Содержание
«Задонщина», «Сказание о Мамаевом побоище», общность идейной направленности повестей.
8 сентября 1380 г. на
Куликовом поле, на правом берегу Дона
у впадения в него реки Непрядвы[10],
произошла битва между русским войском,
возглавляемым великим князем московским
Дмитрием Ивановичем, и татарской ратью
под командованием хана Мамая. Битва
была жестокой и кровопролитной, в
какой-то момент враги завладели
инициативой, прорвав строй передового
полка, но своевременное введение в бой
русского резерва — «засадного полка»
— решило его исход; татары были обращены
в бегство.
События 1380 г.
(подготовка татар к походу на Русь,
переговоры Мамая с его союзниками —
литовским князем Ягайло и рязанским
князем Олегом, сборы русского войска,
сама битва, возвращение Дмитрия Донского
в Москву, гибель Мамая) описаны в
летописях. Наиболее подробный рассказ
содержится в летописях середины XV в. —
Софийской первой и Новгородской
четвертой. Однако краткое сообщение «о
побоище иже на Дону» читалось, вероятно,
уже в летописном своде начала XV в.
(Троицкой летописи, сгоревшей в 1812г. в
Москве).
Победе над Мамаем
в Куликовской битве посвящены и два
литературных памятника: «Задонщина» и
«Сказание о Мамаевом побоище»[11].
«Задонщина», как
и «Слово о полку Игореве», которому
подражал ее автор, не стремится
последовательно описать весь ход
событий, ее цель иная — воспеть победу
русских, прославить великого князя
московского Дмитрия Ивановича и его
брата — серпуховского князя Владимира
Андреевича. Именно эта основная идея,
возможно, и побудила автора «Задонщины»
не только подражать «Слову» в отдельных
образах, но и последовательно, каждому
звену рассказа о поражении
русских на реке Каяле противопоставить
эпизод нынешней победы.
Перенося в свой памятник иной раз те же
самые образы в той же последовательности,
в какой они встретились ему в «Слове»,
автор «Задонщины» чрезмерно усложнил
и запутал композицию своего произведения,
а в ряде случаев вступил в противоречие
с логикой собственного сюжета.
Но часть неясных
чтений «Задонщины», возможно, возникла
уже в процессе ее литературной истории
или объясняется дефектностью дошедших
до нас немногочисленных ее списков[12].
Так, например, вступление «Задонщины»
во всех четырех списках, где оно
присутствует, различно, а кроме того,
во всех этих списках в одном и том же
месте текст несомненно испорчен. Если
принять предложенную реконструкцию
вступления[13],
то его композиция примет следующий вид.
Автор призывает
прославить Дмитрия Ивановича и Владимира
Андреевича, но прежде вспомнить «первых
лет времена» и киевского «гудца» Бояна,
воспевавшего первых русских князей. С
Киевских гор окидывает автор взором
Русскую землю и пределы «жребия Симова»
(согласно Библии, от Сима, сына Ноя,
произошли восточные кочевые народы),
где «родися хиновя [след «Слова»!] поганые
татаровя бусурмановя. Те бо на реке
Каяле [снова след «Слова»: Каяла перепутана
с Калкой] одолеша род Афетов [русских].
И оттоля Руская земля седит невесела,
а от Калатьския рати до Мамаева побоища
тугою и печалью покрышася, плачющися,
чады своя поминаючи: князи и бояры и
удалые люди».
Итак, автор
«Задонщины» видит в Куликовской битве
важный исторический рубеж: поражением
на Калке началось время «туги и печалью»,
с битвой на Куликовом поле оно кончилось.
Композиция основной
части «Задонщины» находится в сильной,
можно сказать, рабской зависимости от
композиции «Слова». При этом в «Задонщине»
очень мало действия, но зато много места
занимают диалоги, прообразом которых
явился единственный (и там совершенно
уместный!) диалог Игоря и Всеволода в
«Слове». В «Задонщине» сначала воодушевляют
друг друга Дмитрий Иванович и Владимир
Андреевич, затем братья Ольгердовичи
призывают, собрав «храбрых удальцев»,
«посмотреть быстрого Дону»[14]и испить
из него воды[15];
потом в свою очередь Дмитрий Иванович
и Владимир Андреевич расхваливают свою
«сведому дружину» и т. д. Даже во время
самого боя князья продолжают обмениваться
воодушевляющими призывами, подчас
весьма неуместными. Так, выехавший из
засады со своим полком Владимир обращается
(это в самый-то критический момент боя!)
к Дмитрию Ивановичу: «Брате князь Дмитрий
Иванович, то ты еси у зла тошна времени
железная забрала [В. Ф. Ржига перевел
эти слова так: «ты в злое, тяжелое время
железная оборона»].
Не уставай, князь
великий, с своими великими полкы, не
потакай лихим крамольникам…» (? — О.
Т.).
Дмитрий же
в свою очередь обращается к боярам: «То
ти, братие, наши московъскыя сластныа
меды и великия места. Туто добудете себе
места и своим женам» (?). И уже совсем
странна фраза о том, что «поскакивает
князь великый Дмитрий Иванович с своими
полкы за Дон с всею силою»: ведь битва
уже давно идет за Доном на Куликовом
поле.
Поэтический плач
Ярославны в «Задонщине» разбит на
реплики, которые произносят княгини,
боярские и воеводские жены, причем
именуются они с совершенно противоречащей
поэтическому духу памятника
обстоятельностью: «Тимофеева жена
Волуевича Федосья», «Ондреева жена
Марья да Михайлова жена Оксенья». «Это
почти официальная реляция о плаче жен
— жен официальной московской бюрократии»,
— охарактеризует это место «Задонщины»
Д. С. Лихачев.
Д. С. Лихачев
отметил и стилистическую неоднородность
«Задонщины» — в ней обнаруживается и
стилистический слой,близкий к «Слову»,
стилистический слой «делопроизводственного
характера» и, наконец, фольклорный слой.
Первые два слоя находятся между собой
«в резком диссонансе», в результате,
если считать, что стиль «Задонщины»
создан ее автором, то окажется, что автор
механически соединил высокий, поэтический
стиль с крайне сниженным стилем деловых
документов, «соединил поэзию с
бюрократической
прозой, на
что не решался ни один экспериментатор
в мире, разве только в пародиях, в
юмористических произведениях»[16].
Эта композиционная
неуклюжесть «Задонщины», ее режущая
глаз разностильность, обилие «темных
мест», непонятных и бессмысленных чтений
не соответствовали высокому уровню
русской литературы XV в., и именно этим
объясняется, возможно, редкость и
неисправность списков «Задонщины».
«Сказание о
Мамаевом побоище». Зато
огромной популярностью пользовалось
другое произведение о Куликовской битве
— «Сказание о Мамаевом побоище». Это
подлинный шедевр русской исторической
прозы. «Сказание» — историческая
повесть, но это прежде всего литературный
памятник.
Начало «Сказания»
торжественно, как похвальное слово:
«Хощу вам, братие, брань поведати новыа
победы, како случися брань на Дону
великому князю Димитрию Ивановичи) и
всем православным Христианом с поганым
Мамаем и з безбожными агаряны.
И възвыси
бог род христианскый, а поганых уничижи…»
О замысле Мамая
напасть на Русь рассказывается на
широком историческом фоне: автор
вспоминает и библейских героев Гедеона
и Моисея, и римского императора Тита, и
византийского Юлиана Отступника.
Велеречивы послания, которыми обмениваются
Мамай и его союзники — рязанский князь
Олег и литовский князь Ольгерд. Олег и
Ольгерд рассчитывают, что Дмитрий
Иванович «отбежыть с Москвы в Великый
Новгород или на Белоозеро, или на Двину»,
а они умилостивят Мамая «большими дары»
и разделят между собой «княжение
московское». Но автор «Сказания» ни на
минуту не дает усомниться в безнадежности
этих дерзких помыслов: «Они же скудни
умом възрадовашася… а не ведуще того,
яко бог даеть власть, емуже хощеть».
Дмитрий Иванович,
услышав о замысле Мамая, посылает в
Боровск за серпуховским князем Владимиром
Андреевичем. Князья приходят за советом
и благословением к митрополиту Киприану
(Киприана в это время не было в Москве,
этот эпизод — вымысел автора «Сказания»).
Киприан советует «утолить» Мамая дарами
и приводит при этом историческую
параллель: византийский император Юлиан
отказался принять дары, собранные
жителями Кесарии, и впоследствии был
таинственным образом умерщвлен святым
Меркурием. Эта аналогия понятна: автор
уже знал, что Мамай не примет даров
Дмитрия, будет побежден в битве и
бесславно убит в Кафе, генуэзском
городе-колонии в Крыму.
Обстоятельно
повествуется о подготовке Дмитрия к
войне. Он, как советовал Киприан, посылает
дары Мамаю, но одновременно готовится
к обороне: отправляет на «сторожу
изъбранных своих крепкых оружник», веля
им «на Тихой Сосне сторожу деати с всякым
усердием и под Орду ехати и язык добыти,
истину слышати царева хотения», а по
городам рассылает «скорых гонцов» с
грамотами, оповещая: «Да вси готови
будете на мою службу, на брань з безбожными
… агаряны». Князья, бояре и воины
прощаются с женами, которые «в слезах
и въсклицании сердечнем, не могуще ни
слова изрещи, отдавающе последнее
целование».
Красочна картина
выступления войска: князь «взыде на
избранный конь свой», «солнце ему на
въстоце ясно сиаеть, путь ему поведаеть[17].
Уже бо тогда, аки соколи урвашася от
златых колодиць ис камена града Москвы,
и възлетеша под синиа небеса, и възгремеша
своими златыми колоколы, и хотять
ударитися на многыа стада лебедины и
гусины».
Русское войско
достигает берегов Дона. Мы снова встречаем
здесь отзвуки «Слова о полку Игореве»:
на место будущей битвы собирается
множество волков, «выюще грозно,
непрестанно по вся нощи, слышати гроза
велика», «галицы же своею речию говорять,
орли же мнози от усть Дону слетошася…
От таковаго бо страха и грозы великыа
древа прекланяются и трава посьстилается»[18].
Местами «Сказание»
напоминает красочную миниатюру старинной
рукописи, автор словно бы любуется видом
собравшегося войска: «образы святых»,
изображенные на русских знаменах, «аки
некий светилници солнечнии светящеся
в время ведра, и стязи их золоченыа
ревуть, просьтирающеся, аки облаци, тихо
трепещущи, хотять промолвити [ср. в
«Слове»: «стязи глаголют»]… Шоломы
злаченыа на главах их, аки заря утренняа
в время ведра святящися.
Яловпи [ленты
в навершиях шлемов] же шеломов их аки
пламя огньное пашется».
Рассматривая
«Повесть о разорении Рязани», мы обратили
внимание на композиционный прием —
противопоставление шума яростной битвы
тишине, воцарившейся в сожженной татарами
Рязани. Такой же художественный контраст
встретится и в «Сказании о Мамаевом
побоище». После описания «устроенного
войска», освещенного яркими лучами
солнца, следует поэтическая картина
ночи: «Осени же тогда удолжившися и
деньми светлыми еще сиающи. Бысть же в
ту нощь теплота велика и тихо вельми, и
мраци роении явишася». В эту тихую и
теплую сентябрьскую ночь воевода Дмитрий
Волынец с великим князем выходят гадать
об исходе грядущего боя. Когда «заря
померкла, нощи глубоце сущи», Волынец,
став «посреди обоих полков», прислушивается.
За вражескими полками слышен шум: «аки
тръги снимаются [словно собирается
рынок], аки град зиждуще и аки гром
великий гремит», воют волки, плещут
крыльями гуси и лебеди, а в стороне
русских полков «тихость велика».
Волынец
истолковывает это как добрые
предзнаменования.
Битва начинается
поединком старца Александра Пересвета[19]
с татарским богатырем: «ударишася крепко
копии, едва место не проломися под ними.
И спадше оба с коней на землю и скончашеся».
Великий князь
возвещает начало битвы, используя уже
хорошо знакомый нам образ битвы-пира:
«Се уже гости наши приближилися и ведуть
промеж собою поведеную, преднии уже
испиша и весели быша и уснуша» (имеются
в виду погибшие в поединке Пересвет и
татарский богатырь).
Сама битва изображена
в традиционных формулах боя, однако
несомненно и влияние текста «Слова о
полку Игореве»: «На том бо поле силнии
плъци съступишася. Из них же выступали
кровавыа зари, а в них трепеталися силнии
млъниа от облистаниа мечнаго. И бысть
труск и звук велик от копейнаго ломления
и от мечнаго сечения…»
Решает исход битвы
выступление запасного полка во главе
с Владимиром Андреевичем и воеводой
Дмитрием Волынцем. Полк находился в
засаде, ожидая «урочного часа».
На поле
битвы явное преимущество татар: «оскудеша
христьяне, но все поганыя полки». Автор
прекрасно передает чувства, с которыми
следят за ходом боя воины засадного
полка. Князь Владимир Андреевич, «не
моги терпети победы» (то есть поражения
русских), торопит Дмитрия Волынца: «Беда,
брате, велика, что убо пользует наше
стояние [что пользы в том, что мы стоим],
то же на смех [посмешище] нам будет, да
кому будет нам помощи». Но Дмитрий
Волынец и сам видит тяжелое положение
русских, однако считает, что еще «не
пришла година наша», и выжидает наиболее
удобный момент. С горечью видят воины,
находящиеся в засаде, «друзи свои
побиваеми от поганых», они плачут и
рвутся в бой, «аки званнии на брак
сладкаго вина пити». Но Дмитрий Волынец
опять удерживает их: «Пождите мало,
буавии сынове русскые, будеть ваше
время, коли утешитися, есть вы с кем
възвеселитися!» Это состояние напряжения
хорошо передает автор, и его испытывает
нетерпеливый читатель. Но вот наконец
Волынец «възогш… гласом великым»:
«Княже Владимер, наше время приспе, и
час подобный прииде!» И воины
«едино-мысленно» выскакивают из засады,
«аки сошли» и «ударилися.
.. на ту великую
силу татарскую». Татары же в отчаянии
восклицают: «Увы нам, Русь паки умудрися:
уншии [младшие, слабые] с нами брашася,
а доблии вси съблюдошася». Враги
обращаются в бегство, победа одержана.
После битвы Дмитрий
Иванович, князья, воеводы и нее воины
объезжают Куликово поле, «сердцем боля,
кричаще, а слезами мыася», собирают и
хоронят тела убитых соратников. Дмитрий
Иванович обращается с благодарственной
молитвой к богу и со словами прощания
к тем, кто сложил голову в бою. Затем он
говорит своим князьям и воеводам:
«Поедем, братье… к славному граду Москве
и сядем на своих вътчинах и дединах.
Чести есмя себе доступили и славнаго
имяни!»
В заключительной
части «Сказания» сообщается о судьбе
Мамая и его союзников.
Даже анализ
некоторых фрагментов «Сказания»
позволяет увидеть литературное мастерство
его автора: стройность и продуманность
композиции, торжественно приподнятый
язык, обилие поэтических образов,
частично навеянных «Словом о полку
Игореве», такие художественные находки,
как сцена нетерпеливого ожидания воинами
засадного полка «своей годины» или
сцена ночного гадания.
Все эти черты
ставят «Сказание» в ряд подлинных
шедевров древнерусской литературы.
Популярность
«Сказания о Мамаевом побоище» была
исключительно велика. «Сказание»
распространяется в многочисленных
списках, текст памятника перерабатывается,
дополняется, создаются новые редакции.
Списки «Сказания» продолжают переписываться
вплоть до начала XVIII в. Многовековая
актуальность «Сказания» не только
следствие высоких литературных его
достоинств, это прежде всего свидетельство
патриотизма русской литературы, того,
какой тяжелый след в памяти русского
народа оставило монголо-татарское иго
и как дороги ему были рассказы о славных
победах русского оружия.
СКАЗАНИЯ О КУЛИКОВСКОЙ БИТВЕ Московская литература с самого начала носила политический характер. Поэтому нет ничего удивительного в том, что особенно большой цикл сказаний возник в связи с Куликовской битвой 1380 г. – крупнейшим политическим событием XIV в. Таковы, скажем прямо, плачевные для историка результаты исследования. Неудивительно, что результаты исследования С. К. Шамбинаго были подвергнуты серьезной критике. А. А. Шахматов пришел к мысли, что летописная повесть о Мамаевом побоище была составлена через год-два после Куликовской битвы, хотя и не дошла до нас в первоначальной редакции. Тогда же возникла официальная реляция о походе великого князя. Одновременно при дворе Владимира Андреевича Серпуховского появилось описание битвы, прославлявшее Владимира и двух Ольгердовичей, близкое по стилю к «Слову о полку Игореве». Не все ясно в схеме А. А. Шахматова, но она начерчивает путь, которому последуют будущие работы, ибо близость трех редакций «Сказания о Мамаевом побоище» очевидна, а подробности о великой битве так многочисленны и жизненны, что их нельзя объяснить риторическими отступлениями и выдумками, поэтому надо предполагать существование письменных записей о Куликовской битве. В задачу этой работы не входит изучение литературной судьбы редакций сказания и их взаимоотношений, но для нас драгоценны те подлинные черты московской литературы XIV в., которые сохранились в этих сказаниях и еще различимы под пластами позднейшего времени. С этой точки зрения мы и будем рассматривать произведения, посвященные Мамаеву побоищу, прежде всего «Задонщину». «ЗАДОНЩИНА» Внимание историков литературы давно было обращено на «Задонщину», и тем не менее нельзя сказать, чтобы итоги изучения ее были вполне удовлетворительными. Большинство исследователей интересовались вопросом о подражательности этого памятника, связанного со «Словом о полку Игореве». С. К. Шамбинаго так и пишет: «Это произведение, носившее обычные названия Слова или Сказания, но получившее потом название Поведания, было написано в подражание «Слову о полку Игореве», с сохранением не только его образов и выражений, но и плана». Происхождение «Задонщины» соотносится им с авторством Софония, иерея, рязанца, названного в одном списке брянским боярином. В книге С. К. Шамбинаго изображается приезд южного уроженца в Рязань, куда привозится рукопись «Слова о полку Игореве», а может быть, целая библиотека. У Н. К. Гудзия автором «Задонщины» является также брянский боярин, «…видимо, приверженец Дмитрия Брянского, участника коалиции против Мамая, а потом рязанский священник». «Задонщине» посвящен и новый труд на французском языке А. В настоящее время вопрос о происхождении «Задонщины» все более привлекает к себе исследователей, тем более что найден еще новый список этого сочинения. Лично мне он был известен давно по работе над летописцами Государственного Исторического музея. Новый список «Задонщины» включен в состав Новгородской 4-й летописи типа списка Дубровского (рукопись музейского собрания № 2060). Значение нового списка понятно само собой, если принять во внимание, что из известных списков этого произведения два относятся к XVII в., один (неполный) – к XV в. Наш список середины XVI в. самый полный и исправный, в основном сходный со списком Ундольского. Текст «Задонщины» вставлен в летописный рассказ о Куликовской битве. Поэтому он и оставался малоизвестным. В начале говорится: «В лето 6887. Похвала великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю, внегда победиша пособьем божиим поганаго Мамая со всеми его силами». А. Д. Седельников написал интересную статью, в которой связывает «Задонщину» с псковской письменностью, но доказательства его шатки и стоят далеко от самого текста «Задонщины». А между тем ряд штрихов, разбросанных в «Задонщине», говорят о том, что автор писал ее в годы, близкие к Куликовской битве. Он был прекрасно осведомлен о жизни высших московских кругов. Так, в слове появляются московские «болярыни», жены погибших воевод: жена Микулы Васильевича – Марья, жена Дмитрия Всеволожского – тоже Марья, Федосья – жена Тимофея Валуевича, Марья – Андрея Серкизовича, Оксенья (или, по списку Ундольского, Анисья) – жена Михаила Андреевича Бренка. Нашим выводам как будто противоречит указание на Софония Рязанца как на автора сказания. Но уже С. К. Шамбинаго отмечал, что в тексте «Задонщины» иерей-рязанец Софоний (в нашем списке Ефонья) упоминается в третьем лице, словно автор какого-то другого произведения, в новом списке же о нем говорится так: «И яж помяну Ефонья, ерея рязанца, в похвалу песньми и гуслеными и буяни словесы». Соображения историков литературы о происхождении Софония ничего не меняют в московском характере произведения. |
С. К. Шамбинаго посвятил этому циклу специальное исследование, основанное на изучении множества памятников. Однако эта ученая работа мало удовлетворяет современного читателя. Занятый главным образом изучением формы и сходства литературных образов, С. К. Шамбинаго уделил мало места вопросу о том, когда и где возникли сказания о Мамаевом побоище. Он разделил все сказания о Куликовской битве, или Мамаевом побоище, на следующие группы: 1) летописную повесть о Мамаевом побоище, созданную в конце XIV в. по образцу повести об Александре Невском; 2) «Задонщину» (называемую автором «Поведанием»), которая была написана в начале XV в. рязанским иереем Софонием; 3) первую редакцию сказания (в Никоновской летописи), составленную после 1425 г. и дошедшую до нас в обработке XVI в., вторую редакцию сказания (в Вологодско-Пермской летописи) конца XVI в., третью редакцию сказания, развивавшуюся с XVI в., наконец, четвертую редакцию сказания начала второй половины XVII столетия.
С. К. Шамбинаго ищет риторические наращивания и легендарные подробности, не желая ответить на вопрос, каким образом имена и названия местностей конца XIV в. могли внезапно появиться под рукой редакторов XVI-XVII вв. А насколько поспешны выводы автора, видно из того, что вторую редакцию сказания он преспокойно относит к концу XVI в., тогда как самая Вологодско-Пермская летопись, где помещена эта редакция, возникла в середине XVI в. и известна нам в списках второй половины XVI в. Выходит, что сказание моложе той летописи, куда оно внесено в готовом виде: другими словами, писцы переписали сказание за 20-30 лет до его возникновения.
В начале XV в. на основе этого «Слова о Мамаевом побоище» и «Слова о полку Игореве» возникла «Задонщина». В начале XVI в. для митрополичьего летописного свода составляется «Сказание о Мамаевом побоище». Сказание, которое не дошло до нас в чистом виде, восстанавливается путем сравнения трех его первых редакций.
Мазона, который восхваляет ее с целью доказать, что она была источником «Слова о полку Игореве», рассматриваемого А. Мазоном как подложное произведение, составленное в конце XVIII в.
После этого следует текст летописной повести «о нахождении Мамая», прерывающийся на повествовании о посылке Дмитрием Донским за князем Владимиром Андреевичем и воеводами. Тут начинается «Задонщина»: «И потом списах жалость и похвалу великому князю Дмитрию Ивановичю и брату его князю Владимеру Ондреевичю. Снидемся, братие и друзи, сынове рустии, съставим слово к слову и величим землю Рускую…»
Надо предполагать хорошую осведомленность автора в московских делах, чтобы объяснить появление списка боярских жен, интересного и понятного только для современников. Конечно, не позднейшему автору принадлежат и такие слова, описывающие грозную русскую рать: «Имеем под собою борзыя комони, а на себе золоченыя доспехы, а шеломы черкасьские, а щиты московскые, а сулицы ординские, а чары франьския, мечи булатныя». «Сильный», «славный», «каменный» город Москва, быстрая река Москва стоят в центре внимания автора.
Ведь во всех русских городах прозвища «рязанец», «володимерец» и т. д. давались тем людям, которые осели в чужом городе. Москвич не писал себя москвитином в Москве, а звал себя так в другом месте. Поэтому прозвище Рязанец нисколько не противоречит тому, что Софоний был москвичом, если только имя его не было надписано на «Слове о полку Игореве», которым воспользовался автор «Задонщины», приписав ему составление этого произведения (а также взяв оттуда гусленые и буяные словеса).Александр Бородин — Половецкие пляски — Софийская филармония
Весной 1869 года выдающийся искусствовед и музыкальный критик Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), бывший идеолог знаменитого Кружка петербургских музыкантов, известного как «Могучая пятерка», предложил Бородину написать оперу. Сюжетом для оперы Стасов избрал эпический сюжет из древнерусской истории, что, по его мнению, соответствовало творческой натуре молодого композитора, к тому времени уже сочинявшего симфонии и романсы.
Сценарий либретто, первоначально намеченный самим Стасовым, был основан на знаменитой древнерусской литературной эпопее Слово о полку Игореве (1185-1187). Бородин последовал совету и принял набросок Стасова за основу своего оперного произведения. При составлении либретто он принял подход ученого: изучил ряд исторических источников, в том числе некоторые летописи, старинные повести Задонщина и Мамаево побоище («Куликовская битва»), исторические исследования, предания. , музыку половецких потомков, и даже побывал на некоторых местах, где происходили эти древние события.
Опера повествует о неудавшемся походе северского князя Игоря Святославича (ум. 1202) на половцев Подонья, о пленении его и побеге из плена. Действие происходит в Путивле, родном княжестве Игоревна, а также в половецком стане. Бородин писал оперу много лет – работа продолжалась в короткие промежутки между его многочисленными профессиональными обязанностями: педагогической, административной и общественной деятельностью, научными исследованиями.
В целом на написание оперы он потратил восемнадцать лет.
Сами половецкие пляски были сочинены летом 1875 года, когда Бородин отдыхал в Москве. Их представление осенью коллегам и друзьям из «Могучей кучки» вызвало настоящий фурор. Однако опера так и не была завершена полностью. Только после смерти Бородина Александр Глазунов завершил оперу по оставшимся наброскам, а Римский-Корсаков оркестровал большую часть клавира. Князь Игорь 9Премьера «0004» состоялась 23 октября (4 ноября) 1890 года в Мариинском театре в Санкт-Петербурге и буквально ошеломила публику. В 1909 году музыка Бородина заинтересовала ведущего русского балетмейстера-новатора Михаила Фокина (Мишель Фокин), который настойчиво искал пути расширения репертуара цикла «Русские сезоны», организованного Дягилевым в Париже. Фокин поставил половецких танца в новой хореографии, стараясь не использовать ничего из предыдущего исполнения Л. Иванова. Ему удалось не только воплотить в танце свои невероятные хореографические фантазии, но и вызвать убедительную репрезентацию музыкальных образов.
Премьера спектакля состоялась во время Русских сезонов в парижском театре Шатле 19 мая 1909 года, а 22 сентября того же года по нему была поставлена Князь Игорь на сцене Мариинского театра. Новая постановка была восторженно встречена как критиками, так и в театральных кругах.
Добро пожаловать в Лукоморье! – Лукоморье
Здравствуйте, меня зовут Деби. Я визуальный художник, переводчик и любитель фольклора из США. Добро пожаловать в мой новый блог Лукоморье. Я решил завести этот блог, чтобы поделиться с вами своей страстью к русскому фольклору, который я люблю с детства. В следующих постах я планирую обсудить множество различных тем, связанных с русским фольклором и традиционной культурой. Поскольку размеры и форма России, бывшего Советского Союза и Древней Руси резко изменились за эти годы, я, вероятно, также включу информацию о других славянских и восточноевропейских культурах, а также о культурах коренных народов Сибири и Древней Руси. бывшие советские республики.
А пока я хотел бы немного рассказать о самом Лукоморье. Лукоморье — полуисторический регион, фигурирующий в русской истории, литературе и восточнославянской мифологии. Это место на краю мира, на краю реальности. Место, пропитанное волшебством и тайнами. Я чувствую, что это идеальное название для моего блога, поскольку оно представляет все, о чем я надеюсь рассказать здесь. Итак, давайте посмотрим на это поближе, не так ли?
Прежде всего, давайте посмотрим на само название. «Лукоморье» (Лукоморье) состоит из двух слов: «лук» (лук), что означает «лук», и «моря» (моря), что означает «море». Таким образом, это относится к области с дугообразной береговой линией. Само слово «лукоморье» является устаревшим русским термином, означающим «залив».
Тарелка «Лукоморье» производства Bradford Exchange, 1989 г. Из личной коллекции автора .
Впервые о Лукоморье я услышал, прочитав эпическую поэму-сказку «Руслан и Людмила», написанную Александром Пушкиным и изданную в 1820 году.
Лукоморье;
Золотая цепь на дубе;
И день и ночь ученый кот
Ходит по цепи.
Он идет направо и поет песню,
Налево и рассказывает сказку.
Чудеса там: Там леший бродит,
Русалка сидит на ветках;
Там на таинственных тропах
Следы таинственных зверей.
Там избушка на курьих ножках
Стенды без окон, без дверей;
Там леса и долины полны видений;
там на рассвете The Waves do wolle
на песчаном и пустынном берегу,
и тридцать красивых рыцарей
Emerge из чистых вод один на один, 9000
и с помощью с чистыми водами. Морской Старик;
Там проходит принц
Очаровывает грозного царя;
Там в облаках перед людьми
Через лес, через море
Колдун несет воина;
Там в подземелье принцесса скорбит,
И верно ей служит коричневый волк;
Там ступа с Бабой Ягой
Идет, шевелится сама,
Там царь Кощей над золотом чахнет;
Вот русская душа.
.. вот запах Руси!
И я был там, и я пил мед;
Я видел зеленый дуб у моря;
Я сидел под ним, и ученый кот
рассказывал мне свои сказки.
«У лукоморья дуб зелёный…» Ивана Николаевича Крамского, 1879 г. Общественное достояние.
Это очень известное стихотворение, и именно его подумает большинство современных россиян, если вы упомянете «Лукоморье». Если хотите послушать на русском, то вот чудесный советский мультик, который я нашла по нему (к сожалению, без английских субтитров, но вы только что прочитали мой перевод, так что думаю все равно будет интересно посмотреть) !):
Но откуда у Пушкина эта идея Лукоморья? Он не изобрел его сам, я могу вам сказать.
Если мы оглянемся немного дальше, то увидим, что название «Лукоморье» на протяжении многих лет применялось к разным географическим точкам. Упоминается в эпической поэме «Слово о полку Игореве», датируемой предположительно концом XII века. Упоминается он и в русских летописях, где говорится, что Лукоморье населяли половцы, тюркский кочевой народ. Учитывая эту информацию, исследователи полагают, что это Лукоморье было расположено в районе к северу от Азовского моря, районе, населенном половцами в 11-12 веках.
Фрагмент карты Азии с изображением Лукоморья 1689 года. Герард ван Шаген. Всеобщее достояние.
Есть немало старинных карт, на которых указано расположение Лукоморья. Принято считать, что это место они вычислили по описаниям книги Сигизмунда фон Герберштейна 1549 года «Записки о московских делах» (которую можно бесплатно прочитать в Google Книгах):
«…которые они обменивают с Грустинцы и серпоновцы: эти последние люди получили свое название от крепости Серпонов Лукоморий, расположенной в горах за рекой Обь.
Говорят, что с лукоморцами каждый год случается одно чудесное и невероятное происшествие, очень похожее на басню, а именно, что они умирают 27 ноября, которое у русских посвящено святому Георгию, а оживают, как морозы, следующей весной, обыкновенно 24 апреля».
«Коссин — река, стекающая с гор Лукомории; в ее устье находится крепость Коссин, которой раньше владел Кнес Венца, а теперь его сыновья.
Путь от истоков великой реки Коссин до этого места занимает два месяца. Кроме того, из истоков той же реки вытекает другая река Кассима, которая, пройдя область Лукоморья, впадает в великую реку Тахнин; за которым, как говорят, живут люди необычайного роста, некоторые из которых покрыты волосами, как дикие звери, а у других головы, как у собак, а у третьих нет шеи, так что грудь их занимает место головы, а у них длинные руки, но без ног».
Карта «Новая Россия» около 1638 г. с изображением Лукоморья на северо-востоке. Исаак Масса. Всеобщее достояние.
Как видно из этих описаний, жители этого Лукоморья воспринимались как нечто не совсем человеческое. Рассказ о гибели и воскрешении народа лукоморий повторил Джайлс Флетчер в своей книге «О Русской Речи Посполитой», вышедшей в 1591 г.
Чуть раньше, в конце XIV в. Лукоморье в «Задонщине», тексте, описывающем Куликовскую битву 1380 г. Лукоморье упоминается как место, куда отступали воины Мамаева войска после битвы. Так что в этом документе это место не кажется таким уж фантастическим.
Страница из «Задонщины », написанная на древнерусском языке. Всеобщее достояние.
Но это не самые ранние упоминания Лукоморья. Для этого надо вернуться к дохристианской восточнославянской мифологии. В этой мифологии Лукоморье описывается как заповедное место на краю вселенной. Говорят, что здесь находится Мировое Древо, дерево, корни которого уходят в подземный мир, а вершина достигает небес. Говорят, что боги восходили и спускались по этому дереву, чтобы посетить разные царства.