Текст книги "Новый взгляд на историю Русского государства". История россии морозов

Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства

Книга одного из лидеров партии "Народная воля" Николая Александровича Морозова (1854-1946) представляет часть многотомного исследования "Христос" (1924-1932), в котором был предложен пересмотр основных фактов всемирной истории. Работа Морозова продолжает его известные толкования Библии: "Откровение в грозе и буре" (1907) и "Пророки" (1914). Выявление астрономических свидетельств в русских летописях и их датировка служит Морозову основой для переписывания русской истории. Применяемые методы и выводы, к которым приходит Морозов, позволяют отнести его к предшественникам "новой хронологии".

Содержание:

Н. А. МорозовНовый взгляд на историю Русского государства

Издается при финансовой поддержке директора ООО "Мираж-Сталь" и "Катто-Нева"

Кулакова Андрея Анатольевича

Отв. ред. проф. А. Ф. Замалеев

Исторический нигилизм Н. А. Морозова

Ах, вы меня лишили мира? Хорошо же! Вашего мира не было!

Ю. К. Олеша

Конечно, всякий из нас волен оспаривать истинность древней истории, с одним условием - обходиться без нее. Можно отрицать ее; но ничего не поставишь вместо нее.

С. С. Уваров

Первый русский историограф Василий Никитич Татищев, помнится, делил историю по периодам "просвясчения ума": до изобретения письменности, от изобретения письменности до Иисуса Христа, от Иисуса Христа до "обретения теснения книг", и от изобретения книгопечатания до современности. С середины XV в. - время гуттенберговского открытия - начинается период современности, получивший название модерна. С точки зрения модерна, упрощенно, всю историю можно делить на современность и несовременность, или на историю печатного и допечатного периодов. Современность для модерна обладает по отношению к другим историческим эпохам смысловым приоритетом. Современность владеет научно обоснованной истиной, в то время как прочие поколения погрязли в предрассудках. Фундаментальность изобретения Гуттенберга была по достоинству оценена потомками. Это даже дало повод пересмотреть всю историческую науку: если истина принадлежит современности, то истина истории-исключительное достояние эпохи книгопечатания и точных наук. Историография и философия истории XX в. знают несколько попыток пересмотра русской истории. С классовых позиций ее переписывали марксисты; взгляд на русскую историю с Востока предложили евразийцы; "естественно-научную" ревизию истории предпринимают последователи "новой хронологии". Среди предшественников последней был Николай Александрович Морозов (1854-1946). Словарные статьи и многочисленные исследования о Морозове рисуют образ стойкого революционера и последовательного борца с самодержавием, члена кружка "чайковцев", "Земли и Воли", члена исполкома "Народной воли", одного из основных теоретиков терроризма, участника покушений на императора Александра II. Вместе с тем, революционная деятельность Морозова постоянно переплеталась с научной работой. Человек необычайно даровитый, энциклопедически эрудированный, знавший двенадцать языков, Морозов был оригинальным ученым, оставившим многочисленные исследования по химии, физике, математике, астрономии, лингвистике, истории. По многоплановости и разнообразию затрагиваемых проблем с Морозовым сопоставимы, пожалуй, только А. С. Хомяков и А. А. Богданов.

Жизненный путь Морозова, растянувшийся без малого на столетие, начался и завершился в имении Борок Ярославской губернии. Морозов был сыном помещика П. А. Щепочкина и крепостной крестьянки А. В. Морозовой. Отец Морозова происходил из дворянского рода Нарышкиных и состоял в родстве с самим Петром I. Маргинальность происхождения, возможно, и определила последующую судьбу Морозова. Он избрал путь революционера-террориста, а после падения царского режима выступил с опровержением традиционной историографии. Морозов принимал участие в "хождении в народ", жил на нелегальном положении, дважды эмигрировал в Швейцарию, трижды арестовывался, проведя в заключении в общей сложности двадцать девять лет, из которых четверть века отсидел в одиночных камерах Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей. Получив в Швейцарии письмо С. Перовской, Морозов поспешил в Россию, чтобы принять участие в готовящемся покушении на Александра II, но был схвачен на границе и уже в крепости узнал о гибели императора. Этот предварительный арест, вероятно, и спас Морозова от смертной казни. Выжить в заточении Морозову помогла напряженная умственная работа. Он учил языки, читал всю доступную в тюрьме научную литературу и постоянно писал. По свидетельству жены Морозова, Ксении Алексеевны: "Когда же в Шлиссельбург привезли какую-то изъятую студенческую библиотеку, в которой было несколько сот книг научного содержания, а также беллетристика на иностранных языках, Морозов с жаром накинулся на чтение и стал делить время между книгами, мечтами и мыслями и воспоминаниями. Создавая свой собственный мир мыслей и образов, он окружил себя ими, как неприступной стеной, за которой исчезла беспросветная действительность". Покидая тюрьму, он вынес двадцать шесть томов рукописей (около пятнадцати тысяч страниц), содержащие около двухсот монографий по математике, химии, физике, истории, к публикации которых приступил на свободе. В 1906 г. по представлению Д. И. Менделеева за сочинение "Периодические системы строения вещества. Теория возникновения современных химических элементов" Петербургский университет присвоил Морозову без защиты степень почетного доктора наук по химии. Это дало ему возможность приступить к исследованиям в Петербургской биологической лаборатории П. Ф. Лесгафта и начать преподавать аналитическую химию в Высшей вольной школе П. Ф. Лесгафта. В 1918 г. стараниями Морозова биологическая лаборатория была преобразована в Научный институт им. П. Ф. Лесгафта, директором которого Морозов оставался до конца жизни. В 1932 г. был избран почетным членом АН СССР. Работоспособность, помноженная на долголетие, дала обильные результаты. Всего Морозову принадлежит около трех тысяч работ, из которых он успел напечатать только четыреста.

Однако многолетнее одиночное заключение, маргинальное положение Морозова в обществе и официальной науке сказались на манере и специфике его исследований. Прежде всего, это монологизм морозовского мышления, вызванный недостатком общения; желание расправиться со старой наукой так же, как революционер расправляется со старым режимом; доходящая до фанатизма убежденность в своей правоте. Наиболее заметно это проявилось в исторических исследованиях Морозова. С другой стороны, естественно-научный рационализм Морозова парадоксальным образом соединялся с пантеистическим мистицизмом антихристианского толка. Насколько одиночная камера располагала к мистицизму, сказать трудно. Занятия наукой позволяли сохранить ясность рассудка и не давали сойти с ума. Но сам Морозов признавался, что выжить в одиночной камере ему помогало сознание того, что он сидит во Вселенной, а не в тюрьме. Теория и практика мистицизма знают многочисленные описания подобного разрастания микрокосма в макрокосм. Протопопу Аввакуму, например, в темнице не только являлся ангел со щами, но и его собственное тело разрасталось до целого мира. Интерес к мистицизму и оккультизму проявляли и некоторые деятели большевистского правительства (Ф. Э. Дзержинский, А. В. Луначарский, В. В. Бонч-Бруевич). Благодаря поддержке Дзержинского и Луначарского стали печататься исторические сочинения Морозова. Мистические и оккультные настроения были популярны и среди русской интеллигенции начала XX в. Разоблачения Морозовым христианства и связанной с ним историографии были созвучны поискам "нового религиозного сознания", ожиданиям нового откровения и критике исторического христианства. Мистические мотивы не были чужды и представителям русского космизма, например, К. Э. Циолковскому. Новый взгляд Морозова на историю перекликается с воззрениями русских космистов на влияние внеземных факторов на исторические события, хотя их точки зрения и нельзя отождествлять. Даже личное знакомство с А. Л. Чижевским не привело к корректировке концепции Морозова. Разрабатывая учение о единстве Вселенной, он приходил к выводу о воздействии космоса на геологические и климатические явления на Земле. Согласно Морозову, жизнь представляет собой результат эволюции вселенной, эволюция жизни - продолжение эволюции материи. Вершиной эволюции является человеческий разум. Эта ренессансная антропологическая точка зрения важна и для понимания философско-исторической системы Морозова. Мистико-оккультный смысл заложен и в названии главного исторического труда Морозова, семитомном исследовании "Христос". "Христос", подчеркивал Морозов, означает "посвященный", "магистр оккультных наук", т. е. человек, владеющий тайным знанием.

profilib.net

Читать Новый взгляд на историю Русского государства - Морозов Николай Александрович - Страница 1

Н. А. Морозов

Новый взгляд на историю Русского государства

Издается при финансовой поддержке директора ООО «Мираж-Сталь» и «Катто-Нева»

Кулакова Андрея Анатольевича

Отв. ред. проф. А. Ф. Замалеев

Исторический нигилизм Н. А. Морозова

Ах, вы меня лишили мира? Хорошо же! Вашего мира не было!

Ю. К. Олеша

Конечно, всякий из нас волен оспаривать истинность древней истории, с одним условием — обходиться без нее. Можно отрицать ее; но ничего не поставишь вместо нее.

С. С. Уваров

Первый русский историограф Василий Никитич Татищев, помнится, делил историю по периодам «просвясчения ума»: до изобретения письменности, от изобретения письменности до Иисуса Христа, от Иисуса Христа до «обретения теснения книг», и от изобретения книгопечатания до современности. С середины XV в. — время гуттенберговского открытия — начинается период современности, получивший название модерна. С точки зрения модерна, упрощенно, всю историю можно делить на современность и несовременность, или на историю печатного и допечатного периодов. Современность для модерна обладает по отношению к другим историческим эпохам смысловым приоритетом. Современность владеет научно обоснованной истиной, в то время как прочие поколения погрязли в предрассудках. Фундаментальность изобретения Гуттенберга была по достоинству оценена потомками. Это даже дало повод пересмотреть всю историческую науку: если истина принадлежит современности, то истина истории—исключительное достояние эпохи книгопечатания и точных наук. Историография и философия истории XX в. знают несколько попыток пересмотра русской истории. С классовых позиций ее переписывали марксисты; взгляд на русскую историю с Востока предложили евразийцы; «естественно-научную» ревизию истории предпринимают последователи «новой хронологии». Среди предшественников последней был Николай Александрович Морозов (1854-1946). Словарные статьи и многочисленные исследования о Морозове рисуют образ стойкого революционера и последовательного борца с самодержавием, члена кружка «чайковцев», «Земли и Воли», члена исполкома «Народной воли», одного из основных теоретиков терроризма, участника покушений на императора Александра II. Вместе с тем, революционная деятельность Морозова постоянно переплеталась с научной работой. Человек необычайно даровитый, энциклопедически эрудированный, знавший двенадцать языков, Морозов был оригинальным ученым, оставившим многочисленные исследования по химии, физике, математике, астрономии, лингвистике, истории. По многоплановости и разнообразию затрагиваемых проблем с Морозовым сопоставимы, пожалуй, только А. С. Хомяков и А. А. Богданов.

Жизненный путь Морозова, растянувшийся без малого на столетие, начался и завершился в имении Борок Ярославской губернии. Морозов был сыном помещика П. А. Щепочкина и крепостной крестьянки А. В. Морозовой. Отец Морозова происходил из дворянского рода Нарышкиных и состоял в родстве с самим Петром I. Маргинальность происхождения, возможно, и определила последующую судьбу Морозова. Он избрал путь революционера-террориста, а после падения царского режима выступил с опровержением традиционной историографии. Морозов принимал участие в «хождении в народ», жил на нелегальном положении, дважды эмигрировал в Швейцарию, трижды арестовывался, проведя в заключении в общей сложности двадцать девять лет, из которых четверть века отсидел в одиночных камерах Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей. Получив в Швейцарии письмо С. Перовской, Морозов поспешил в Россию, чтобы принять участие в готовящемся покушении на Александра II, но был схвачен на границе и уже в крепости узнал о гибели императора. Этот предварительный арест, вероятно, и спас Морозова от смертной казни. Выжить в заточении Морозову помогла напряженная умственная работа. Он учил языки, читал всю доступную в тюрьме научную литературу и постоянно писал. По свидетельству жены Морозова, Ксении Алексеевны: «Когда же в Шлиссельбург привезли какую-то изъятую студенческую библиотеку, в которой было несколько сот книг научного содержания, а также беллетристика на иностранных языках, Морозов с жаром накинулся на чтение и стал делить время между книгами, мечтами и мыслями и воспоминаниями. Создавая свой собственный мир мыслей и образов, он окружил себя ими, как неприступной стеной, за которой исчезла беспросветная действительность». Покидая тюрьму, он вынес двадцать шесть томов рукописей (около пятнадцати тысяч страниц), содержащие около двухсот монографий по математике, химии, физике, истории, к публикации которых приступил на свободе. В 1906 г. по представлению Д. И. Менделеева за сочинение «Периодические системы строения вещества. Теория возникновения современных химических элементов» Петербургский университет присвоил Морозову без защиты степень почетного доктора наук по химии. Это дало ему возможность приступить к исследованиям в Петербургской биологической лаборатории П. Ф. Лесгафта и начать преподавать аналитическую химию в Высшей вольной школе П. Ф. Лесгафта. В 1918 г. стараниями Морозова биологическая лаборатория была преобразована в Научный институт им. П. Ф. Лесгафта, директором которого Морозов оставался до конца жизни. В 1932 г. был избран почетным членом АН СССР. Работоспособность, помноженная на долголетие, дала обильные результаты. Всего Морозову принадлежит около трех тысяч работ, из которых он успел напечатать только четыреста.

Однако многолетнее одиночное заключение, маргинальное положение Морозова в обществе и официальной науке сказались на манере и специфике его исследований. Прежде всего, это монологизм морозовского мышления, вызванный недостатком общения; желание расправиться со старой наукой так же, как революционер расправляется со старым режимом; доходящая до фанатизма убежденность в своей правоте. Наиболее заметно это проявилось в исторических исследованиях Морозова. С другой стороны, естественно-научный рационализм Морозова парадоксальным образом соединялся с пантеистическим мистицизмом антихристианского толка. Насколько одиночная камера располагала к мистицизму, сказать трудно. Занятия наукой позволяли сохранить ясность рассудка и не давали сойти с ума. Но сам Морозов признавался, что выжить в одиночной камере ему помогало сознание того, что он сидит во Вселенной, а не в тюрьме. Теория и практика мистицизма знают многочисленные описания подобного разрастания микрокосма в макрокосм. Протопопу Аввакуму, например, в темнице не только являлся ангел со щами, но и его собственное тело разрасталось до целого мира. Интерес к мистицизму и оккультизму проявляли и некоторые деятели большевистского правительства (Ф. Э. Дзержинский, А. В. Луначарский, В. В. Бонч-Бруевич). Благодаря поддержке Дзержинского и Луначарского стали печататься исторические сочинения Морозова. Мистические и оккультные настроения были популярны и среди русской интеллигенции начала XX в. Разоблачения Морозовым христианства и связанной с ним историографии были созвучны поискам «нового религиозного сознания», ожиданиям нового откровения и критике исторического христианства. Мистические мотивы не были чужды и представителям русского космизма, например, К. Э. Циолковскому. Новый взгляд Морозова на историю перекликается с воззрениями русских космистов на влияние внеземных факторов на исторические события, хотя их точки зрения и нельзя отождествлять. Даже личное знакомство с А. Л. Чижевским не привело к корректировке концепции Морозова. Разрабатывая учение о единстве Вселенной, он приходил к выводу о воздействии космоса на геологические и климатические явления на Земле. Согласно Морозову, жизнь представляет собой результат эволюции вселенной, эволюция жизни — продолжение эволюции материи. Вершиной эволюции является человеческий разум. Эта ренессансная антропологическая точка зрения важна и для понимания философско-исторической системы Морозова. Мистико-оккультный смысл заложен и в названии главного исторического труда Морозова, семитомном исследовании «Христос». «Христос», подчеркивал Морозов, означает «посвященный», «магистр оккультных наук», т. е. человек, владеющий тайным знанием.

online-knigi.com

История России. Смутное время - Людмила Морозова

 

Предисловие

В исторической науке Смутой, или Смутным временем, называются события, связанные с затяжным династическим кризисом, возникшим в Русском государстве после смерти в 1598 г. последнего царя из династии московских Рюриковичей — Федора Ивановича. Это и бесконечная смена правителей на престоле, и острые социальные и политические баталии, и кровавое междоусобие, и иностранная интервенция, и, наконец, подъем всех патриотических сил общества для борьбы со всеми внешними и внутренними врагами для освобождения страны и восстановления национального государства.

Следует отметить, что сам термин «Смута» для обозначения событий начала XVII в. в России был придуман подьячим Посольского приказа Г. Котошихиным, который в 1664 г. бежал из России и написал в Швеции сочинение о порядках и обстановке в Русском государстве.

Среди исследователей до сих пор нет единого мнения ни о причинах начала Смуты, ни о хронологических рамках этого периода, ни о том, каковы были ее результаты.

Известный историк XIX в. С. М. Соловьев полагал, что главная причина Смуты заключалась в столкновении старых дружинных начал с новыми государственными. Оно выразилось в борьбе московских государей (Бориса Годунова, Василия Шуйского) с боярством и противогосударственными устремлениями казачества. Этой же точки зрения придерживался и И. Е. Забелин.

Другой не менее известный историк XIX в. Н. И. Костомаров основную причину Смуты видел в происках папской власти и польского короля, выдвинувших самозванцев Лжедмитриев, которые намеривались подчинить себе Русское государство.

В. И. Ключевский полагал, что все заключалось в аномальном характере верховной власти в Русском государстве XVI в. В ней объединялись два непримиримых начала: царь был не только верховным правителем (так должно быть в государстве), но и территориальным владельцем страны (это могло быть только в уделе). В итоге до Смуты государство было не добровольным союзом целого народа, а царским хозяйством, в котором закон часто представлял собой лишь государево распоряжение. Поэтому после смерти последнего законного представителя династии московских князей в стране возник хаос.

Известный дореволюционный исследователь Смутного времени С. Ф. Платонов видел его истоки в правлении Ивана Грозного, который неразумной внешней и внутренней политикой привел русское общество к разделению на враждующие группировки. Он делил Смуту на три периода: 1 — борьба за московский престол различных претендентов; 2 — разрушение государственного порядка в ходе социальных боев; 3 — борьба за национальную независимость.

В советской историографии термин Смута был отвергнут. Вместо него была разработана концепция крестьянских войн против крепостного строя. События начала XVII в. стали называться «Первой крестьянской войной под руководством И. И. Болотникова».

Затем Р. Г. Скрынников вновь восстановил термин «Смута» и стал считать, что в это время происходила острая социально-политическая борьба, в которую были вовлечены все слои русского общества. А Л. Станиславский предложил новый термин для этого времени — гражданская война. По его мнению, главной движущей силой ее было казачество.

Американский ученый Ч. Даннинг предположил, что причиной Смуты было то, что широкие народные массы с оружием в руках начали сражаться «за доброго царя Дмитрия». Немецкий историк Г. Нольте высказал мнение, что в это время произошло восстание простых людей российских окраин против центрального правительства с целью добиться большей самостоятельности.

Наличие столь значительного количества различных концепций Смутного времени объясняется не только сложностью этого периода, но крайней противоречивостью источников, которые используются для его изучения.

Дело в том, что в ходе гражданских, социальных и освободительных битв резко возросла политическая активность всех слоев общества, повысились их самосознание и самообразование. Результатом этого стало создание большого числа сочинений о Смутном времени. На их страницах современники описывали происходившие события, высказывали к ним отношение, пытались дать им оценку и вскрыть причины. Жанры этих произведений самые разнообразные. Это и летописцы, и хронографы, и истории, и повести, и сказания, и жития, и плачи, и даже чудесные видения.

Все эти памятники, наравне с актовым материалом, являются важнейшими источниками для изучения Смутного времени. Ведь в них авторы в яркой и образной форме делились своими воспоминаниями о пережитом. Однако ближайшее ознакомление с этими сочинениями показывает, что в одних содержится хвалебная характеристика Бориса Годунова, в других — этот царь назван преступником, покусившимся на жизнь сына Ивана Грозного царевича Дмитрия, в третьих — ему дана двойственная характеристика. Есть и такие памятники, в которых выражено полное равнодушие к царю Борису, но всячески прославлен Василий Шуйский. Главным врагом в них назван самозванец Григорий Отрепьев, пытавшийся присвоить царскую власть и окатоличить русских людей.

Некоторые исследователи попытались объяснить эти различия политическими пристрастиями писателей и временем создания произведений. По их мнению, сочинения, созданные в правление царя Бориса, должны прославлять именно его, при В. Шуйском, соответственно — этого царя и т. д. Однако обнаруживается, что в написанной при Михаиле Романове рукописи Филарета вдруг снова прославлен давно умерший В. И. Шуйский. Аналогично, в поздней Латухинской степенной книге оказалась хвалебная характеристика Б. Ф. Годунова. Число таких примеров велико.

Еще больше разнятся авторы сочинений о Смуте в понимании ее причин. Например, дьяк Иван Тимофеев видел ее истоки в правлении Ивана Грозного. Троицкий келарь Авраамий Палицын клеймил все общество за грехи. В «Сказании о Гришке Отрепьеве» главным виновником назван самозванец Лжедмитрий I, в «Повести како отмсти» и «Повести како восхити» — Борис Годунов. В «Новой повести» главные враги Веры и Отечества — это поляки во главе с королем Сигизмундом III.

Все эти противоречивые оценки повторяются потом в трудах историков, и это ведет к тому, что суть Смуты становится еще более непонятной. Где же выход?

Он видится в том, чтобы наиболее подробнейшим образом представить ход событий Смутного времени с использованием самых разнообразных источников. При этом необходимо давать каждому из них характеристику о степени его достоверности и объективности в оценке происходившего.

Литература

Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Сочинения. Книга IV. Т. 7. М., 1989; Забелин И. Е. Минин и Пожарский. М., 1901; Костомаров Н. И. Повесть об освобождении Москвы от поляков в 1612 году и избрание царя Михаила. М., 1988; Ключевский В. О. Курс русской истории. М., 1937, Ч. III.; Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993; он же. Смутное время. Прага, 1924; Смирнов И. И. Восстание Болотникова. 1606–1607. Л., 1951; Скрынников Р. Г. Социально-политическая борьба в Русском государстве в начале XVII в. Л., 1985; он же. Россия в начале XVII в. Смута. М., 1988; Станиславский А. Л. Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе истории. М., 1990 и др.

litresp.ru

учебно-практический справочник / С.Д. Морозов

Историческая наука — это логическая цепочка причинно-следственных связей, в которую вплетаются конкретные факты, что позволяет объективно воссоздать развитие общества в пространстве и времени. Предмет «История России» изучает развитие российского общества с древнейших времен до наших дней.

При изучении исторического процесса применяют различные методы (подходы): формационный, модернизированный формационный, цивилизационный, религиозный, классовый, личностный, всемирно-исторический, локально-исторический, комбинированный и др.

Формационный метод (доминировал в советское время) — рассмотрение развития человечества как пяти последовательно сменяющих друг друга общественно-экономических формаций: первобытнообщинной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической, коммунистической (социалистической). Модернизированный формационный метод ближе к классическому марксистскому с той разницей, что историки выделяли не пять, а три формации — доиндуст-риальную (аграрную), индустриальную, постиндустриальную (информационную). В основе цивилизационного метода лежит не деление на формации, а последовательная смена разных цивилизаций и их сосуществование. Религиозный метод рассматривает исторический процесс через призму развития религии и как результат деятельности Бога. Личностный метод представляет историю как результат волевых действий выдающихся личностей, которые ведут за собой массы. Локально-исторический метод изучает историю развития какой-либо страны в отрыве от остальных событий в мире (частично этот подход господствовал в советскую эпоху при изучении СССР как особого государства, живущего по своим законам развития). Всемирно-исторический метод изучает конкретные исторические события в контексте всемирно-исторического времени. Комплексный метод совмещает различные подходы.

Движущие силы истории — это совокупность факторов, которые влияют на исторический процесс. Современная наука исходит из того, что в истории действуют как объективные, так и субъективные факторы, причем роль последних очень велика.

История — это наука, в значительной степени конъюнктурная и не свободная от идеологии. Независимо от эпохи, она используется господствующими политическими силами для обоснования и достижения своих интересов и отражает официальную точку зрения. Например, немецкие историки XVIII в. развили норманнскую теорию происхождения России. Ими же была преувеличена «прогрессивность» императрицы Екатерины II, чья крепостническая и реакционная эпоха подавалась как «просвещенный абсолютизм». Почти полностью была сфальсифицирована советская история. В настоящее время предпринимаются попытки идеализировать царей, придавая им образ «мучеников за народ», что далеко не соответствует их реальным поступкам.

В отличие от математики, многие исторические события надо воспринимать не как точно имевшие место (особенно касающиеся древности и средневековья), а как версию этих событий, написанную живыми людьми, не свободными от влияния эпохи, интересов правящих сил, собственного восприятия событий. Все это надо учитывать при изучении предмета.

Предлагаемый учебно-практический справочник дает возможность выпускникам и абитуриентам эффективно, не растрачивая времени даром, подготовиться к единому государственному экзамену. Он поможет систематизировать знания, полученные во время учебы в школе, усовершенствовать умение применять полученные теоретические сведения на практике. Справочник содержит необходимую информацию об основных событиях, происходивших в разные эпохи развития России, и видных деятелях отечественной истории, а также практические задания, тесты, демонстрационный вариант экзаменационной работы в формате ЕГЭ-2013, размещенный на сайте www.ege.edu.ru Материалы справочника можно с успехом использовать также и при подготовке к уроку, контрольной работе.

Издание отвечает действующей школьной программе по истории России Министерства образования и науки Российской Федерации, форме контрольных измерительных материалов (КИМ), разработанных специалистами Федерального института педагогических измерений.

www.egeigia.ru

Борис Морозов, боярин: биография, наследство

Среди государственных деятелей допетровской России одним из наиболее ярких представителей этой эпохи является ближайший к государю Алексею Михайловичу царедворец ―боярин Морозов Борис Иванович. Оценка его деятельности не может быть однозначной: так, всемерно ратуя за благополучие государства и незыблемость престола, он подчас взваливал на плечи простого народа непосильное бремя экономических тягот, что провоцировало волнения, приводящие к кровавым бунтам.

Восхождение нового царедворца

Боярин Борис Морозов родился на исходе XVI века. Судьба была к нему благосклонна ― он появился на свет не только одним из наследников древнего и знатного рода, но и родственником, хотя и дальним, самому государю. Морозовы и Романовы породнились ещё до восшествия на престол Михаила Фёдоровича.

В 1613 году в Москве заседал Земской собор, решением которого на престол был избран первый представитель династии Романовых - шестнадцатилетний Михаил Фёдорович. Среди участников собора, оставивших свои подписи под исторической грамотой, был и молодой боярин Борис Иванович Морозов. Биография его с этого времени неразрывно связана с вершиной государственной власти.

Мудрый воспитатель

Бояре Морозовы ― Борис и его родной брат Глеб - получили при новом царе должность спальников, что позволило им быстро войти в число «своих» людей и завоевать симпатии самодержца, тем более, что они были с ним почти ровесниками. Когда появившемуся на свет в 1629 году наследнику престола будущему государю Алексею Михайловичу (отцу Петра Великого) исполнилось четыре года, Борис Морозов был назначен опекуном (или, как говорили в те времена, «дядькой»).

Благодаря Борису Ивановичу будущий царь получил разностороннее образование. Кроме постижения основ грамматики и Катехизиса, юный царевич знакомился с гравюрами западных художников и отечественными лубочными картинками. Разглядывая их со своим наставником, он получил представление о движении небесных светил, многообразии животного и растительного мира, а также о жизни людей в иных странах. Сохранились сведения о том, что историю царевич изучал при помощи Лицевого свода ― летописи, иллюстрированной множеством гравюр.

Становление личности будущего царя

Труды наставника не пропали даром ― наследник престола получил обширные знания в самых различных областях. Дошедшие до нас автографы свидетельствуют о том, что писал он грамотно и при этом владел хорошим литературным слогом. Но главный результат воспитания заключался в том, что личность царя не была подавлена требованиями этикета и придворными обязанностями. В своих письмах к близким людям он предстаёт открытым и сердечным человеком. Неудивительно, что Алексей Михайлович до конца дней считал Морозова своим вторым отцом и относился к нему соответствующим образом.

Что же касается собственного образования, то, по воспоминаниям современников, боярин Борис Морозов считал его крайне недостаточным. Говоря об этом, он судя по всему имел в виду незнание им иностранных языков и невозможность читать европейские книги. Собственноручно составленные им документы свидетельствуют о том, что он был образован и грамотен, тем более что в его покоях помещалась весьма обширная и интересная библиотека.

Необходимость государственных реформ

Государь Алексей Михайлович унаследовал престол, когда ему едва исполнилось шестнадцать лет, а буквально через несколько месяцев после этого потерял мать. Поэтому неудивительно, что в столь юном возрасте он хотел иметь рядом мудрого и надёжного правителя, тем более, что обстановка, сложившаяся к тому времени в России, требовала незамедлительных и радикальных перемен во многих областях внутренней политики.

Самые неотложные меры следовало предпринять в устройстве городов, налоговой системе и укреплении централизации власти. Все эти задачи взяло на себя правительство, которое возглавлял верный царский слуга ― Борис Иванович Морозов. 17 век с самого начала принёс России неисчислимые бедствия. Это и самозванцы, появившиеся под именем царевича Димитрия, и нашествия поляков, и страшные неурожаи, ставшие причиной голодной смерти тысяч россиян. Кроме того, сыграли роль и явные ошибки, допущенные в предыдущее царствование. Всё это породило многочисленные проблемы, требовавшие немедленного решения.

На вершине власти

Став российским самодержцем, Алексей Михайлович почти полностью поменял состав правительства, доверив все ключевые посты ближайшим своим людям, среди которых оказался и Морозов. Борис Иванович ― боярин умный и, что очень важно, ― хозяйственный, приступил к осуществлению государственных реформ с той же хваткой, что и к управлению собственными вотчинами.

Государь поручил ему управление несколькими приказами, наиболее ответственными среди которых были Приказ Большой казны (финансы), Иноземный и Стрелецкий. Кроме этого, в его ведении находилась государственная монополия на торговлю спиртными напитками, во все времена составлявшая значительную часть национального бюджета. Таким образом, в руках Морозова сосредоточилась огромная власть ― деньги, армия и контроль за международной политикой.

Реформы, продиктованные жизнью

Наиболее важной из стоящих перед ним задач было наведение порядка в финансовой сфере. С этой целью Борис Морозов провёл ряд мероприятий по сокращению расходов на непомерно разросшуюся к тому времени администрацию. Проведя чистку государственного аппарата, он сменил многих воевод, погрязших в коррупции, и часть из них предал суду. Кроме того, была сокращена дворцовая и патриаршая прислуга, а тем, кто остался на прежних местах, уменьшено жалование.

Прошли реформы и в органах местного самоуправления, а также в армии. Но, как это нередко случается в России, наведение порядка обернулось новыми беспорядками. Разумные и своевременные меры Морозова привели к тому, что большая часть дел, поступавшая прежде на рассмотрение воевод и руководителей приказов, перешла в ведение дьяков и подьячих, которые сразу увеличили поборы, вызвав всеобщее недовольство.

Другой проблемой, которую пытался решить Морозов, был сбор налогов с жителей городов, многие из которых были освобождены от податей, так как числились за слободами монастырей и высшей знати. Проведя поголовную перепись населения, он обеспечил равномерную уплату налогов всеми горожанами. Разумеется, осуществив столь важное начинание, он пополнил казну, но нажил себе много непримиримых врагов. Кроме того, повысив пошлины за ввоз товаров иностранными купцами, он настроил против себя и торговых людей.

Соляные бунты

Последней же каплей, переполнившей чашу терпения жителей Москвы и многих российских городов, было повышение цены на соль, продажа которой являлась государственной монополией. Этой мерой Борис Морозов пытался заменить многие прямые подати. Логика действий была проста ― от уплаты налогов можно было уклониться, но обойтись без соли не мог ни один человек. Покупая у государства этот продукт и переплачивая определённую сумму, он тем самым вносил свою долю сбора налогов.

Но как гласит пословица: «Благими намерениями выстлана дорога в ад». Реформы, направленные на укрепление государства и улучшение жизни его граждан, стали причиной всеобщего недовольства, вылившегося в события, получившие название «соляных бунтов». Направлены они были главным образом против боярина Морозова и возглавляемого им правительства.

К этому времени его положение при дворе значительно укрепилось за счёт женитьбы на сестре царицы Марии Милославской, однако даже ближайшее родство с государем не могло защитить ненавистного боярина от народного гнева. Глухой ропот и всеобщее недовольство вылились в мае 1648 года в активные действия.

Начало волнений

Из хроники тех лет известно, что начались волнения с того, что толпа остановила царя, возвращавшегося с богомолья в Троице-Сергиевой Лавре, и обратилась к нему с жалобами, упрекая Морозова и его чиновников во мздоимстве. Возможно, государь сумел бы успокоить народ, и всё обошлось без открытого бунта, но стрельцы, подчинённые непосредственно Борису Ивановичу, бросились избивать собравшихся плетями. Это послужило детонатором дальнейших событий.

На следующий день толпа ворвалась в Кремль, где к ним присоединились стрельцы, также ущемлённые в своих интересах последними реформами. Бунтовщики разгромили и разграбили царский дворец. Часть восставших проникла в винные погреба, в которых и нашла свою смерть после того, как начался пожар. Вслед за этим были разгромлены и подожжены дома многих бояр, а те из них, кто попался под руку толпе, убиты. Но главным врагом толпы был Борис Морозов. Боярин вызывал в народе такую ненависть, что все требовали его выдачи для немедленной расправы.

Последние годы жизни

Только личное обещание царя отставить Морозова от всех дел успокоило толпу и позволило тому бежать из столицы в Кирилло-Белозёрский монастырь, где он скрывался до полного усмирения бунтовщиков. По возвращении в Москву беглый боярин продолжал заниматься государственными делами, но при этом стараясь не быть на виду. Когда разрабатывалось знаменитое «Соборное Уложение», ставшее на долгие годы основой юридической базы российского законодательства, в работе над ним принял участие и боярин Морозов Борис Иванович.

Биография его в этот последний период жизни свидетельствует о многочисленных душевных и телесных недугах, обрушившихся на этого некогда энергичного и полного сил человека. Скончался Борис Иванович в 1661 году. Царь Алексей Михайлович лично провожал в последний путь своего горячо любимого наставника, которым был для него Борис Морозов.

Наследство покойного досталось его родному брату Глебу, так как сам он к тому времени не имел ни жены, ни детей. Когда же вскоре и брат закончил свой земной путь, то состояние перешло к его сыну, но фактически распоряжалась им его мать ― боярыня Феодосия Морозова, вошедшая в историю своей раскольнической деятельностью и увековеченная на знаменитой картине Василия Сурикова.

fb.ru

Морозов - Российская Империя - история государства Российского

ВОСПИТАНИЕ ГЕНЕРАЛА И ОФИЦЕРА КАК ОСНОВА ПОБЕД И ПОРАЖЕНИЙ

Исторический очерк из жизни русской армии эпохи наполеоновских войн и времен плац-парада

I. Русская армия эпохи наполеоновских войн

Наследие Екатерининского века

...В то время, когда на Западе солдат гоняли в бой как стадо баранов, когда ныне выражение «Они не знали» стало эпитетом минувшей войны, Суворов еще тогда требовал и добивался, чтобы «всякий воин понимал свой маневр».В то время, когда на Западе все обучение войск сводилось к параду и исполнению тех замысловатых построений, которыми Фридрих на закате своих дней морочил Европу, у нас еще устав 1763 г. постановил: «Учить войска только тому, что им придется делать на войне».После минувшей войны мы открыли Америку в виде применения войск к местности и приписали необходимость  этого  исключительно новым условиям боя, а между тем у нас же правила для обучения егерей 1789 г. гласили:«Приучать к проворному беганью, подпалзывать скрытыми местами, скрываться в ямах и впадинах, прятаться за камни и кусты возвышенные, укрывшись стрелять и, ложась на спину, заряжать ружье»...«Наставление гг. пехотным офицерам в день сражения» (1812 года), проникнутое Суворовским духом, прямо требует от начальников применять к местности свои части, причем только воспрещает отводить их для этого назад.До самого последнего времени у нас не сознавали значения огня в бою и осмеливались даже ссылаться при этом на авторитет Суворова, цепляясь за одну его фразу и не понимая его духа; а на самом деле, как бы в насмешку над своими мнимыми последователями Великий Полководец как раз требовал от своих войск, и весьма настойчиво, хорошей и меткой стрельбы, причем добивался, чтобы на каждого солдата в бою было не менее 100 патронов,— количество по тогдашнему времени колоссальное.Дальше же всего шагнули екатерининские генералы в деле воспитания войск и истинной дисциплины.В то самое время, когда на Западе личность подчиненного унижалась всеми способами, а солдат третировался, как существо низшее, когда вся дисциплина была построена на палке капрала, которой, по выражению Фридриха, солдат дол-жен был бояться больше, чем пули неприятеля,  у  нас  еще Потемкин,будучи президентом Военной коллегии, требовал самого внимательного отношения начальников к подчиненным и, в частности, относительно нижних чинов, напоминал, что «солдат есть название честное, коим и первые чины именуются».Еще дальше пошел Румянцев, совершенно уничтоживший в своей армии побои.«Однако же,— пишет по этому поводу удивленный современник,— при всем том дисциплина и чиноначалие в должном уважении оставались».В это же время Суворов допускал и возражения низшего высшему, с тем только, чтобы оно делалось «пристойно, наедине, а не в многолюдстве,   иначе   будет буйством»...

Вожди нашей армии в наполеоновскую эпоху

Преклонимся и перед тем колоссальным обаянием, которое умел внушить своим офицерам генерал той эпохи и по-средством которого он прежде всего управлял своими подчиненными.Поразительно то безграничное благоговение к своим обожаемым вождям, которым так и веет со многих страниц воспоминаний современников; так и видишь перед собой совершенно особенных людей,— видишь богатырей, для которых не могло быть ничего невозможного, потому что они умели владеть сердцем и душою своих подчиненных, могли быть уверены в их бесконечной преданности.Невольно, перечитывая страницы подобных воспоминаний, проникаешься и сам подобным же благоговением к тем светлым личностям, которые умели быть начальниками не в силу статей дисциплинарного устава, не в силу своих густых эполет, а прежде всего благодаря тому уважению, которое внушал подчиненным их светлый облик.Конечно, это уважение прежде всего являлось следствием личных достоинств вождя того времени, следствием его высоких рыцарских качеств, но оно в высшей степени усиливалось, доходя до настоящего благоговения, благодаря той удивительной простоте, приветливости и доступности, которыми отличался начальник (той) эпохи по отношению к своим подчиненным.Эта поразительная манера сохранять свое достоинство и в то же время быть равным среди подчиненных чрезвычайно характерна в лучших генералах того времени.«Никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том своих подчиненных»,— пишет Ермолов о кн. Багратионе.Не менее выразительно пишет и  о  самом  Ермолове Лажечников:«В офицерском кругу был он душою весь нараспашку, здесь не было чинов и офицеры, забывая их, никогда не забывали, что находятся перед Ермоловым, к которому привыкли питать глубокое уважение, благоговейную любовь и преданность».Конечно, тот, кто, стоя во главе войск, обладал высокими умственными и нравственными достоинствами, кто был до мозга костей настоящим солдатом, кто в офицере видел родного своего брата — такого же солдата, тот и не мог держать себя иначе.Убегать от своих войск, скрываться от них за ширмой этикета и церемониала — есть удел одной бездарности, мнящей этим скрыть свое ничтожество; все же истинно военные люди всегда отличались своей простотой и доступностью; ими они    всецело    завоевывали сердцаподчиненных и таким образом воспитывали в них надежных себе сотрудников.За то им и не приходилось жаловаться на недостатки офицерского состава, на плохую якобы подготовку и воспитание своих офицеров.Ведь подобные жалобы прежде всего обнаруживают ничтожество самого начальника. Кто владеет сердцами своих подчиненных, кто имеет на них высокое нравственное влияние, кто является начальником не только в силу своего чина, тот сам всегда одним своим примером уже может воспитать подчиненных в каком угодно направлении, указать им настоящий путь военного человека, не прибегая к взысканиям, которые одни, сами по себе, еще никогда никого не воспитывали.Кто же далек и чужд внутреннего мира своих подчиненных, кто хочет управлять ими с высоты величия, посредством одних грозных приказов, разносов и взысканий, тому, конечно, нечего пенять на недостатки своих офицеров; он жнет то, что посеял. Для истинного, не показного воспитания войск недостаточно «требовать» от них того или другого, надо прежде всего уметь и им «дать» кое-что своей личностью и трудом.И в этом отношении, в отношении умения воспитывать свои войска, многому можно поучиться у лучших начальников нашей славной эпохи.Глубоко ошибется тот, кто подумает, что они достигали популярности и любви слабостью по службе и потаканием своим подчиненным. Наоборот, следует отметить, что в случаях серьезных служебных проступков они были много строже даже начальников следующей суровой эпохи. Так, тот же снисходительный и обожаемый кн. Багратион не задумался разжаловать в рядовые заснувшего ночью караульного начальника бобруйской гауптвахты.Но, наряду с неумолимой строгостью к серьезным проступкам, тогдашнему начальнику и в голову не пришло бы изводить своих подчиненных какими-либо мелочами и требованиями собственного измышления.Мало того, накладывая взыскание, они подчеркивали, что взыскивают не сами по себе, не по личности, а по службе.И насколько вообще щепетильны были в этом отношении тогдашние начальники, как предпочитали они лучше совсем не наложить взыскания, когда проступок касался их личности, чем подать повод думать, что они взыскивают по личности, можно видеть из следующего факта, касающегося кн. Багратиона.«Кроме других предосудительных привычек,— пишет Д. Давыдов,— нижние чины дозволяли себе разряжать ружья (не только после дела, но и во время самой битвы). Проезжая через селение Анкендорф, князь едва не сделался жертвою подобного обычая. Егерь, не видя нас, выстрелил из-за угла дома, находившегося не более 2 сажен от князя; выстрел был прямо направлен в него. Князь давно уже отдал на этот счет строгое приказание и всегда сильно взыскивал с ослушников. Но здесь направление выстрела спасло егеря; ибо князь, полагая, что наказание в этом случае имело бы вид личности, проскакал мимо; но никогда не забуду я орлиного взгляда, брошенного им на виновного».Самой же симпатичной, самой высокой чертой тогдашнего рыцаря-генерала являлось бережное его отношение к самолюбию подчиненных. Ни на словах, ни в приказах не позволяли они себе и тени того глумления, того издевательства над офицерами, какое с такой любовью и прибавлением самых плоских острот стало широко практиковаться в позднейшее время.Тогдашние   начальники слишком серьезно смотрели на свое призвание, слишком высоко ставили свое звание, чтобы унижать его издевательством над беззащитными подчиненными.К тому же, как истинные военные люди, в самолюбии офицеров они видели не предмет насмешек и глумления, а могущественный рычаг воспитания своих подчиненных...О том же неукротимом и горячем Ермолове хорошо выразился дежурный генерал 2-й армии Марин: «Я люблю видеть сего Ахилла в гневе, из уст которого никогда не вырывается ничего оскорбительного для провинившегося подчиненного».Взгляды эпохи на отношения к нижним чинам и понятие о истинной дисциплине хорошо вылились в известном «Наставлении гг. пехотным офицерам в день сражения». Здесь можно видеть, как резко различали тогдашние генералы разницу между гуманностью и слабостью, между заботливостью и заигрыванием с солдатом, между истинной дисциплиной, чуждой, однако, мелочных придирок, и распущенностью. Так, «Наставление» гласит: «В некоторых полках есть постыдное заведение, что офицеры и ротные командиры в мирное время строги и взыскательны, а на войне слабы и в команде своих подчиненных нерешительны.Ничего нет хуже таковых офицеров: они могут иногда казаться хорошими во время мира, но как негодных для настоящей службы их терпеть в полках не должно.Воля всемилостивейшего государя нашего есть, чтобы с солдата взыскивали только за настоящую службу; прежние излишние учения, как-то многочисленные темпы ружьем и проч., уже давно отменены и офицер при всей возможной за настоящие преступления строгости может легко заслужить почтеннейшее для военного человека название — друг солдата. «Чем больше офицер в спокойное время был справедлив и ласков, тем больше на войне подчиненные будут стараться оправдать сии поступки и в глазах его один перед другим отличаться».Неудивительно, что при подобных взглядах и обращении начальников с подчиненными многие части армии того времени могли представлять действительно прочную цепь, в которой от генерала и до солдата все жило и думало одной мыслью, одной идеей.(...)

Тактика и обучение войск

...Достойно при этом внимания, что, перенимая многое у противников, ни один начальник нигде не признался в этом, нигде открыто не порекомендовал своим подчиненным учиться у врага, как это, к сожалению, зачастую практиковалось в минувшую войну. Наоборот, высоко ставя дух войск, желая всячески в них поднять сознание своего превосходства над врагом, тогдашние начальники всюду стремятся убедить своих подчиненных в том, что они лучше своего противника.Любопытно, что само «Наставление гг. пехотным офицерам» прежде всего начинается уверением армии в том, что она вполне «привычна к войне» и что «большая часть офицеров знают совершенно долг свой», и только для новых мало-опытных лиц «считается неизлишним преподать следующие простые и легкие правила». В дальнейшем изложении наставления всюду так и бросается в глаза желание убедить армию, что она лучшая в мире, что для нее нет ничего невозможного. В каждой строчке так и сквозит предыдущая   наша   славная эпоха.Отметим, что перед сражением офицеры должны «говорить с солдатами о том, что будет от них требоваться»... «Запрещается наистрожайше, чтобы никто из офи церов или солдат никогда не осмелился    сказать   что-нибудь такое, что могло бы страшить или удивить их товарищей; надобно стараться видеть неприятеля как он есть, хотя он и силен, хотя бы он был проворен и смел; но русские всегда были и будут гораздо храбрее».Как все это далеко от того презрения к врагу, которое мы питали в начале минувшей войны, и от того преклонения перед ним, к которому мы так резко перешли потом.(...)

Заключение

...Русская армия 1806—07 гг., хотя в конце концов и побежденная, произвела такое глубокое впечатление на своих победителей, что в дальнейшую эпоху, желая ободрить свои войска перед столкновениями с русскими, Наполеон писал в своих воззваниях: «Русские уже не те, у них нет более солдат эйлауских и фридландских». Вот какое впечатление производили на врага даже наши рекруты, когда ими умели управлять и внушать им истый солдатский дух.Наконец, самую рельефную и выразительную характеристику русской армии дал в 1813 г. Бернадотт, сказавший русским офицерам: «Для вас, русских, нет ничего невозможного; если бы ваш император был честолюбив, вас, русских, пришлось бы убивать каждого особенно, как убивают белых медведей на севере».Потом, обернувшись к своим шведам, он повторил: «Подражайте русским, для них нет ничего невозможного».И подобные отзывы заслужила армия, имевшая состав нижних чинов, далеко уступавший тем бородачам запасным, недостатками которых пытаются объяснить неуспех минувшей войны.И вот, сопоставляя в заключение все положительные и отрицательные стороны тогдашней армии, нельзя не признать, что успешным исходом Великой борьбы она была исключительно обязана своему генеральскому и офицерскому составу, именно его высокому, чисто военному, воспитанию, вырабатывавшему те высокие понятия о долге, чести и призвании военного человека, которыми так силен был тогдашний генерал и офицер.И не могла не победить та армия, где генерал и офицер составляли одну великую семью, жившую горячим желанием победы, горячей мечтой о величии и пользе Родины, где благо и честь армии стояли выше всяких личных счетов, где каждый отдельный член армии готов был душу свою положить за другого.И как это ни странно, великая заслуга тогдашнего командного состава, его высокие нравственные качества — настоящая причина моральной упругости всей армии — остались в тени до настоящего времени. Всю славу взял себе солдат этой эпохи,— тот солдат, которого, несмотря на все недостатки, умели делать настоящим богатырем его великие и доблестные начальники, труды которых и достоинства не оценены и по сие время.И вот прошли годы, минуло уже и столетие со времени наших первых встреч с Наполеоном! Полные блаженного неведения, мы долго пребывали в сладкой спячке, глубоко убежденные, что обладаем таким солдатом, который сам, без помощи начальников может выигрывать сражения...Не разбудил нас и гром Севастополя; полные уверенности во всемогуществе того же солдата, мы озаботились только переменой системы его обучения  и воспитания.Даже и после минувшей войны существует известный процент лиц, уверенных, что довольно выучить солдата грамоте, применению к местности и стрельбе, довольно воспитать его рассказами о подвиге Рябова, развить чтениями и показы-ванием туманных картин, чтобы добиться победы.Существует и другая категория лиц,  понимающих,  что  для достижения победы мало одних качеств солдата, нужны и соответствующие начальники. Но опять-таки большинство этих лиц думает создать начальника путем одного образования, чтением различных трактатов о военном деле, писанием диспозиций по немецкому образцу, пересаживанием заграничных порядков, т. е. тем теоретическим способом, который забраковал еще Суворов, приравняв чтение современных ему трактатов к чтению домашних лечебников и модных романов и выра-зившись, очевидно, про военных теоретиков, что они военное дело знают, да оно их не знает.Нельзя, конечно, отрицать необходимости и громадной важности образования в военном человеке, но нельзя и сказать, что, во-первых, читать и изучать вообще надо умело, с толком и главным образом историю войн, а не теорию и из-мышления любого немца, а во-вторых, все-таки не на одних этих основах зиждется сила и мощь начальника.Тяжелое военное дело требует от своих представителей прежде всего великих качеств самоотвержения и самоотречения, а эти качества не получаются из книг, а вырабатываются лишь путем долгого воспитания под руководством и на примере достойных и обожаемых вождей...Горе той армии, где карьеризм и эгоизм безнаказанно царят среди вождей, где большинство генералов думает лишь о своем благополучии, служит из-за наград и отличий, ведет лишь свою линию, справляясь по книжке старшинства и кан-дидатскому списку.Пусть пишутся там хорошие и громкие приказы, издаются отличные уставы, выпускаются чудные циркуляры!Все будет там отлично и гладко лишь до первого грома.Грянет он, и армия окажется только с хорошими канцеляристами, проповедниками, учеными, агрономами, каптенармусами, может быть, даже стрелками, тактиками, стратегами, но без настоящих военных людей, готовых беззаветно жертвовать собою друг за друга для блага Родины.И подобная армия напомнит собою известный воз из басни, везомый лебедем, раком и щукой.Итак, настоящая, истинная сила армии заключается прежде всего не в степени образования, не в талантах отдельных лиц, а в воспитании такой общей самоотверженной рядовой массы командного состава, которая бы не гонялась за блестящими эффектами, не искала красивых лавров, а смело и твердо шла в бой, гордая своим высоким призванием и крепкая своим понятием о долге и истинном благородстве. Вожди, вышедшие из такой массы, зачастую и не блещут своими особыми талантами, в одиночку не могут тягаться не только с гениями, но и со многими талантами фейерверочного типа, зато общая масса таких вождей в совокупности грозна и непобедима даже для гения.И счастье той армии, которая силу свою основывает не на отборе особых талантов, которая не ищет в мирное время «выдающихся» начальников,  не  верит  в призрачные таланты мирного времени, а заботится только о безжалостном удалении негодных элементов, основывает свою силу на одинаково хорошем подборе и воспитании всего своего командного состава, без заблаговременного подразделения на «та-лантов» и простых смертных.История показывает нам, как часто пресловутые таланты и гении мирного времени оказываются полными бездарностями на войне, история показывает нам, что вообще появление талантов и гениев есть только случайность, на которую нельзя рассчитывать, история, наконец, утешает нас, что и без гениев и первоклассных талантов велика и могуча, даже против гения, армия в руках многих, просто способных, начальников, воспитанных в рядах самих войск, когда полки армии являются воспитателями офицеров, а не департаментами,— местами службы, когда начальник создается, как создавались лучшие вожди эпохи, строевой службой, а не сваливается из канцелярий, контор и т. п. учреждений, якобы весьма полезных для выработки военных людей...

 

Н. Морозов. «Воспитание генерала и офицера как основа побед и поражений». Исторический очерк из жизни русской армии эпохи наполеоновских войн и времен плац-парада. Вильна, 1909

О долге и чести воинской в российской армии: Собрание материалов, 0-11 документов и статей / Сост. Ю.А. Галушко, А.А. Колесников; Под ред. В.Н. Лобова.— 2-е изд. М.: Воениздат, 1991.— 368 с: ил.Макет и оформление книги художника Н.Т. Катеруши.Фотосъемка экспонатов Военно-исторического музея артиллерии, инженерных войск и войск связи специально для этой книги выполнена Д.П. Гетманенко.

www.rusempire.ru

Читать онлайн книгу Новый взгляд на историю Русского государства

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 56 страниц)

Назад к карточке книги

Н. А. МорозовНовый взгляд на историю Русского государства

Издается при финансовой поддержке директора ООО «Мираж-Сталь» и «Катто-Нева»

Кулакова Андрея Анатольевича

Отв. ред. проф. А. Ф. Замалеев

Исторический нигилизм Н. А. Морозова

Ах, вы меня лишили мира? Хорошо же! Вашего мира не было!

Ю. К. Олеша

Конечно, всякий из нас волен оспаривать истинность древней истории, с одним условием – обходиться без нее. Можно отрицать ее; но ничего не поставишь вместо нее.

С. С. Уваров

Первый русский историограф Василий Никитич Татищев, помнится, делил историю по периодам «просвясчения ума»: до изобретения письменности, от изобретения письменности до Иисуса Христа, от Иисуса Христа до «обретения теснения книг», и от изобретения книгопечатания до современности. С середины XV в. – время гуттенберговского открытия – начинается период современности, получивший название модерна. С точки зрения модерна, упрощенно, всю историю можно делить на современность и несовременность, или на историю печатного и допечатного периодов. Современность для модерна обладает по отношению к другим историческим эпохам смысловым приоритетом. Современность владеет научно обоснованной истиной, в то время как прочие поколения погрязли в предрассудках. Фундаментальность изобретения Гуттенберга была по достоинству оценена потомками. Это даже дало повод пересмотреть всю историческую науку: если истина принадлежит современности, то истина истории—исключительное достояние эпохи книгопечатания и точных наук. Историография и философия истории XX в. знают несколько попыток пересмотра русской истории. С классовых позиций ее переписывали марксисты; взгляд на русскую историю с Востока предложили евразийцы; «естественно-научную» ревизию истории предпринимают последователи «новой хронологии». Среди предшественников последней был Николай Александрович Морозов (1854-1946). Словарные статьи и многочисленные исследования о Морозове рисуют образ стойкого революционера и последовательного борца с самодержавием, члена кружка «чайковцев», «Земли и Воли», члена исполкома «Народной воли», одного из основных теоретиков терроризма, участника покушений на императора Александра II. Вместе с тем, революционная деятельность Морозова постоянно переплеталась с научной работой. Человек необычайно даровитый, энциклопедически эрудированный, знавший двенадцать языков, Морозов был оригинальным ученым, оставившим многочисленные исследования по химии, физике, математике, астрономии, лингвистике, истории. По многоплановости и разнообразию затрагиваемых проблем с Морозовым сопоставимы, пожалуй, только А. С. Хомяков и А. А. Богданов.

Жизненный путь Морозова, растянувшийся без малого на столетие, начался и завершился в имении Борок Ярославской губернии. Морозов был сыном помещика П. А. Щепочкина и крепостной крестьянки А. В. Морозовой. Отец Морозова происходил из дворянского рода Нарышкиных и состоял в родстве с самим Петром I. Маргинальность происхождения, возможно, и определила последующую судьбу Морозова. Он избрал путь революционера-террориста, а после падения царского режима выступил с опровержением традиционной историографии. Морозов принимал участие в «хождении в народ», жил на нелегальном положении, дважды эмигрировал в Швейцарию, трижды арестовывался, проведя в заключении в общей сложности двадцать девять лет, из которых четверть века отсидел в одиночных камерах Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей. Получив в Швейцарии письмо С. Перовской, Морозов поспешил в Россию, чтобы принять участие в готовящемся покушении на Александра II, но был схвачен на границе и уже в крепости узнал о гибели императора. Этот предварительный арест, вероятно, и спас Морозова от смертной казни. Выжить в заточении Морозову помогла напряженная умственная работа. Он учил языки, читал всю доступную в тюрьме научную литературу и постоянно писал. По свидетельству жены Морозова, Ксении Алексеевны: «Когда же в Шлиссельбург привезли какую-то изъятую студенческую библиотеку, в которой было несколько сот книг научного содержания, а также беллетристика на иностранных языках, Морозов с жаром накинулся на чтение и стал делить время между книгами, мечтами и мыслями и воспоминаниями. Создавая свой собственный мир мыслей и образов, он окружил себя ими, как неприступной стеной, за которой исчезла беспросветная действительность». Покидая тюрьму, он вынес двадцать шесть томов рукописей (около пятнадцати тысяч страниц), содержащие около двухсот монографий по математике, химии, физике, истории, к публикации которых приступил на свободе. В 1906 г. по представлению Д. И. Менделеева за сочинение «Периодические системы строения вещества. Теория возникновения современных химических элементов» Петербургский университет присвоил Морозову без защиты степень почетного доктора наук по химии. Это дало ему возможность приступить к исследованиям в Петербургской биологической лаборатории П. Ф. Лесгафта и начать преподавать аналитическую химию в Высшей вольной школе П. Ф. Лесгафта. В 1918 г. стараниями Морозова биологическая лаборатория была преобразована в Научный институт им. П. Ф. Лесгафта, директором которого Морозов оставался до конца жизни. В 1932 г. был избран почетным членом АН СССР. Работоспособность, помноженная на долголетие, дала обильные результаты. Всего Морозову принадлежит около трех тысяч работ, из которых он успел напечатать только четыреста.

Однако многолетнее одиночное заключение, маргинальное положение Морозова в обществе и официальной науке сказались на манере и специфике его исследований. Прежде всего, это монологизм морозовского мышления, вызванный недостатком общения; желание расправиться со старой наукой так же, как революционер расправляется со старым режимом; доходящая до фанатизма убежденность в своей правоте. Наиболее заметно это проявилось в исторических исследованиях Морозова. С другой стороны, естественно-научный рационализм Морозова парадоксальным образом соединялся с пантеистическим мистицизмом антихристианского толка. Насколько одиночная камера располагала к мистицизму, сказать трудно. Занятия наукой позволяли сохранить ясность рассудка и не давали сойти с ума. Но сам Морозов признавался, что выжить в одиночной камере ему помогало сознание того, что он сидит во Вселенной, а не в тюрьме. Теория и практика мистицизма знают многочисленные описания подобного разрастания микрокосма в макрокосм. Протопопу Аввакуму, например, в темнице не только являлся ангел со щами, но и его собственное тело разрасталось до целого мира. Интерес к мистицизму и оккультизму проявляли и некоторые деятели большевистского правительства (Ф. Э. Дзержинский, А. В. Луначарский, В. В. Бонч-Бруевич). Благодаря поддержке Дзержинского и Луначарского стали печататься исторические сочинения Морозова. Мистические и оккультные настроения были популярны и среди русской интеллигенции начала XX в. Разоблачения Морозовым христианства и связанной с ним историографии были созвучны поискам «нового религиозного сознания», ожиданиям нового откровения и критике исторического христианства. Мистические мотивы не были чужды и представителям русского космизма, например, К. Э. Циолковскому. Новый взгляд Морозова на историю перекликается с воззрениями русских космистов на влияние внеземных факторов на исторические события, хотя их точки зрения и нельзя отождествлять. Даже личное знакомство с А. Л. Чижевским не привело к корректировке концепции Морозова. Разрабатывая учение о единстве Вселенной, он приходил к выводу о воздействии космоса на геологические и климатические явления на Земле. Согласно Морозову, жизнь представляет собой результат эволюции вселенной, эволюция жизни – продолжение эволюции материи. Вершиной эволюции является человеческий разум. Эта ренессансная антропологическая точка зрения важна и для понимания философско-исторической системы Морозова. Мистико-оккультный смысл заложен и в названии главного исторического труда Морозова, семитомном исследовании «Христос». «Христос», подчеркивал Морозов, означает «посвященный», «магистр оккультных наук», т. е. человек, владеющий тайным знанием.

Историческая концепция Морозова и опровержение им традиционного христианства тесно связаны между собой. К новому взгляду на историю он пришел от изучения Библии и богословской литературы. Первоначально в заключении из книг ему оказалось доступно только Св. Писание.

Морозов не был историком в точном смысле этого слова; его излюбленной сферой научной деятельности всегда были точные науки – физика, химия, математика. Историю как точное летоисчисление он открыл для себя, занимаясь теологическими вопросами, в частности, астрономической экзегезой Апокалипсиса.

Об этом он сам сообщает в письме к матери из крепости от 13 февраля 1904 г.: «Одно время (хотя уже давно) у меня не было другого чтения, кроме Библии, и, перечитав ее несколько раз, я и до сих пор помню наизусть очень многие ее места. К некоторым из библейских книг я относился особенно внимательно, так как в них нередко говорится о таких предметах, которые меня особенно интересуют, например о географических представлениях прошлых поколений человечества. Но более всего заинтересовал меня Апокалипсис, в котором, кроме чисто теологической части, есть прекрасные по своей художественности описания созвездий неба с проходившими по ним планетами, и облаков бури, пронесшейся в тот день над островом Патмосом.

Однако всю прелесть этого описания может понять только тот, кто хорошо знаком с астрономией и ясно представляет себе все виды прямых и понятных путей, по которым совершаются кажущиеся движения описанных в Апокалипсисе коней-планет, и кто хорошо помнит фигуры и взаимные положения сидящих на них зверей – созвездий Зодиака, с их бесчисленными очами-звездами. Тот, кто не знает вида звездного неба, кто не может сразу показать, где находятся в данное время дня и года описанные там созвездия Агнца или Овна, Весов, Тельца, Льва, Стрельца, Алтаря, Дракона и Персея, кто никогда не читал в старинных книгах о древнем символе смерти – созвездии Скорпиона, по которому несся тогда бледный конь Сатурн, или о созвездии Возничего с его конскими Уздами, до которых протянулась тогда, после грозы, кровавая полоса вечерней зари, или о созвездии Девы, которое было тогда „одето Солнцем“, кто не видал в темную звездную ночь, как двадцать четыре старца-часа, на которые разделяется в астрономии небо, обращаются вокруг вечно неподвижного полюса, символа вечности, – для того будет совершенно потеряна вся чудная прелесть и поэзия лучших мест этой книги, и в голове его не останется ничего, кроме какого-то кошмара от всех этих „звериных фигур“, с которыми он не может связать надлежащего представления!»

Тогда же его привлекает русская история: «Пересмотрел, между прочим, значительную часть Четьи-Минеи на славянском языке и вычитал в них такие вещи, каких даже и не подозревал... а я-то сначала думал, что эти толстые 12 томов, напечатанные древним славянским шрифтом на позеленелой от времени бумаге, очень скучная и сухая материя».

Постепенно Морозов втягивается в работу над древнерусскими источниками, все более убеждаясь, что астрономия позволяет пересмотреть многие явления отечественного средневековья, дать новую хронологию развития русской истории.

Это было тем более оправданно, что в отечественной науке с середины XIX в. под влиянием позитивизма развернулся острый спор о достоверности в истории, о значении природно-климатических факторов в историческом процессе. В этом споре приняли участие Т. Н. Грановский, П. Н. Кудрявцев, С. С. Уваров, К. Бер. К. Бер в работах «О влиянии внешней природы на социальные отношения отдельных народов и историю человечества» (1848) и «Человек в естественноисторическом отношении» (1851) предлагал рассматривать историю человечества как часть естественной истории, предполагая непосредственное влияние географических условий на ход исторического развития народов.

Точка зрения К. Бера безусловно важна для понимания того процесса, который привел к пересмотру истории с позиции естественных наук. К. Бер лишь обозначает новое направление в изучении истории. Гораздо больше совпадений обнаруживается у Морозова со взглядами С. С. Уварова, выступившего со статьей «Продвигается ли вперед историческая достоверность?». Сейчас эта статья мало известна, а в 1850 г. ее напечатали сразу два журнала различной политической ориентации– «Современник» и «Москвитянин». В статье Уварова сформулированы основные подходы и мотивы, позднее развитые в историческом творчестве Морозова. Это может вызвать недоумение, объяснимое, пожалуй, лишь тем, что оба ионии подходили к истории как к идеологической конструкции. Уваров, как известно, был автором, наверное, самой устойчивой идеологической формулы XIX в. – триады «православие, самодержавие, народность». Неясность и многозначность последнего члена триады, «народности», привели к его различным толкованиям. Уваров не первым стал употреблять термин «народность» как кальку с французских слов «nationalite» и «popularite», но благодаря его формуле этот термин вошел в более широкое употребление, вызвав к жизни, в конце концов, и такое самоназвание радикального движения, как «народники». Народники – терминологические наследники уваровской триады, – конечно же, по-иному понимали «народность». Для них «народность» была не вместе с «самодержавием» и «православием», а вместо «самодержавия» и «православия». В своей формуле Уваров утверждал те ценности, которые лежали в основе исторического существования России и которые народники нигилистически отрицали.

Ход рассуждений Морозова1   Во Временном правительстве Морозову был предложен пост товарища министра народного просвещения, от которого он отказался.

[Закрыть] поразительным образом во многом совпадает с мыслями Уварова, но выводы их противоположны. Приведу несколько высказываний Уварова. Отошедший к тому времени от дел бывший министр народного просвещения приходил к заключению о сомнительности тех сведений, которые мы имеем о древней истории. «Конечно, – писал он, – история древних времен гадатель-на; это скорее дело веры, чем обсуждения. Потому-то и необходимо принимать ее почти в том самом виде, в каком передали ее нам поэты, историки и риторы. Прилагать светильник новейшей критики ко временам отдаленным – это один из тех подвигов учености, в которых только посвященные могут дать себе отчет; но если рассматривать историю в ее отношениях ко всей совокупности цивилизации, как пищу огромной массы, как цепь преданий, неразрывно переходящую из века в век и остающуюся навсегда в памяти народов, тогда, я думаю, будет ясно, что для последних условия новейшей истории почти точно таковы ж, каковы условия истории древнейших времен для тесного круга ученых. Притом же ум человеческий, столь наклонный к синтезу, одарен природным инстинктом стремиться к положительному в области приобретенных знаний и подчиняться охотно только установившемуся авторитету, будь он, впрочем, и условный». Морозов, со своей стороны, отказывается от любых авторитетов и последовательно, вплоть до опровержения, идет по пути критической проверки источников и сведений по древней истории. «История времен отдаленных, – пишет Уваров, – лишена достоверности оттого, что нельзя аналитически показать достоинство источников и опереться на непреложные свидетельства. История эта носит на себе очевидно печать условности...» Морозов, признавая эту условность, ищет необходимые методы аналитической проверки фактов далекого прошлого. Отмечая «гадательность» древней истории, Уваров говорит о том, что и древнем периоде человеческой истории мы имеем не достоверное, а только правдоподобное знание, т. е. «достоверность древней истории подлежит тем странным условиям, при которых правдоподобное становится истинным, и до которых едва касается искуснейший критический анализ». В силу этого, делает вывод Уваров, необходимо верить показаниям поэтов и древних летописцев. Он же отмечает зависимость древней истории не только от художественного воображения, но и от религии. «История имела у древних одно общее происхождение с религией и поэзией», —констатировал Уваров. Для Морозова клерикальная основа историографии становится главным предметом критики.

Поворотной эпохой для Уварова и Морозова являлся XV в. «Начиная с XV века все изменилось: не только факты принимают иной характер, но и идеи, которые могучее фактов, рождаются во множестве и дают цивилизации новое направление», – признавал Уваров. По его словам, с этого времени берет начало «анархическое положение человеческой мысли», приводящее в итоге к распространению «исторического скептицизма». Под «историческим скептицизмом» Уваров подразумевал то направление исторических исследований, которое позднее было развито Морозовым. «Эта форма истории, – характеризовал ее Уваров, —тем более опасна, что она ведет более или менее непосредственно к отрицанию добра и зла, что она изгоняет Промысел из истории и ставит на место великих законов общественного порядка какой-то искусственный механизм, порождаемый случаем и унижающий достоинство человека, отнимая у него лучшие его надежды». Возросший объем материала, новые данные и источники, полагал Уваров, только затрудняют работу современных историков. Растущее каждый год количество научной литературы невозможно охватить одному ученому; попытка отследить весь увеличивающийся объем информации способна парализовать самостоятельную творческую деятельность историка. Поэтому предпочтение надо отдавать не аналитическому разбору новых материалов, а синтетической обработке уже известных фактов. Кроме того, новая история – более достоверная и известная для нас – не становится от этого более понятной и достоверной. Ближайшее прошлое для большинства людей не менее неясно, чем далекая древность. В качестве примера Уваров приводил Французскую революцию конца XVIII в. По его выражению, «мрак будто густеет по мере того, как растет число обнародованных сочинений. .. нет ни одного факта этой эпохи, ни одного характера, ни одной правительственной меры, которые принимались бы без противоречия и подвергались решительному суду». В новейшей истории мы видим случаи мифологизации исторических событий современными учеными. Так, в «историческую фантасмагорию» превратилась эпоха Наполеона.

На претензии современной исторической науке, выдвинутые в статье Уварова, откликнулись профессиональные историки. Для краткости приведу лишь точку зрения П. Н. Кудрявцева, выраженную в статьях «О достоверности истории» и «О современных задачах истории». Кудрявцев признавал, что развитие историографии за последние полтора столетия привело к «построению истории на ее новых, широких основаниях». Увеличение количества источников, исторического материала способствовало расширению «исторической почвы» и преобразованию истории в науку. Однако научность историографии предполагает не только разработку новых источников, но и «доискивание смысла». Полученные исторической наукой «истины» или «смыслы» являются общенаучным достоянием также, как и «истины» естествознания. Как и всякая наука, история доискивается постоянных законов. Единство научного знания позволяет истории привлекать сведения и методы, разработанные в других науках, что придает историческому знанию большую объективность. Однако все же истины истории имеют и отличия от истин естествознания. Истины истории достоверны, т.е., согласно Кудрявцеву, достигаются путем «обсуждения». Конвенциональность истины усиливается институциональностью исторического знания, которое не столько дается, сколько задается. Факты или историческая данность запечатлены в источниках, материальных или духовных. Общее стремление людей к истине позволяет доверять этим источникам. Это первый шаг к установлению достоверности истории. Дальше в дело вступает методология истории, выявляющая путем анализа основные, «делающие эпоху» события; подвергающая критической проверке выявленные анализом данные; и, наконец, синтезирующая факты в новой «органической связи». В результате Кудрявцев указывал на конкретные задачи, стоящие перед историей как наукой: освоение памятников древности, «проверка их вновь собственными наблюдениями» и «объяснение их на основе позже открытых памятников». С выводами Кудрявцева мог бы согласиться и Морозов, за исключением одного положения. Согласно Морозову, человек равно может стремиться как к истине, так и к ее намеренному искажению. История наполнена такими искусственными заблуждениями. Кудрявцев сомневался в универсальности «географического определения» истории, полагая, что большее значение, чем природа, на ход исторического развития имеет культура. Морозов, напротив, готов был абсолютизировать значение естественных факторов и методов естествознания в истории, что совпадало с программой позитивизма.

В это же время позитивизм в России тесно переплетался с традицией русского радикализма, в частности народничества. И позитивизм, и радикализм в России были одной из форм проявления русского западничества. Радикалистская установка позитивизма состояла в отрицании всей прежней философской традиции. Позитивизм сводил философию на уровень мировоззрения, т. е. на до-теоретический уровень, отказывая философии в возможности самостоятельного постижения бытия. Социальный радикализм народников, к которым принадлежал и Морозов, ставил своей задачей не только ниспровержение существующего общественного строя, своеобразный отказ от исторической традиции, но и от старой идеологии. Импульс деидеологизации был распространен Морозовым на историю. Позитивистская интерпретация истории в философии народничества была представлена социологическим учением П. Л. Лаврова. Но Морозов идет дальше, его понимание истории сближается с теми процедурами «заподозривания», которые были предложены К. Марксом и З. Фрейдом. Сложные исторические события он сводил к данным астрономии и метеорологии, что позволяет попросту отвергать несоответствующие им исторические факты. Речь здесь идет о выявлении мистификаций в истории, о поисках ответов на вопросы: Кому выгодна та или иная интерпретация истории? Чьи интересы отражает традиционная историография? Какие силы скрываются за так называемыми «фактами истории»?

В результате Морозов приходит к идее тотальной фальсифицированности истории. Факты устраняются или как несоответствующие астрономическим вычислениям, или отождествляются с другими фактами, или отвергается сам источник, повествующий о факте. История утрачивает фактографическую базу. Она рассматривается как область предрассудков, а не истины. Смысл и истина принадлежат современности, настоящему времени. Критика предрассудков приводит к сокращению исторической ретроспективы. Просвещенческая установка на борьбу с предрассудками пересекается с принципами механико-детерминистского мировоззрения, согласно которому, зная конечное число параметров, можно вычислить любое состояние системы. Такую возможность, полагает Морозов, для истории дает астрономия.

Морозов продолжает тот пересмотр оснований исторического знания, который начался в европейской и русской науке еще на рубеже XVIII-XIX вв. В России это было связано с преодолением летописной традиции, зависимость от которой ощутима еще у В. Н. Татищева. Становление исторической науки привело к разработке трех разделов исторического знания: источниковедения, методологии истории и исторического повествования. Историческое исследование начинается с установления фактов, т.е. реальных оснований истории, продолжается на уровне исторической реконструкции и завершается историческим повествованием. Однако само понятие «исторический факт» двусмысленно. С одной стороны, факт предполагает некое «положение дел», фрагмент реальности, с другой – факт истории недоступен непосредственному наблюдению; его необходимо восстанавливать, риторически реконструировать. Иными словами, исторический факт – это аргументированно воспроизведенная реальность. Исторические факты, конечно же, основа истории, но эта почва вымощена аргументами. Аргументы могут быть разными, но сами факты должны оставаться как некое подлежащее, иначе история рассыпается. У нас есть только наши аргументы и «фрагменты» реальности (материальные и духовные источники). Исторические факты поэтому очень уязвимы. Достаточно поменять доводы, и реальность истории начинает трансформироваться, но, несмотря на искажения, удерживается благодаря источникам. Для того чтобы опрокинуть реальность истории, необходимо опровергнуть сами источники, а через них отметить и факты. Как последовательный нигилист, Морозов наносит удар по «сделанности» фактов как идеологической конструкции и тем самым ничтожит факты и уничтожает историю.

«Нигилизм» точнее всего характеризует то направление, к которому примыкал Морозов. Совестливое и беспокойное поколение разночинной интеллигенции, не видящее способов улучшения мира исходя из самого этого мира и окрещенное «нигилистами», отличалось неверием в Россию и ее исторические силы. Отторгнутые от народа, выпавшие из народа, нигилисты являли тип сознания, утратившего ценностные ориентиры, безбытный тип интеллигента, которым овладела страсть к разрушению. Для нигилистического сознания действительным признается только сущее, доступное чувственному восприятию и отрицающее любые авторитеты и традиции. В этом значении Морозов также использовал термин «реализм». М. Хайдеггер следующим образом отмечал специфику нигилизма: «Нигилизм есть тот исторический процесс, в ходе которого „сверхчувуственное“ в его господствующей высоте становится шатким и ничтожным, так что само сущее теряет свои ценность и смысл. Нигилизм есть сама история сущего, когда медленно, но неудержимо выходит на свет смерть христианского Бога». Полнее всего нигилизм выразился в жизни того поколения, к которому принадлежал Морозов. Появление термина «нигилизм» в России, как известно, связывают с романом И. С. Тургенева «Отцы и дети». Однако его распространение обязано, в том числе, и одному из ближайших друзей и соратников Морозова по террористической борьбе – С. М. Степняку-Кравчинскому, написавшему роман «Андрей Кожухов, или Карьера нигилиста». Логика рассуждений Морозова следует логике нигилизма, раскрытой еще А.И. Герценом: «Нигилизм – это логика без структуры, это наука без догматов, это безусловная покорность опыту и безропотное принятие всех последствий, какие бы они ни были, если они вытекают из наблюдения, требуются разумом. Нигилизм не превращает что-нибудь в ничего, а раскрывает, что ничего, принимаемое за что-нибудь, – оптический обман». Мир, с точки зрения нигилистического сознания, теряет единство твари в творце, утрачивает истину прошлого (наши знания больше не соответствуют реальности), а осмысленную цель жизни заменяет эволюцией Вселенной. Расшатывание исторической идентичности, дезориентация в прошлом – результат отрицания религии и опровержение клерикальных основ историографии. Отвечая на критику Н. М. Никольского, Морозов писал по этому поводу: «Падение клерикализма в XX веке неизбежно приведет и к падению созданной им ортодоксальной древней истории. Новая история останется, конечно, как была, а средневековая сильно обогатится за счет обломков псевдо-древней и осветится ими, как нечто закономерное, возможное для теоретической обработки».

Однако выход из нигилистического отрицания Морозов видел не в истории. Сознание невыносимости данного мира и существующего порядка вещей для него приводит не к аннигиляции в Ничто, а к поиску новой целостности. Смириться с тяжестью этого мира можно лишь в осознании ценностей более значительного масштаба, в осознании ценности Вселенной и в сознании этой своей сознаваемости. Так Морозов приходит к идее космической сущности человеческого сознания; человек вновь обретал ценностное измерение, но уже не как созданная по образу и подобию творца тварь, а как венец эволюции Вселенной. Возвращение самоценности человека и смысла жизни шло для Морозова помимо истории. Обратиться к истории означало вновь опереться на традицию и авторитет.

История для Морозова требовала дальнейшего критического опровержения. Процедуры исторической критики оттачивались постепенно. Как вспомогательная историческая дисциплина, критика обязана своим появлением А. Л. Щлецеру. Задача исторической критики состояла в установлении подлинности источника и достоверности сообщаемого им факта. Критической проверке последовательно подвергались и историческое повествование, и историческая реконструкция. Морозов переносит критику на сами факты. «Классический» вариант исторической критики предполагает, что проверка достоверности факта следует за установлением подлинности источника. Но для Морозова до появления печатных книг о подлинности исторических текстов не может быть и речи. Они все создавались накануне своего «случайного» открытия. Значит, и факты, изложенные в этих текстах, не заслуживают доверия. Но в подобного рода сочинениях есть ошибки, которые способны указать на скрываемую «подлинность» истории. Практическим воплощением такого подхода стала работа Морозова по русской истории. Осознавая необычность используемых методов и парадоксальность полученных результатов, он назвал свое исследование «новым взглядом».

«Новый взгляд на историю русского государства в его допечатный период по его собственным источникам» является частью многотомного исследования Морозова «История человеческой культуры в естественно-научном освещении», опубликованного в 1924-1932 гг. под заглавием «Христос». Не все части этого сочинения были тогда изданы, в том числе не вышел в свет и «Новый взгляд на историю русского государства», полный текст рукописи был утрачен. Его публикация в 2000 г. сама отчасти напоминает мистификацию. Подробности подготовки этой книги даны в статье С. Валянского «Н. А. Морозов – историк»2   Валянский С. Н. А. Морозов – историк // Морозов Н. А. Новый взгляд на историю Русского государства. М., 2000. С. 5-54.

[Закрыть], написанной «изнутри» традиции «новой хронологии». Работа Морозова «Христос» продолжает его библейско-астрономические толкования: «Откровение в грозе и буре: История возникновения Апокалипсиса» (1907) и «Пророки: История возникновения библейских пророчеств, их литературное изложение и характеристика» (1914). В них Морозов исходит из предпосылки, что в религиозных образах и апокалиптических видениях зашифрованы атмосферные и астрономические явления (планеты, созвездия, кометы и т. д.). Морозов полагает, что космические явления непосредственно воздействуют на психику людей, сказываясь на их поведении и отражаясь в исторических источниках. Астрономический метод Морозов дополняет геофизическим, материально-культурным (марксистским), этико-психологическим, статистическим, лингвистическим методами, предлагая, по существу, комплексную критику исторических источников. Все эти методы представляют собой редукционистскую схему сведения исторических фактов к более простым и доступным исчислению данным.

Назад к карточке книги "Новый взгляд на историю Русского государства"

itexts.net

---

Смотрите также

• 
  История символов россии
• Кузнецов история россии
• 
  История россии кузнецов
• 
  Искусства история россии
• 
  России история искусства
• 
  Карамзина история россии
• 
  История россии карамзина
• 
  История банка россии
• 
  История футбола россии
• 
  Особенность истории россии
• 
  История россии 1812