Содержание
Как на самом деле Солженицын сидел в ГУЛАГе
В 2003 году бывший друг и солагерник Александра Солженицына по Экибастузскому лагерю Семен Бадаш написал знаменитому борцу за правду и справедливость открытое письмо. В нем Бадаш прямым текстом говорил, что в течение семи лет заключения (из восьми) Солженицын «ни разу не брал в руки ни пилы, ни лопаты, ни молотка, ни кайла».
Фото: Русская семеркаРусская семерка
За что сидел
Видео дня
Всего есть три версии, так или иначе объясняющие причины, по которым Солженицын попал в лагерь. Первая версия отражена в знаменитом рассказе «Один день Ивана Денисовича», главный герой которого сидел по обвинению в ложном доносе, что благодаря диссидентам автоматически превратилось в формулировку «за свободу мысли и противостояние режиму». Именно эта теория тиражировалась учителями в школах уже в наше время.
Тем не менее существует и вторая версия, изложенная самим писателем уже в его «Архипелаге ГУЛАГе». Главный герой этого произведения получил свой срок за то, что сдался врагам, попав в окружение, когда бежал из плена.
Однако Солженицын в плену никогда не был, так что эту историю сразу можно назвать художественным вымыслом.
Последняя, третья точка зрения складывается из воспоминаний самого Солженицына и его друзей. Дело в том, что в ходе войны, будучи капитаном действующей армии, Александр Исаевич находил время для написания писем своим товарищам, в которых обвинял Сталина в отступлении от истинного ленинизма и предлагал создать организацию, следующую всем ленинским заветам. Более того, в воспоминаниях первой жены Солженицына Натальи Решетовской есть упоминание о том, что такие письма писались прямо в форме директив: «Директива номер один» и т.д.
Всем было очевидно, что при обязательной военной цензуре такие письма мог отправлять только безумный человек, который не понимал, что подставляет не только себя, но и тех, кому пишет. Либо тот, кто хотел попасть в тыл всеми возможными способами. Кстати, друг Солженицына Николай Виткевич получил-таки 10 лет лагерных работ в Заполярье.
Сам писатель в своем французском интервью сказал, что не считает себя невинной жертвой: «К моменту ареста я пришел к весьма уничтожающему выводу о Сталине.
И даже со своим другом мы составили письменный документ о необходимости смены советской власти».
Канцелярское местечко
9 февраля 1945 года Солженицын был арестован и лишен воинского звания капитана. Его направили в московскую тюрьму на Лубянке, где он и находился, пока изучалось его дело.
Примечательно, что на допросах один из свидетелей, моряк Власов, показал, что однажды в поезде Солженицын начал вести антисталинскую агитацию. На вопрос о том, почему он не сообщил, куда следует, мичман ответил, что был уверен в сумасшествии писателя. Однако Солженицын все-таки не был похож на умалишенного.
Очень интересно писатель повествует о периоде пребывания на Лубянке в феврале 1945 года: «Ах, ну и сладкая жизнь! Шахматы, книги, пружинные кровати, пуховые подушки, солидные матрацы, блестящий линолеум, чистое белье. Да я уж давно позабыл, что тоже спал вот так перед войной. Натертый паркетный пол. Почти четыре шага можно сделать в прогулке от окна к двери. Нет, серьезно, эта центральная политическая тюрьма — настоящий курорт… Я вспомнил сырую слякоть под Вордмитом, где меня арестовали и где наши бредут сейчас, утопая в грязи и снегу, чтобы отрезать немцам выход из котла.
Черт с вами, не хотите, чтоб я воевал, — не надо».
После завершения расследования 7 июля 1945 года Солженицын был приговорен к восьми годам исправительно-трудовых лагерей с последующей ссылкой после окончания срока.
Первым местом заключения стал Ново-Иерусалимский лагерь, в котором заключенные работали на кирпичном заводе. Здесь Солженицына за опыт управления дивизионом (хотя на самом деле это была батарея) назначили сменным мастером глиняного карьера. Сам писатель признавался, что во время общих работ он «тихо отходил от своих подчиненных за высокие кручи отваленного грунта, садился на землю и замирал». Жена Солженицына Решетовская рассказывала, что писатель очень старался попасть «на какое-нибудь канцелярское местечко».
Надо сказать, ему это вполне удалось, когда 4 сентября того же года Солженицына перевели в московский лагерь на Калужской, который преимущественно занимался строительством домов. Здесь он назвался нормировщиком, и его сразу же назначили заведующим производством.
Однако вскоре Солженицына убрали с этой должности, вероятно, за профнепригодность. В итоге его назначили маляром, что, впрочем, не помешало ему со своим математическим образованием моментально устроиться на место помощника нормировщика, как только оно освободилось.
Вот что сам Солженицын писал о работе: «Нормированию я не учился, а только умножал и делил в свое удовольствие. У меня бывал и повод пойти бродить по строительству, и время посидеть».
Затем были Рыбинск и Загорская тюрьма, где Солженицын трудился по специальности – математиком, пока в июле 1947 года будущий писатель не назвался физиком-ядерщиком и не был переведен в Марфинскую спецтюрьму.
Так и прошёл тот самый год, за исключением которого Солженицын, по словам его солагерника, не брал в руки никаких инструментов.
«Сладкая» жизнь
Марфинская спецтюрьма представляла собой научно-исследовательский институт связи, где работали заключенные-физики, -химики, -математики. Это единственный лагерь Солженицына, где его трудовой день составлял 12 часов (в остальных, не более 8) и проходил за письменным столом.
Условия жизни также были приличные: просторная комната, отдельная кровать, стол у окна, лампа, а после рабочего дня — радио, по которому с помощью наушников писатель слушал оперу. В обеденный перерыв Солженицын спал либо в общежитии, либо на улице, а «в выходные дни проводил на воздухе 3-4 часа, играл в волейбол».
Хорошей здесь была и еда: в голодные послевоенные годы в Марфинской спецтюрьме был в избытке хлеб, а каждому заключенному давали сливочное масло и сахар. На завтраке можно было попросить добавку, обед включал в себя мясной суп, а на ужин давали запеканку.
В качестве духовной пищи заключенные лагеря получали книги, и не только из местной библиотеки, они могли заказывать их и из Ленинской.
Неудивительно, что тут у Солженицына проснулось желание творить. Вот что он писал своей первой жене о своих литературных трудах: «Этой страсти я отдавал теперь все время, а казенную работу нагло перестал тянуть».
Так писатель и «проработал» в Марфинской спецтюрьме математиком, библиотекарем и даже переводчиком с немецкого.
Стукач Ветров
Сам Солженицын признавался, что был завербован Министерством государственной безопасности СССР в доносчики с кличкой Ветров. Дело в том, что будущий писатель не хотел ехать в Заполярье, как его друг Николай Виткевич, которому он как раз и адресовывал свои провокационные письма с фронта.
Однако по словам писателя, ни одного доноса он никогда не написал. С этим как раз и не согласен его солагерник, автор открытого письма Семен Бадаш.
В августе 1950 года Солженицына этапировали в особый Экибастузский лагерь на Севере Казахстана. Однако и тут он вполне неплохо пристроился, о чем говорит его солагерник: «Я хорошо помню, как в одной из бригад, на морозе со степным ветром таскал шпалы и рельсы для железнодорожного пути в первый угольный карьер – такое не забывается. А вы все рабочее время грелись в теплом помещении конторки».
Словом, Солженицыну, который якобы не был повинен ни в одном доносе, очень везло. Меж тем один сохранившийся донос Ветрова сыграл трагическую роль в судьбе многих заключенных Экибастузского лагеря.
В нем были указаны дата бунта и имена его организаторов, а также был дан перечень оружия (у заключенных это были доски, ножи и металлические трубки). В доносе также содержался детальный план действий бунтовщиков и список бараков с основными силами.
Интересно, что именно во время восстания у Солженицына обнаружилась раковая опухоль. Вот что об этом пишет Семен Бадаш в открытом письме: «…Когда после нашей 5-дневной, с 22 по 27 января, забастовки-голодовки объявили о расформировании лагеря, вы, чтобы снова избежать этапа, легли в лагерную больницу, якобы со «злокачественной опухолью».
Чтобы подтвердить свои обвинения солагерник Солженицына отмечает, что оперировать опухоль, по словам самого писателя, должен был некий Янченко, в то время как в Экибастузе единственным хирургом был минчанин Петцольд.
100 лет Солженицыну. «Можно ужасно относиться к СССР и быть патриотом»
- Хлоя Арнольд
- Русская служба Би-би-си
Подпишитесь на нашу рассылку ”Контекст”: она поможет вам разобраться в событиях.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
Встреча Солженицина на родине
11 декабря исполняется 100 лет со дня рождения нобелевского лауреата по литературе Александра Солженицына.
Об американском периоде жизни писателя и значении его наследия Русская служба Би-би-си говорила с тремя американскими экспертами в творчестве Солженицына: с Марго Колфилд, директором Кавендишского исторического общества и автором книги «Солженицын: писатель, который изменил историю», Александром Строкановым, директором Института русского языка, истории и культуры Северного Вермонтского университета, и с Ричардом Темпестом, профессором факультета славянских языков и литературы Университета Иллинойса.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
Александр Солженицын родился в Кисловодске
Жизнь Александра Солженицына оказалась связана практически со всеми поворотными событиями в истории России.
Он родился в год начала Гражданской войны, никогда не видел погибшего еще до его рождения отца, пережил с матерью коллективизацию, во время Великой Отечественной войны долго добивался, чтобы его послали на фронт и, наконец, ушел воевать в 1943 году.
В феврале 1945 года его, командира подразделения артиллерийской разведки, арестовали прямо в штабе на линии фронта, отправили в Москву на Лубянку и вскоре приговорили к восьми годам лагерей — по обвинению в шпионаже и антисоветской деятельности. Выйдя на свободу (и попутно сумев вылечиться от рака), Солженицын добился реабилитации и в начале 60-х даже был обласкан властями: с разрешения Хрущева в «Новом мире» был опубликован «Один день Ивана Денисовича», который тут же сделал писателя знаменитым.
Однако первый «роман» с властью оказался для Солженицына коротким. Вскоре его перестали печатать, и его произведения выходили только в самиздате. В 1970 году ему была присуждена Нобелевская премия по литературе.
В 1974 году, после того, как «Архипелаг ГУЛАГ» был издан на Западе, Солженицына арестовали и выслали из страны. Следующие 20 лет он провел в основном в Соединенных Штатах, в штате Вермонт.
«Жизнь на обочине»
Решение семьи Солженицыных поселиться в этом отдаленном уголке Америке было отнюдь не случайным, объясняет Марго Колфилд.
«Они с самого начала понимали, что Цюрих им не подойдет. Солженицыну, чтобы писать, нужна была тишина и уединенность, и ему казалось, что в Цюрихе этого не будет. Сначала он думал перебраться в Канаду, но там он просто не нашел того, что нужно. Тогда он предпринял поездку по Соединенным Штатам и был очень приятно удивлен здешним ритмом жизни и энергией людей. У нас есть выражение здесь, в Вермонте: «Жизнь на обочине обочины обочины обочины…» Другими словами, если вы ищите уединения, найти его не проблема.
И оно рядом с «цивилизацией», так что если вам надо, то вы можете иметь и то, и другое одновременно. Солженицын этим и пользовался. Он создал для себя убежище в царстве тишины, место, где он мог писать», — рассказывает Колфилд.
У Солженицыных в Вермонте росли трое сыновей, которые ходили в местную школу в Кавендише. Но интегрироваться в американскую жизнь самому Александру Солженицыну было непросто.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
С 1924 года Солженицын с матерью жили в Ростове-на-Дону, на выпускной школьной фотографии Александр — четвертый во втором ряду
Пропустить Подкаст и продолжить чтение.
Подкаст
Что это было?
Мы быстро, просто и понятно объясняем, что случилось, почему это важно и что будет дальше.
эпизоды
Конец истории Подкаст
Журналисты повсюду охотились за Солженицыным, но местные жители прекрасно понимали и уважали желание писателя вести уединенный образ жизни, вспоминает Колфилд.
«Как только он поселился здесь, тут же возвел вокруг своего имения высокий забор, и местным это очень не понравилось. Тут такое не принято. Но Солженицын пришел на городское собрание и объяснил, почему он это сделал. И извинился. Он сказал: «Я знаю, что охотники раньше спокойно ездили по этой земле на снегоходах, а теперь им мешает забор. Я прошу прощения, но мне пришлось пережить много такого, что теперь вынуждает меня поступить именно так. Надеюсь, вы поймете меня». И все сказали: «А, ну ладно. Мы понимаем. Все в порядке», — говорит она.
«Я видела несколько интервью с Солженицыным после его возвращения в Россию. И он всегда повторял, что это был один из самых счастливых периодов в его жизни. Конечно, он скучал по родине. Но я также думаю, что он многое здесь узнал. Он увидел народную демократию в действии. Он видел, как мы не ждем, что правительство скажет нам, что и как делать. Это ему очень нравилось», — рассказывает Колфилд.
Для просмотра этого контента вам надо включить JavaScript или использовать другой браузер
Подпись к видео,
Александр Солженицын читает «Один день Ивана Денисовича»
«Продолжал говорить правду»
В 1978 году Солженицын выступил в Гарвардском университете с вызвавшей массу споров речью под названием «Расколотый мир».
В ней он называет Запад «слабым и трусливым» — за это его потом в равной степени критиковали и хвалили.
«Великая Гарвардская речь многих шокировала, — вспоминает Александр Строканов. — Западное и даже в большей степени американское общество привыкло, что его хвалят. А когда гладят против шерсти, это не нравится. Шок от речи был огромным. Как так, мы его приютили, спасли, а он еще смеет нас критиковать! Но в этом весь Солженицын, в этом смысл его фразы «жить не по лжи». Он, живя в Штатах, продолжал говорить правду. Многие с ним согласились, а многие посчитали, что «этот русский» не имеет право критиковать Америку. Это привлекло к Солженицыну большое внимание. Почти в каждом крупном университете читались курсы, связанные с его работой», — напоминает Строканов.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
В 1936 году Александр Солженицын поступил на физико-математический факультет Ростовского государственного университета
По мнению Ричарда Темпеста, любовь к России была для писателя главной движущей силой.
«То, за что он ценил среди прочего Россию — это ее духовность, то, как люди в России переносили страдания. В его глазах эти люди достигли понимания истины, чувства этики — чего, по его мнению, либо совсем не было в потребительском обществе Запада, либо было отодвинуто на второй план стремлением к счастью. Он всегда был благодарен Западу, западным СМИ, включая Би-би-си, за оказанную ему поддержку во времена, когда его преследовали в Советском Союзе. Но он также всегда чувствовал свою обязанность как русского писателя говорить правду. И в знаменитой Гарвардской речи он главным образом говорил о том, что Россия — не Советский Союз, а именно Россия — и Запад представляют собой разные цивилизации», — считает Темпест.
- Александр Солженицын: «Би-би-си я слушал еще в тюрьме»
«Часть повседневной лексики»
Профессор Темпест напоминает, что именно Солженицыну мы обязаны современным пониманием слова «ГУЛАГ».
«Словом «ГУЛАГ» изначально называлась система репрессивных лагерей и тюрем, которые были созданы в Советском Союзе в 1918 году и просуществовали четыре десятилетия. Солженицын дал нам это слово в новом значении: оно символизирует не просто советский репрессивный аппарат, но угнетение любого рода, особенно преследование по политическим и идеологическим мотивам. Это был бюрократический акроним, который не был широко известен, он был почти секретным при сталинском режиме. Солженицын же извлек его из архива и наполнил его новым и более общим смыслом, превратил его в символ репрессий, ужасных методов расправы над людьми со стороны идеологического режима», — говорит Темпест.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
Юный Солженицын в армии
Колфилд считает одной из наиболее известных фразу из нобелевской речи Солженицына: «Одно слово правды весь мир перетянет».
«Солженицына с его «одним словом правды» теперь цитируют в твитах, и люди используют слово «ГУЛАГ» как часть своей повседневной лексики.
Большинство людей даже не ассоциируют это слово с Солженицыным, если только они на самом деле не читали его произведений. Когда сказанное или написанное вами становится настолько обыденным, что люди перестают помнить ваше авторство, это означает, что вы действительно достигли определенного статуса», — заключает Колфилд.
«Он не собирался кататься на лыжах»
В Вермонте Кавендишское историческое общество учредило проект по изучению наследия Солженицына, который предоставляет публичный доступ к архивным материалам писателя.
«Проект называется «Я писал, и я ждал»: когда Солженицына спросили, как он провел свое время в Кавендише, он ответил этими словами, — рассказывает Колфилд. — Значительная часть проекта — архивная работа, сбор информации, материалов, рассказов, так что отныне люди будут иметь представление о том, как и чем он жил в этот период своей жизни. Мы также опубликовали биографию Солженицына для детей, потому что мы столкнулись с тем, что школьникам приходится специально объяснять, как могло, например, получится так, что Солженицына арестовали прямо на линии фронта, незадолго до окончания войны».
«Солженицын всегда верил, что вернется в Россию. Здесь он написал «Красное колесо». Он не собирался кататься на лыжах или что-то в этом роде — ради чего люди обычно едут в Вермонт. Он на самом деле все время писал. И вот что он написал. И он ждал. Потому что он по-настоящему верил, что Россия снова будет свободной и он сможет вернуться домой», — говорит директор Кавендишского исторического общества.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
Александр Солженицы был арестован в феврале 1945 года и вышел на свободу только через восемь лет, был реабилитирован в 1957 году
И после 20 лет изгнания Александр Солженицын наконец вернулся в Россию — в 1994 году, через три года после распада Советского Союза. Его возвращение стало событием для всей России, но также вызвало и споры, говорит Строканов.
«Он все делал, так чтобы «ух!», «по-русски». Обычно люди, которые возвращаются в Россию, садятся в самолет в Нью-Йорке и летят в Москву — с запада на восток.
Он сделал все наоборот, прилетел во Владивосток и начал движение с востока на запад. Он пересек всю страну, встречался с людьми на станциях. Он встречался с Россией, возвращался в нее. Это было событие. Я думаю, что ельцинская администрация кусала локти, потому что не они его встречали первыми, а простые русские люди. А потом Солженицын приехал в Москву и отказался от ордена, которым его наградили. И это тоже было шоком — в том числе на Западе. Люди не понимали, как он мог отказать от награды демократической власти новой России», — рассказывает Строканов.
«Со временем противоречивость будет ослабевать»
Темпест и Строканов подчеркивают, что отношение к Солженицыну в России по сей день не однозначное.
«В России Солженицына по-прежнему воспринимают скорее через призму политической дискуссии, — считает Темпест. — Оценки, которые сегодня дают ему в России, я бы назвал очень эмоциональными и даже предвзятыми. Советские ревизионисты, неосталинисты, люди, которые считают, что Солженицын уничтожил или способствовал уничтожению образа жизни и политической системы, которая была совершенно прекрасна, — они нападают на него и считают его предателем.
С другой стороны, миллионы людей по-прежнему читают его как писателя, который в своих произведениях отразил определенные политические и социальные исторические события».
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
Солженицын с сыновьями в их имении в Вермонте
«В России отношение к нему до сих пор противоречивое, — согласен Строканов. — Оно всегда таким было и, наверное, еще долго будет. Хотя, думаю, со временем противоречивость будет ослабевать, и общее признание к нему придет. Но это займет одно-два поколения. Почему? Разница между советским и русским человеком очень велика, на Западе это не все понимают».
«Солженицын — прекрасный пример того, как можно ненавидеть коммунизм, ужасно относиться к СССР, но в то же время любить Россию, быть русским патриотом. Те, кто положительно относится к коммунизму, не могут принять его, потому что Солженицын — антисоветский писатель. Пожалуй, самый заметный и сильный среди всех антикоммунистических писателей.
Живущие ностальгией по советскому прошлому воспринимают его сложно. Но те, кто не связывают Россию и СССР в целое, кто критически или объективно относятся к коммунизму, они понимают ценность Солженицына. И, думаю, что его ценность только растет», — считает Строканов.
«В XXI веке он стал еще актуальнее»
На Западе, по мнению Темпеста, Солженицын вызывает намного меньше споров.
«На Западе его всегда считали последним в ряду великих русских писателей, патриархов литературы, таких как Толстой, Достоевский, Пастернак. Это те, кто писал все эти замечательные романы, в которых повествование о жизни удивительных персонажей имеет историческое и философское измерение, — говорит он. — Я думаю, что с Солженицыным все будет так же. В некотором смысле, я думаю, в XXI веке он стал еще более актуален — потому что его описание жизни при тоталитарном режиме и особенно того, как тоталитаризм влияет на восприятие людей и их ум, на то, как они видят реальность, — все это по-прежнему продолжается по всему миру».
Однако на Западе, как и в России, Солженицына подвергли критике за его похвалы президенту России Владимиру Путину, признает Темпест.
«Мне кажется, что всю свою жизнь — а он прожил долгую жизнь — он хотел, чтобы Россия была могущественной и процветающей страной. И он видел в Путине фигуру, которая могла бы этого достичь. Эти две знаменитые встречи, которые были показаны по российскому телевидению, обсуждались и осуждались критиками как Путина, так и Солженицына», — говорит Темпест.
Автор фото, Cavendish Historical Society
Подпись к фото,
За рабочим столом в Вермонте
«Но хочу напомнить, что в России есть традиция, что великие писатели становятся неформальными советниками правителей, проводниками в лабиринте истории. Так произошло с первым великим русским писателем Николаем Карамзиным, который выступал в качестве советника царя Александра I. Или Александр Пушкин, национальный поэт России, имел подобные беседы с Николаем I.
Насколько эффективны такие советники в плане изменения политики, могут ли они сделать правителя мудрее и добрее, — это дискуссионный вопрос», — уточняет профессор Темпест.
В любом случае и он, и Строканов не сомневаются, что Солженицына будет помнить по его произведениям, а не политическим высказываниям.
«Вообще, чтобы понять современную Россию, надо читать Солженицына, — считает Строканов. — Ключ к пониманию все еще в его руках. Он действительно русский и действительно представляет мнение очень многих русских людей о том, как должна быть устроена Россия».
Темпест напоминает, что Иосиф Бродский называл «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына «Илиадой XX века».
«Я бы также добавил, что как летописец русского XX века, он дал своим современникам и читателям очень ценный урок в том, что может пойти не так, — говорит Темпест. — И не только то, что может пойти не так в России. Он-то как раз считал, что не так может пойти где угодно, поэтому нужно быть готовым к этому.
И он предложил способы сопротивления этим ужасным изменениям. Самый знаменитый из них — «Живи не по лжи». Другими словами: не поддавайтесь, не позволяйте собой помыкать, будьте самими собой, говорите правду, поступайте по правде — и тогда режим не сможет поработить вас. И в долгосрочной перспективе, а не в краткосрочной перспективе, он будет побежден».
***
Солженицын: Изгнание в Америке — Институт межвузовских исследований
Перейти к содержимому
4 октября 2021 г.
Эмина Мелоник
Этот обзор опубликован в летнем выпуске журнала Modern Age за 2021 год. Чтобы подписаться на журнал, нажмите здесь.
Между двумя жерновами, Книга 2:
Изгнание в Америку, 1978–1994
Александр Солженицын
Перевод Клэр Китсон и Мелани Мур
(University of Notre Dame Press, 2020)
Александр Солженицын прожил суровую жизнь.
В соответствии с русской культурной и литературной натурой можно даже сказать, что жизнь его была трагична. Он провел восемь лет в исправительно-трудовом лагере, вылечился от рака и неоднократно подвергался оскорблениям и преследованиям со стороны советских властей, особенно после публикации в 1973 году книги «Архипелаг ГУЛАГ» , которая показывала правду об ужасах коммунизма.
Солженицын был выслан из Советского Союза в 1974 году. После непродолжительного пребывания в Швейцарии он нашел убежище в отдаленных лесах Вермонта. И все же Солженицын не нашел там покоя. Его годы в Америке оказались полны раздоров, но не советского типа, а особого рода американского коллективизма. В этой недавно переведенной второй части воспоминаний Солженицына об изгнании мы видим человека, застрявшего между двумя мирами — его любимым домом, Россией, и его убежищем в Америке, — пытающимся достичь своего рода личного примирения. Эта духовная задача оказалась довольно трудной. Как отмечает Дэниел Дж.
Махони в предисловии, одним из «жерновов», на которые Солженицын чувствовал давление, был «непонимающий и все более враждебный Запад».
Некоторым читателям может быть трудно понять чувство подавленности Солженицына. Ведь в Америке можно быть свободным. Но для Солженицына свобода в американском стиле была частью проблемы. «Безумная сложность ситуации в том, что я не могу вступить в союз с коммунистами, палачами нашей страны, но я не могу в действительности также вступить в союз с врагами нашей страны», — пишет он. «И все это время у меня нет родной земли, которая могла бы меня поддержать. Мир большой, и деваться некуда. Два жернова».
Один из наиболее заметных и увлекательных, хотя и не удивительных, аспектов этих мемуаров — ненависть и неприятие Солженицына со стороны американской интеллигенции. Большую часть своей жизни он провел в борьбе против коммунистической идеологии. Для него бой был кризисом, который нельзя было игнорировать или просто теоретизировать. Но американских писателей и «псевдоинтеллектуалов», как их называет Солженицын, не интересовала человеческая реальность коммунизма.
Они видели только абстракции марксистских идей.
Выбирая школу для своих сыновей, Солженицын был поражен академическим признанием марксизма. Он отмечает, что, несмотря на некоторых хороших учителей, он и его жена Аля «были удивлены резким социалистическим духом [школы]». Директор школы даже защищал Сталина. Это был один из первых признаков странной оппозиции, с которой Солженицын столкнется в Соединенных Штатах, где опыт жестокости коммунистического режима не имел значения, поскольку не соответствовал идеологии.
Безличность — одна из отличительных черт американских левых. Когда все сводится к выбору сторон, писатель достоин только в том случае, если он или она повторяет идеологию, которую интеллектуальный истеблишмент выбрал для распространения. Но не только враждебность со стороны левых испытал Солженицын. Консерваторам в Америке не особенно нравилась его критика Запада.
Например, 9 октября 1982 года Солженицын выступил в Токио с речью, в которой стремился доказать, что коммунизм был универсально тоталитарным и не имел особого сходства с азиатскими культурами. Выступление было опубликовано National Review , но «с характерными сокращениями: убрано все, что не льстило американцам!» Норман Подгорец первоначально поддерживал Солженицына, но дистанцировался из-за предполагаемого антисемитизма русских, заключив, что, хотя Солженицын не был против евреев, он также не проявлял к ним симпатии. Хотя Подгорец понимал значение антикоммунистической миссии Солженицына, его тревожила его любовь к России. В своем эссе «Страшный вопрос Александра Солженицына» Подгорец пишет: «Ухватиться за антидемократическое славянофилство . . . как предлог для того, чтобы продолжать уклоняться от испытания своей жизни . . . только подтвердило бы обвинение в том, что мы трусы».
На фоне этих реакций Солженицын постоянно проводил различие между независимостью и свободой. Он предположил, что независимость в Америке возможна (жить в Вермонте, иметь доступ к книгам, отсутствие обыска дома властями), но получить свободу было не так просто. В течение трех лет для него, казалось, ничего не изменилось. Согласно одному из размышлений: «К извечным врагам-большевикам теперь присоединились враждебные лжеинтеллигенты и Востока, и Запада, и, оказывается, еще более могущественные круги. Вот почему и получается, что здесь, в Америке, я не по-настоящему свободен, а снова в клетке».
Солженицын был в Америке, но остался от нее оторванным. Одной из непреходящих нитей его изгнания было не просто видение возвращения в Россию, но желание вернуть России ее надлежащий дух. Он не видел будущего в русских эмигрантах, которые, казалось, больше интересовались капиталистическими возможностями и умиротворением псевдоинтеллектуальных левых, чем защитой правды. «Что за нация мы [русские], — пишет Солженицын, — если наша блестящая диаспора — полуторамиллионная, может быть, двухмиллионная — вымирает, как бы не принося плодов? . . . Ясно, что мы не в состоянии устоять при рассеянии . . . мы не едины, у нас нет самостоятельной инициативы, и мы ждем сильной руки, которая объединит нас».
В то же время Америка оторвалась от Солженицына. На протяжении всех мемуаров Солженицыну ясно, что интеллигенцию и правительство Америки интересовала не настоящая борьба с коммунизмом, а только видимость борьбы. Мы чувствуем трения между великим литературным интеллектом и американской политической риторикой. Предвидя телефонный звонок новоизбранного президента Рейгана (как и обещала новая администрация), Солженицын написал несколько подготовительных заметок. Он хотел, чтобы Рейган «провел четкое различие между коммунизмом и русским народом», и надеялся, что Рейган «просто усвоит некоторое небольшое понимание точки зрения русских». Но препятствий было слишком много, телефонного звонка так и не произошло, и Солженицын отмечает, что «ни одна американская администрация не является по-настоящему свободной — она находится под сильным влиянием различных кругов, одни известны публично, другие нет».
Не слишком ли много требовал Солженицын? Его не интересовали эстетические элементы политики, такие как пышные государственные обеды или пустые диалоги. Тем не менее, он признал «человечность, искренность и чувство юмора» Рейгана. . В американских отношениях всегда есть качество мысли, которое остается на поверхности. Солженицын не боялся критиковать эту поверхностность. Он особенно ненавидел американские СМИ, которые преследовали его за комментарии к текущим событиям. «СМИ делают все возможное для получения информации, а не глубины», — заметил он. «Но для того, чтобы написать даже самое крошечное публичное заявление, я должен найти цельный кусок, сплав мыслей и чувств, большую концентрацию, приверженность и переворачивание всего своего существа».
Для Солженицына философские и политические проблемы нашего времени не должны были решаться в звуковых фрагментах. «Писатель должен размышлять о более глубоких элементах этих проблем, а не возиться с сегодняшними поверхностными проблемами», — настаивал Солженицын. «Это зов времени свыше». Квазирелигиозная концепция авторитета интеллектуала распространена или была распространена в Европе, но остается чуждой в Америке. Здесь, как обнаружил Солженицын, писатель должен быть еще и бизнесменом и личностью, успешно брендирующей себя, чтобы «продать» интеллектуальный товар. Это было совершенно предосудительно для его понимания своего призвания.
Солженицын упрямо отказывался принимать американские обычаи, на что ему неоднократно указывала Аля. Она неустанно работала, чтобы держать его в равновесии. За это Солженицын неоднократно выражал свою благодарность и любовь. Но как выглядела бы ассимиляция? Должен ли Солженицын стать голосом поддержки американских ценностей, чтобы быть принятым правыми? Должен ли он был приглушить свою критику марксизма, чтобы быть принятым левыми и, следовательно, интеллектуальным истеблишментом? Должен ли он громче выражать американскому народу, как он благодарен за то, что находится в Америке? Должен ли эмигрант игнорировать самые сокровенные части своего существа, чтобы процветать в обществе, где он находит убежище? Что бы это значило для человека, который выдержал жесткий удар коммунизма только для того, чтобы ему сказали, что он должен измениться экзистенциально, если он хочет быть свободным? Разве это не тюрьма, несмотря на обещания и возможности свободы?
Со временем Солженицын осознал некоторую наивность в отношении возможностей американской свободы и политики. Например, в конце концов он восхвалял Рональда Рейгана как человека морального склада, если не единственного спасителя России. Тем не менее период безгражданства Солженицына (он и Аля решили не становиться американскими гражданами) ставит серьезный вопрос, актуальный не только для эмигрантов. Как может кто-то из нас отказаться от всех форм коллективизма, а не только от тех, что встречаются далеко? Солженицын стремился к достоверности и не скрывал своего мнения. Говорить правду все время может быть призывом от Бога (как это было для него), но люди обычно избегают этого.
Жизнь Солженицына в Америке сопровождалась скорбью и усталостью, но также и проявлениями великой силы. Он предстает в этом томе как человек, боящийся не успеть внести свой вклад в возрождение России. У него огромная благодарность за маленькие уголки Вермонта, но у него болит душа, потому что он знает, что ему «должно было попасть в Россию вовремя, чтобы умереть там». Эти мемуары иллюстрируют сложный вопрос принадлежности. Не вдаваясь в клише, Солженицын призывает как эмигрантов, так и американцев искать правду не только о собственном существовании, но и о существовании нации.
Эмина Мелоник — книжный и кинокритик, живущая недалеко от Буффало, Нью-Йорк.
Подписаться на
Modern Age
Основанная в 1957 году великим Расселом Кирком, Modern Age является форумом для стимулирующих дебатов и обсуждения наиболее важных идей, волнующих консерваторов всех мастей. Она играет жизненно важную роль в эти спорные и запутанные времена, применяя вневременные принципы к особым условиям и кризисам нашего века — к тому, что Кирк в первом выпуске назвал «великими моральными, социальными, политическими, экономическими и литературными вопросами современности». час.»
Подписаться на Modern Age »
Вернуться на главную страницу
Ваше время в колледже слишком важно, чтобы получить поверхностное образование, в котором закрыты точки зрения и закрыты строгие дискуссии.
Исследуйте интеллектуальный консерватизм
Присоединяйтесь к динамичному сообществу студентов и ученых
Защищайте свои принципы
Присоединяйтесь к сообществу ISI. Членство бесплатное.
Вам также может понравиться
↑
Пожертвовать Конференц-центру Линды Л. Бин
Примечание: для этого контента требуется JavaScript.
Пожертвовать конференц-центру Линды Л. Бин
Примечание: для этого контента требуется JavaScript.
Пожертвуйте, чтобы обновить корни Америки
Примечание: для этого контента требуется JavaScript.
О «Между двух жерновов» Александра Солженицына
ПОДРУГА БЫЛА В довольно шикарном салоне в Хьюстоне и, как обычно, принесла книгу, чтобы почитать, подкрашивая корни. Чтение этого дня было Архипелаг ГУЛАГ , первый том издания в твердом переплете с довольно устрашающей фотографией Солженицына на задней обложке в полном неодобрительном, ветхозаветном стиле. Она постепенно осознала, что ее коллеги-покупатели смотрели на фото «с ужасом». Она вспоминает эту сцену: «Они были сбиты с толку тем, почему я буду читать такие вещи, поэтому я дала им примерно трехминутную экзегезу. Теперь они были действительно озадачены. Это звучит ужасно, не так ли? В попытке оправдать свой выбор чтива моя подруга уступила русскому языку:
Я пробормотал, как мне кажется, одну из самых важных вещей в сочинениях Солженицына, отрывок, который заканчивается словами: «Линия, разделяющая добро и зло, пронзает сердце каждого человека». К моему большому удивлению, это произвело на них эффект разорвавшейся бомбы. Все трое энергично восклицали правду и удивлялись, что никогда не думали об этом. Затем они вернулись к своим стульям, чтобы высушить волосы.
Эти элегантные дамы отражали реакцию многих на Западе на этого дерзкого гостя с Востока. Когда Солженицына лишили советского гражданства и сослали сначала в Западную Германию в 1974 года, а два года спустя в Соединенные Штаты, его приезд был расценен как победа пропаганды. Но из своей резиденции в Кавендише, штат Вермонт, продолжая наступление на Советский Союз, Солженицын также обвинял Запад в том, что он считал упадком, умиротворением и духовным разложением. Наиболее известно, что в своей приветственной речи в Гарвардском университете в 1978 году он заявил, что Запад утратил способность к тому, что он называл «гражданским мужеством». Неблагодарный гость сказал свое слово, и медовый месяц закончился.
Новичкам в творчестве Солженицына, в особенности юным читателям, для которых его имя забальзамировано в быстро удаляющейся истории, не рекомендуется начинать с Между двумя жерновами . Скорее, читайте его книги примерно в хронологическом порядке, начиная с его повести День из жизни Ивана Денисовича , повести узника ( зэк ) в каторжно-трудовом лагере, изданной в 1962 году, за которой следуют романы Раковое отделение и Первый круг , оба впервые опубликованы на английском языке в 1968 году. Для Солженицына мембрана, разделяющая вымысел и реальность, всегда пористая. Архипелаг ГУЛАГ , написанный между 1958 и 1967 годами, представляет собой исследование советской пенитенциарной системы и редкую книгу, которая помогла изменить мир.
Нитью, объединяющей второй том романа Между двумя жерновами (перевод Клэр Китсон и Мелани Мур), является продолжающееся исследование и написание Солженицыным романа Красное колесо , его цикла из четырех романов (с запланированными новыми), охватывающих историю России от начало Первой мировой войны 19 августа14 декабря 1917 года, сразу после большевистской революции. В своем предисловии Дэниел Махони называет сборку «Красное колесо» «почти сверхчеловеческой попыткой восстановить правду о 1917 году и о сползании России в тоталитарную трясину». Для Солженицына художественная литература может быть инструментом истины, как это было для многих его русских предшественников.
В своих мемуарах он вечно сетует на отвлекающие факторы — поездки, интервью для прессы, встречи с политиками, ссоры с такими русскими диссидентами, как Андрей Синявский, — которые мешают ему работать над книгами, восхваляя свою жену Наталью как своего преданного редактора. и исследователь и его сыновья как наборщики. С помощью своей семьи Солженицын превращает свой дом в Вермонте в издательство. В начале книги Солженицын ликует по поводу свободы, которую он обретает как писатель в Соединенных Штатах:
И я не переставал удивляться и благодарить: Господь действительно поставил меня в наилучшее положение, о котором только мог мечтать писатель, и в наилучшее из мрачных судеб, которые могли возникнуть, учитывая нашу загубленную историю и угнетение наших страны за последние шестьдесят лет. Теперь меня больше не заставляли писать в коде, что-то скрывать, распространять записи среди друзей. Я мог держать все свои материалы открытыми для просмотра, все в одном месте, и все свои рукописи на вместительных столах.
Иногда Солженицын олицетворяет собой Россию, и эта тенденция раздражала тех, кто обвинял его в том, что он панславистский реакционер, жаждущий возвращения царя. Но солженицынское понимание писательского труда совершенно чуждо большинству современных западных писателей, для которых самовыражение превыше всего. «Сегодняшние Соединенные Штаты и я, — пишет он, — живем на противоположных концах двадцатого века и на разных континентах». В отличие от многих американских писателей, для которых история — это миф, Солженицын смешивает роли творческого художника, документалиста и толстовского летописца человеческих стремлений и безумия. Он вызывает в памяти образ Толстого средних лет, который напишет Война и мир и Анна Каренина согласно критике старшего, морализирующего Толстого, автора Что такое искусство? Вот он как Матушка Россия , Россия-матушка: «Я чувствовал себя мостом, тянущимся из дореволюционной России в пост — Советскую Россию будущего, мостом, по которому тянут тяжело нагруженный обоз Истории , через всю бездну советских лет, чтобы его бесценный груз не был потерян для будущего».
Между двумя жерновами — это не обычные, аккуратные литературные мемуары. Для этого он слишком эпизодичен и отвлечен. Стиль Солженицына тяготеет к откровенно-разговорному, удивительно жаргонному даже в переводе, никогда не стремящемуся к изяществу. Редко акт письма описывался так интуитивно. Его проза не имеет ничего общего с социальными науками, академической историей или американской автобиографией, а его книги, как романы, так и научно-популярные, как известно, трудно оценить строго по эстетическим стандартам. Часто так оно и есть, как фыркнул Генри Джеймс на многих 19романы X века, «большие рыхлые мешковатые монстры». О них надо судить по тому, насколько хорошо они выполняют миссию Солженицына: разоблачение и борьба с духовной испорченностью Востока и Запада, лежащей в основе дикости новейшей истории. «[Э]проблемы двадцатого века, — пишет он, —
не могут быть все отнесены к двери современной политики: они — наследие трех предшествующих столетий. Писатель должен размышлять о более глубоких элементах этих проблем, а не возиться с сегодняшними поверхностными проблемами. Это звонок из времени с выше . От верхней.
Невозможно представить, чтобы западный писатель говорил подобным образом, и уже одно это делает недостатки книги более простительными.