который обладал и волей, и политическим чутьем, и чувством справедливости - это Александр II. И самое парадоксальное, что этот царь, единственный из всех [относительно] достойный своего звания, оказался единственным из царей, убитым террористами в самый разгар проводимых им реформ. Кто знает, не настигни его тогда эта бомба, может у России была бы конституция за 25 лет до 1905 года, и вся история могла бы пойти по-другому ?? 

В конце книги Нефедов делает вывод, который на мой взгляд также достаточно неочевиден и потому достоин того, чтобы его процитировать : В истории многих европейских государств случались аналогичные кризисы перенаселения, голода, революций и войн. Но только у России были сбоку бескрайние незаселенные пространства, сначала в Центрально-Черноземном районе, затем в Степи и на Украине, затем в Поволжье и на Кубани, затем в Сибири и Средней Азии, в результате чего решающий катарсис постоянно "откладывался", и выход из кризиса в итоге, когда он состоялся, оказался настолько оглушительным, что последствия до сих пор сказываются. 

Что еще можно сказать ? Например, если для кого-то оставались сомнения относительно того, насколько исторически обусловленным был приход к власти большевиков в итоге событий 1917-го года - с этими сомнениями можно расстаться. Россия начала 20-го века была страной более чем на 90 % населенной крестьянами, крестьянами, которые веками страдали от хронической нехватки земли, голода и чудовищных унижений; крестьянами, которые в ходе революции 1905-1907го годов окончали потеряли веру в царя и бога, веру, которые в них так тщательно вбивали власть предержащие; крестьяне, которых на свою голову правительство вооружило и послало умирать на абсолютно чужую и бессмысленную для них войну - в таких условиях трудно было ожидать чего-то другого кроме как тотального разрушения всех структур прежнего государства под знаменем той партии, которая осмелится первой бросить лозунг "Землю - крестьянам". Такой партией оказались большевики, они верно уловили то единственное, что могло взорвать Россию, и возглавили это. Ну а потом - Второе Крепостное Право (большевиков), продразверстки, те же самые страшные голодоморы на фоне бесконечных эшелонов зерна, шедших за границу - определенно, крестьяне не много приобрели от своей победы. Однако это уже совсем другая история, и прочитать ее в изложении Нефедова было бы безумно интересно.

rubookworm.livejournal.com

Нефедов Сергей Александрович Википедия

Серге́й Алекса́ндрович Нефёдов (род. 4 ноября 1951, Свердловск) — советский и российский историк. Кандидат физико-математических наук, доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник Института истории и археологии Уральского отделения РАН, профессор Уральского федерального университета.

Биография

В 1973 году окончил математико-механический факультет Уральского университета. С 1975 после окончания аспирантуры работал на кафедре вычислительной математики УрГУ. В рамках научной школы Н. Н. Красовского решал задачи в области теории управления динамических систем. В 1981 г. защитил диссертацию на соискание степени кандидата физико-математических наук.

В 1999 защитил диссертацию на соискание степени кандидата исторических наук. С 2000 работает в Институте истории и археологии УрО РАН, сначала на должности старшего, затем — ведущего научного сотрудника. В 2007 году защитил докторскую диссертацию по теме «Демографически-структурная теория и её применение в изучении социально-экономической истории России».

Научный вклад

Внёс большой вклад в изучение неомальтузианских демографических циклов — циклов, в которых периодически возникающее перенаселение приводит к голоду, что в свою очередь ведет к социальным революциям, войнам и демографическим катастрофам. Существование демографических циклов в доиндустриальной истории Европы было обнаружено в 1930-х годах В. Абелем и М. Постаном. С. А. Нефёдовым в последнее время был сделан наиболее серьёзный вклад в апробацию неомальтузианской теории на материале России и стран Востока. Продолжая работы Ф. Броделя, Э. Ле Руа Ладюри и Дж. Голдстоуна, С. А. Нефёдову удалось показать, что демографические циклы были базовой характеристикой динамики всех сложных аграрных систем (а не только лишь исключительно китайским или средневековым европейским феноменом). В этом контексте С. А. Нефедов описывает русскую революцию начала XX века как завершающую фазу демографического цикла. Дискуссия между С. А. Нефедовым и Б. Н. Мироновым о причинах русской революции[1] вовлекла в свою орбиту многих ведущих историков и стала важной темой российских исторических журналов.

Лауреат премий «Общественная мысль-2008», «Общественная мысль-2011», премии имени академика Рычкова (2011), а также литературной премии журнала «Новый мир» (2016).

Основные работы

Автор более 270 научных работ, в том числе таких монографий, как «Факторный анализ исторического процесса» (М., 2008), «Secular Cycles» (Oxford and Princeton, 2009; совместно с П. В. Турчиным), «История России. Факторный анализ» (в 2 т. М., 2010, 2011).

Монографии

• Нефёдов С. А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. — Екатеринбург: Изд. УГГУ, 2005. — 539 с.
• Нефёдов С. А. Концепция демографических циклов. — Екатеринбург: Изд. УГГУ, 2007. — 141 с.
• Нефёдов С. А. Факторный анализ исторического процесса. История Востока. — М: Территория будущего, 2008. — 751 с.
• Нефёдов С. А. Аграрные и демографические итоги русской революции. — Екатеринбург: Изд. УГГУ, 2009. — 203 с.
• Turchin P. and Nefedov S. Secular Cycles. — Oxford and Princeton: Princeton University Press, 2009. — 349 р.
• Нефёдов С. А. История России. Факторный анализ. В 2 т. — М.: Территория будущего, 2010, 2011.
• Нефёдов С. А. Аграрные и демографические итоги сталинской коллективизации. — Тамбов: Издательство ТГУ, 2013. — 285 с.
• Нефёдов С. А. Уровень жизни населения и аграрное развитие России в 1900-1940 годах. — Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2017. — 432 с.

Статьи

Примечания

Ссылки

wikiredia.ru

Нефедов С.А. История России. Факторный анализ. Т. II. От окончания Смуты до Февральской революции

Нефедов С.А. История России. Факторный анализ. Т. II. От окончания Смуты до Февральской революцииМ.: Территория будущего, 2010 — 688 с.

Информация о файле: pdf, 36 mb.

Монография посвящена анализу исторического процесса на территории Восточно-Европейской равнины в свете современных историко-социологических теорий. Конечная цель исследования — дать ответ на вопрос: можем ли мы на сегодняшнем уровне знаний объяснить российскую историю?Книга адресована специалистам-историкам, аспирантам и студентам вузов, а также всем любителям истории.

Избрание на царство Михаила Федоровича было шагом на пути к политической стабильности, но Смута закончилась не сразу Первые годы нового царствования были наполнены восстаниями и войнами; война с Польшей закончилась только в 1618 году. Россия была вынуждена признать утрату западных областей, Смоленска и северских городов; западная граница страны вернулась к рубежам времен Ивана III. Еще более тяжелым было положение на юге: все южные области были опустошены, татары ежегодно переправлялись через Оку и иногда доходили до окрестностей Москвы. За время Смуты в полон были выведены сотни тысяч русских людей, и, принимая московского посла, персидский шах Аббас выражал удивление, что в Русском государстве еще остались люди. Чтобы остановить не-прекращающиеся набеги, русское правительство согласилось платить крымскому хану ежегодные «поминки», и до середины XVII века было уплачено (вместе с другими подношениями) более доо тысяч рублей —примерно 25 тысяч рублей в год. В 1647 Г°ДУ шведский резидент Фарбер писал, что «татары со своими соседями исправно получают каждый год обыкновенную дань, по 30 тысяч рублей и мехами». Фактически это было восстановление прежней татарской дани —более того, по своим размерам эта дань была много больше прежней. По некоторым оценкам, ежегодные военные расходы русского государства (то есть основная часть бюджета) составляли в 1620-х годах около 280 тысяч рублей. Таким образом, новая татарская дань отнимала примерно 7-8% государственного дохода...

Содержание.Период восстановления.Россия после Смуты. — Крестьянский «золотой век». — Положение дворянства. — Истоки вестернизации. — Первые реформы. — Дворянская революция. — Первая Северная война: создание полков «иноземного строя». — Наступление самодержавия. — Восстание Степана Разина. — Традиции и вестернизация во второй половине XVII века. — Выводы.Период роста: время этатистской монархии.Новая военная революция: появление линейной тактики. — Механизм диффузионного влияния: пример Петра I. — Военная реформа и Вторая Северная война. — Трансформация структуры. — Преобразовательный экстремизм Петра I. — Структурный кризис и традиционалистская реакция. — Правление Анны Иоанновны: продолжение вестернизации. — Борьба за ресурсы. — Правление Елизаветы Петровны: традиционалистская реакция. — Освоение Черноземья. — Выводы.Период роста: время дворянской монархии.Прусский образец. — Петр III: первая попытка трансформации по прусскому образцу. — Екатерина II: падение этатистской монархии. — Французское влияние и перерождение дворянства. — Отягощение крепостничества. — Сжатие в Центральном районе. — Структурный кризис 1787–1788 годов. — Павел I: вторая попытка трансформации по прусскому образцу. — Цены и потребление в XVIII веке. — Выводы.Начало сжатия.Французский образец. — Царствование Александра I: период французского влияния. — Царствование Николая I: традиции и немецкое влияние. — Борьба за ресурсы. — Положение крестьянства. — Динамика социальной борьбы и кризис 1847–1849 годов. — Сжатие в Центральном районе. — Реформа П.Д. Киселева. — Положение дворянства. — Выводы.Начало модернизации.Европейская промышленная революция. — Процессы диффузии и модернизации в первой половине XIX века. — Европейские революции 1848 года. — Диффузионные процессы в 1850-х годах. — Крымская война и первые реформы. — Освобождение крестьян. — Политический кризис 1859–1864 годов. — Итоги реформы.Сжатие и либеральная модернизация.Включение России в мировой рынок. — Уровень производства и потребления. — Положение крестьянства. — Отходничество и развитие промышленности. — Динамика элиты. — Становление российской интеллигенции и движение народников. — Выводы.Сжатие и бонапартистская модернизация.Военно-техническая революция второй половины XIX века. — Бонапартизм и традиционалистская реакция в Европе. — Традиционализм и бонапартизм в России. — Динамика элиты. — Политика по отношению к крестьянству. — Структурный кризис 1892 года. — Этатистская политика С.Ю. Витте. — Положение крестьянства после кризиса 1892 года. — Аграрное перенаселение как признанная реальность. — Демографический взрыв. — Положение наемных рабочих. — Выводы.Экосоциальной кризис.Две теории революции. — Фрагментация элиты: оппозиционные группировки. — Инициирование «революции извне». — Политическая борьба весной и летом 1905 года. — Манифест 17 октября 1905 года. — Крестьянство вступает в борьбу. — Народ терпит поражение. — Союз элиты и государства. — Итоги Первой русской революции. — Аграрная реформа. — Развитие промышленности и положение рабочих. — Изменения в положении элиты. — Социальная нестабильность в 1908–1914 годах. — Механизм брейкдауна в условиях войны. — Продовольственный кризис в городах — часть механизма брейкдауна. — Перед революцией. — Февральская революция. — Выводы.Заключение.Примечания.

Уважаемые читатели! Все размещенные на сайте произведения представлены исключительно для предварительного ознакомления и в целях популяризации и рекламы бумажных изданий.Скачать книгу для ознакомления вы можете бесплатно, а так же купить ее в бумажном или электронном виде, ознакомившись с предложениями интернет-магазинов. Приятного прочтения!

na5ballov.pro

---

Смотрите также

• 
  История россии ложь
• 
  История дипломатии россии
• 
  История россии костомаров
• 
  История россии нефедов
• 
  Олег история россии
• 
  История россии олег
• 
  История россии костомаров
• 
  Олег история россии
• 
  Столица россии история
• 
  История россии олег
• 
  Столица россии история