Читать онлайн "Литература. 8 класс. Часть 1" автора Авторов коллектив - RuLit - Страница 10. Историческая личность на страницах произведений древней руси

Читать онлайн "Литература. 8 класс. Часть 1" автора Авторов коллектив - RuLit

Старик. Старуха, понесем хоронить Потемкина тело, чтобы оно по всей земле не тлело, отдадим ему последнюю честь, чтобы войну с французами с честью и похвалою снесть, чтобы нам Москву вернуть и Наполеона из России турнуть! <…>

Старуха. Я сейчас возьму вилы и дам ему в бок три дыры.

Тут Старуха вбегает с вилами и бежит за Наполеоном, который от нее убегает.

Вопросы и задания

1. Какие исторические события отражены в пьесе? Как выражено отношение народа к этим событиям?

2. Какие исторические лица этой пьесы вам знакомы?

1. Какие из этих исторических лиц, по вашему мнению, никак не могли встретиться друг с другом в жизни? Как вы объясняете их появление в одной пьесе? Обратитесь, если необходимо, к энциклопедическому словарю.

2. Каким предстает перед зрителем Наполеон и каким Потемкин? Попробуйте дать им характеристику, которая бы помогла исполнителю точнее играть свою роль.

3. Какую роль играют в этой пьесе внесценические персонажи? Напомним, что внесценические персонажи не появляются на сцене, а лишь упоминаются в речи действующих лиц.

4. Какие герои исполняют комические эпизоды пьесы?

1. Почему эта пьеса была популярна и в Греции, и в Болгарии? Как вы это можете объяснить?

2. Почему эту пьесу можно назвать пьесой, демонстрирующей народный патриотизм? В чем вы видите его проявления?

3. Почему эту пьесу народного театра можно считать исторической?

Древнерусская литература

Летопись. Воинская повесть. Житие.

Историческая личность на страницах произведений Древней Руси

Древнерусской литературе принадлежит значительное место в культурном наследии России. Система нравственных ценностей, взгляд на мир, человека, художественное своеобразие, сформировавшиеся в этот период, питали и определяли развитие последующей русской культуры и литературы. Не зная древнерусской литературы, очень трудно до конца понять глубину творчества многих отечественных писателей.

В литературе Древней Руси отразились различные периоды становления Российского государства с XI по XVIII век. В произведениях содержится бесценный исторический материал: мы узнаем о событиях, происходивших в прошлом, о выдающихся государственных деятелях, у нас возникает живое представление о простых людях самых разных сословий, живших в той далекой эпохе.

Древнерусская литература возникла в XI веке после принятия христианства как литература духовная, религиозная. Слово, текст должны были раскрывать христианские истины, приобщать к религиозной мудрости. Истории о вымышленных происшествиях не привлекали внимание древнерусских книжников. Они рассказывали о том, что, по их представлениям, реально произошло. Древнерусская литература почти не допускала вымысла и строго следовала факту. Задача древнерусского автора – передать истину.

Однако древнерусская литература не являлась литературой исторической в настоящем смысле этого слова. В ней все (в том числе и образ героя) создавалось по канону – определенным правилам и образцам, поэтому часто образ исторического деятеля был далек от реальности. В различных произведениях образ идеального князя был неизменным: благочестие, смелость, милосердие, справедливость являлись его обязательными качествами. Стремление создать идеальный образ не давало возможности воспроизвести реальные черты исторической личности и конкретные исторические события.

Авторское начало в древнерусской литературе приглушено, образ автора достаточно условен. Древнерусские авторы не стремились к созданию индивидуального, оригинального стиля, являющегося достоинством современных авторов. Они редко указывали в произведениях свое имя, считая себя не творцами, а исполнителями Божьей воли. Понятие авторства появилось в литературе Древней Руси лишь в XVII веке.

Широко распространенным в древнерусской литературе жанром была летопись. Слово «летопись» произошло от двух слов – «лето», т. е. «год», и «писать». «Описание годов», «писание по летам» – так можно объяснить это слово. Летописи – исторические повествования, которые велись по годам. Текст летописи был разделен на главы, каждая из которых была посвящена событиям одного года. Завершив описание за 12 месяцев, летописец ставил номер нового года и продолжал свое повествование. Именно благодаря труду летописцев у современных историков есть удивительная возможность заглянуть в далекое прошлое. Чаще всего древнерусским летописцем был ученый монах, который по поручению князя или епископа или по благословению настоятеля монастыря долгие годы трудился над составлением летописи. Сначала он приводил в порядок или переписывал труд своих предшественников, воссоздавал события древности и недавно прошедших лет.

www.rulit.me

Читать онлайн "Литература. 8 класс. Часть 1" автора Марьина Ольга Борисовна - RuLit

Древнерусская литература

Летопись. Воинская повесть. Житие.

Историческая личность на страницах произведений Древней Руси

В литературе Древней Руси отразились различные периоды становления Российского государства с XI по XVIII век. В произведениях содержится бесценный исторический материал: мы узнаём о событиях, происходивших в прошлом, о выдающихся государственных деятелях, у нас возникает живое представление о простых людях самых разных сословий, живших в той далёкой эпохе.

Однако древнерусская литература не являлась литературой исторической в настоящем смысле этого слова. В ней всё (в том числе и образ героя) создавалось по канону – определённым правилам и образцам, поэтому часто образ исторического деятеля был далёк от реальности. В различных произведениях образ идеального князя был неизменным: благочестие, смелость, милосердие, справедливость являлись его обязательными качествами. Стремление создать идеальный образ не давало возможности воспроизвести реальные черты исторической личности и конкретные исторические события.

Авторское начало в древнерусской литературе приглушено, образ автора достаточно условен. Древнерусские авторы не стремились к созданию индивидуального, оригинального стиля, являющегося достоинством современных авторов. Они редко указывали в произведениях своё имя, считая себя не творцами, а исполнителями Божьей воли. Понятие авторства появилось в литературе Древней Руси лишь в XVII веке.

Широко распространённым в древнерусской литературе жанром была летопись. Слово «летопись» произошло от двух слов – «лето», т. е. «год», и «писать». «Описание годов», «писание по летам» – так можно объяснить это слово. Летописи – исторические повествования, которые велись по годам. Текст летописи был разделён на главы, каждая из которых была посвящена событиям одного года. Завершив описание за 12 месяцев, летописец ставил номер нового года и продолжал своё повествование. Именно благодаря труду летописцев у современных историков есть удивительная возможность заглянуть в далёкое прошлое. Чаще всего древнерусским летописцем был учёный монах, который по поручению князя или епископа или по благословению настоятеля монастыря долгие годы трудился над составлением летописи. Сначала он приводил в порядок или переписывал труд своих предшественников, воссоздавал события древности и недавно прошедших лет.

Затем летописец переходил к изложению событий своего времени, опираясь на собственные записи, которые вёл ежегодно, а также на рассказы участников событий или осведомлённых лиц. Итогом этой долгой работы становился летописный свод, который затем продолжали другие летописцы.

В состав летописей входили и древний договор, и жизнеописание святого, и мудрое поучение, т. е. летописный свод не только сохранял память о прошлом и настоящем, но и был учебником мудрости – осуждал злодеев, подвигал людей на добрые поступки.

В 10-е годы XII века Нестором, монахом Киевско-Печерского монастыря, была создана «Повесть временных лет», ставшая величайшим литературным памятником эпохи Киевской Руси.

В первых строчках великого труда Нестор сформулировал свою задачу летописца: «Се повести времяньных лет, откуду есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть». Из летописи видно, как складывалось и крепло Древнерусское государство, как расширялись его границы, как боролись с врагами. Тема родины является основной в «Повести…». Интересы Руси диктуют летописцу ту или иную оценку событий, поступков князей. В «Повести временных лет» звучит мысль о необходимости согласия между князьями, осуждаются княжеские распри, ослабляющие могущество русской земли, звучит призыв к единению в борьбе с внешними врагами. Основные элементы летописи – сведения из русской истории, рассказы поучительного характера, народные предания.

www.rulit.me

Литература. 8 класс. Часть 1 - стр 6

Явление 3

Потемкин. Чего изволите, ваше величество?

Царь Наполеон. Потемкин, ты теперича мой!

Потемкин. Никак нет, ваше величество. Еще война не кончилась.

Царь Наполеон. Потемкин, послушай, ты как служил своему государю Александру Николаевичу, послужи так и мне. Я тебе прибавлю чин. Дам награды. Ты будешь мой первый любимец.

Потемкин. Не могу, ваше величество. Как я изменю своему государю Александру, так я и вам буду изменник.

Царь Наполеон. Потемкин, я тебя прикажу повесить или расстрелять.

Потемкин. Не мудрено, ваше величество, стами тысяч одного повесить или расстрелять.

Царь Наполеон. Адъютант! Отвесть Потемкина в темную темницу – не утолит ли он свое лютое сердце и не победит ли он своей гордости.

Потемкин. Что за горе-скука и печаль ни об чем не унывай? Ну, только жаль мне жену и детей. Быть посему, и за правду умираю. Хоть Москва в руках французов, но это, право, не беда, наш фельдмаршал Кутузов их на смерть пустил туда.

Царь Наполеон. Адъютант!

Адъютант. Чего изволите, ваше величество?

Царь Наполеон. Привесть Потемкина.

Адъютант приводит тут Потемкина.

Царь Наполеон. Я вижу, ты повеселел. Так не хочешь ли ты мне послужить?

Потемкин. Не могу, ваше величество. Как я изменю своему государю Александру, так и вам буду изменник.

Царь Наполеон. Адъютант! Прочитать Потемкину приговор.

Адъютант (читает). Его императорское величество со изволения царя Наполеона приказал пленного Потемкина ранить, потом убрать.

Тут сейчас в него выстрел дадут, а его жена начинает вопить по нем.

Явление 4

Жена Потемкина. Милый ты мой защитник российский, на кого ты меня покидаешь, на кого малых детушек оставляешь? Теперь сгорел у нас в Москве домочек, и не стало у нас ни дома, ни тебя и ничегошенько. Как я буду жить-поживать? Как я без тебя буду век коротать?

Потемкин. Марья, не плачь, Александр услышит, не даст тебе по белому свету скитаться и шататься.

После этих слов Потемкина убивают.

Царь Наполеон. Адъютант!

Адъютант. Чего изволите, ваше величество?

Царь Наполеон. Послать за стариком-гробокопателем. Надо прибрать Потемкина тело, чтоб оно по всей земле не тлело.

Явление 5

Старик (приходит). Чего изволите, ваше величество?

Царь Наполеон. Когда ты, братец, называешься гробокопателем, то прибери вот Потемкина тело, чтобы по всей земле не тлело и не коптело, чтобы его вороны и сороки не клевали, которых мы сами будем есть.

Старик (потом он говорит). Старуха, а старуха!

Старуха. А!

Старик. Ты ведь у меня делуха?

Старуха. Да. А что?

Старик. Истопи печку, свари ворону да зажарь рака с картовий. Мы будем с тобой кушанья варить да его величество Наполеона кормить.

Старуха. Я нынче печку не топлю, и я французов не терплю.

Старуха. Я сейчас возьму вилы и дам ему в бок три дыры.

Тут Старуха вбегает с вилами и бежит за Наполеоном, который от нее убегает.

Вопросы и задания

1. Какие исторические события отражены в пьесе? Как выражено отношение народа к этим событиям?

2. Какие исторические лица этой пьесы вам знакомы?

4. Какие герои исполняют комические эпизоды пьесы?

1. Почему эта пьеса была популярна и в Греции, и в Болгарии? Как вы это можете объяснить?

2. Почему эту пьесу можно назвать пьесой, демонстрирующей народный патриотизм? В чем вы видите его проявления?

3. Почему эту пьесу народного театра можно считать исторической?

Древнерусская литература

Летопись. Воинская повесть. Житие.

Историческая личность на страницах произведений Древней Руси

Летопись

Широко распространенным в древнерусской литературе жанром была летопись. Слово "летопись" произошло от двух слов – "лето", т. е. "год", и "писать". "Описание годов", "писание по летам" – так можно объяснить это слово. Летописи – исторические повествования, которые велись по годам. Текст летописи был разделен на главы, каждая из которых была посвящена событиям одного года. Завершив описание за 12 месяцев, летописец ставил номер нового года и продолжал свое повествование. Именно благодаря труду летописцев у современных историков есть удивительная возможность заглянуть в далекое прошлое. Чаще всего древнерусским летописцем был ученый монах, который по поручению князя или епископа или по благословению настоятеля монастыря долгие годы трудился над составлением летописи. Сначала он приводил в порядок или переписывал труд своих предшественников, воссоздавал события древности и недавно прошедших лет.

Затем летописец переходил к изложению событий своего времени, опираясь на собственные записи, которые вел ежегодно, а также на рассказы участников событий или осведомленных лиц. Итогом этой долгой работы становился летописный свод, который затем продолжали другие летописцы.

profilib.net

Лихачев Д. Человек в литературе Древней Руси

Стр 1 из 7Следующая ⇒

Лихачев Д. Человек в литературе Древней Руси

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Настоящая работа посвящена человеку в литературе Древней Руси.

В ней сделана попытка рассмотреть художественное видение человека вдревнерусской литературе и художественные методы его изображения.Читатель не найдет в ней упоминаний «формы» и «содержания» кактаковых, но вся она в конечном счете стремится к рассмотрениюхудожественной формы в ее живом единстве с содержанием.

Человек всегда составляет центральный объект литературного творчества.В соотношении с изображением человека находится и все остальное: нетолько изображение социальной действительности, быта, но такжеприроды, исторической изменяемости мира и т. д. В тесном контакте стем, как изображается человек, находятся и все художественныесредства, применяемые писателем.

Литература Древней Руси знала несколько стилей в изображении человека'. В основном они последовательно сменяют друг друга, но иногдасуществуют и параллельно - в разных жанрах, обслуживающих разныепотребности общества.

Конечно, тот или иной стиль в изображении человека в совершенно чистомвиде проявлялся более или менее редко. Исключения постоянны.Характеризуя тот или иной

I Здесь и в дальнейшем я говорю о стиле так, как говорят о стилеискусствоведы: в широком значении этого слова. Я говорю о стилелитературы, а не о стиле литературного языка. Последний входит впервый как часть.

I* Я

стиль, мы имеем в виду лишь преобладающие явления. Системы стилейпостоянно нарушаются. В этом есть определенная закономерность; если быне было нарушений стилистических систем, то не было бы и движениялитературы вперед. Восстанавливая ту или иную систему стиля визображении человека, мы стремимся прежде всего создать у читателяживое представление об этой системе, непосредственное ощущение стиля.

П. Я. Чаадаев писал: «Итак, вот наше правило: будем размышлять офактах, которые нам известны, и постараемся держать в уме больше живыхобразов, чем мертвого материала»'.

Читатель найдет в работе отсылки к произведениям живописи. Цель их -показать соответствия, существовавшие в изображении человека влитературе и в живописи. Эти соответствия позволяют во многих случаяхглубже понять и отчетливее ощутить особенности того или иного стиля визображении человека, но эти соответствия не следует абсолютизировать.

В иных случаях живопись обгоняет литературу и дает значительно болеесовершенные изображения человека, в других - литература опережаетживопись. Всемирно прославленная живопись Андрея Рублева и его временипревосходит литературу тонкостью психологического анализа и глубинойпроникновения во внутренний мир человека. Однако «оправдание человека»и открытие ценности человеческой личности, имевшие место вдемократической литературе XVII в., не находят прямых соответствий вживописи того же времени. Наиболее полное слияние художественныхпринципов изображения человека в литературе и в живописи находим мы вмонументальном стиле XIXIII вв. Для этой эпохи характерен своеобразныйполный синтез всех искусств: монументальная живопись (мозаика, фрески)подчинена формам зодчества, зодчество своими простыми поверхностямислужит удобной основой для монументальной живописи. Письменность, взначительной мере рассчитанная для чтения вслух во время монастырскихтрапез (жития святых), для произнесения в храмах (проповеди, жития),для импозантного окружения княжеского быта, отвечает тем жепотребностям, что архитектура и живопись, развивает общий с неюмонументальный стиль в изображении человека.

' Чаадаев П. Я. Философические письма Письмо третье // Г е ршензон М.П. Я. Чаадаев. Жизнь и мышление СПб., 1908. С. 255.

Впрочем, соотношения литературы с другими искусствами требуютвнимательного изучения. В данной работе они только намечаются.

Главы настоящей работы не следуют хронологии историко-литературногопроцесса. Книги не представляют собой истории изображения человека,хотя и должны давать материалы для этой истории, поднимая некоторыеобщие вопросы, связанные с изменением формы изображения человека.

Удобнее всего, оказалось, начать работу с перелома в изображениичеловека, с кризиса средневекового способа изображения человека,наступившего в начале XVII в., и вернуться к эпохе классическогорасцвета средневекового монументального стиля в изображении человека -к XI-XIII вв. Затем в работе следуют главы, описывающие отдельныестили и затрагивающие отдельные проблемы изображения человека.

Разнородность материала отчасти определила собой разнородность глав.Одни из глав посвящены крупным стилистическим системам, внутреннезаконченным и отразившимся во многих произведениях (таков стильмонументального историзма или эмоционально-экспрессивный). Другиеглавы касаются лишь элементов слабо проявившихся стилей (стиляэпического, стиля «психологической умиротворенности»). Естественно,что главы резко различаются по своему наполнению фактическимматериалом.

Многочисленные ссылки на летописи и общеизвестные произведения,содержащиеся в книге «Человек в литературе Древней Руси» (1970), вданном издании опускаются.

ГЛАВА 1. ПРОБЛЕМА ХАРАКТЕРА В ИСТОРИЧЕСКИХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ НАЧАЛА XVIIв.

В русской истории - в том виде, как она писалась дворянскими ибуржуазными историками XIX в.,- есть одно странное и вызывающеенедоумение обстоятельство.

Сильные характеры и яркие характеристики этих сильных характероввозникают в изложении ее только с XVI в.

Это особенно ясно уже у Карамзина. Карамзин ставил себе одной изглавных задач раскрыть читателю «характер наших древних героев». И приэтом он признавался сам:

«До сих пор (т. е. до XVI в.) я только хитрил и мудрил, выпутываясь изтрудностей. Вижу за собою песчаную степь африканскую» '. Первымхарактером, на котором прерывалась эта «степь африканская» дляКарамзина, был характер Грозного. В письме к А. И. Тургеневу онсообщал:

«Оканчиваю Насилья Ивановича и мысленно уже смотрю на Грозного, какойславный характер для исторической живописи! Жаль, если выдам историюбез сего любопытного царствования! Тогда она будет, как павлин безхвоста»2.

Казалось бы, Иван Грозный - первый сильный характер в изложениирусской истории. За ним следует ряд других: Борис, Самозванец,Гермоген...

Ту же мысль - об отсутствии до Грозного ярких характеров вповествовательных источниках по русской истории - находим мы и у В. О.Ключевского: «Исторические памятники XIV и XV вв. не дают намвозможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей.Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледнымифигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе подименами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другогоВасилия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходятне своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того жефамильного типа. Все московские князья до Ивана III, как две капливоды, похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняетсярешить, кто из них Иван и кто Василий»3.

И у Ключевского, как и у Карамзина, яркие характеристики «древнихгероев» русской истории начинаются только с Грозного.

Вспомним, что и у других историков, и в исторической ,еллетристике, ив исторической драматургии, и в историеской живописи главныехарактеры, привлекшие наибольшее внимание ученых, поэтов, драматургов,беллетристов, художников,-это Грозный, Борис, Самозванец, Шуйский,Гермоген и т. д. Чем объяснить такое странное положение? Неужели и всамом деле сложные и сильные характеры появляются в русской историитолько с половины XVI в.?

' Погодин М. Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывамсовременников. Т. II. М., 1866. С. 87 (письмо из Парижа 1790 г.).

2 Там же. С. 119.

3 Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. II. М.; Пг., 1923. С.58-59.

Как это было видно из приведенных слов Ключевского

и как будет ясно из дальнейшего, многое в этом положении зависело отсамих исторических источников. Это особенно ясно у Карамзина, которыйставил себе главною задачей художественный пересказ древнихисточников. Однако и в других случаях, когда мы имеем дело с тем же«художественным» воссозданием исторической действительности (уСоловьева, у Ключевского), мы видим то же следование источникам, иххарактеристикам. Образы русских исторических деятелей второй половиныXVI - начала XVII в. были подсказаны этими источниками главным образом«художественно». Поразительные по своеобразию характеристики,созданные в повествовательной литературе начала XVII в.,воздействовали на всю историческую литературу последующего времени.Пересматривались факты, но не пересматривались характеристики.Критически взвешивались все сведения частного характера, но вобрисовке действующих лиц истории ученые и писатели нового временидолго оставались в плену у художественных образов, созданных автораминачала XVII в.

Начало XVII в. было временем, когда человеческий характер был впервыеоткрыт для исторических писателей, предстал перед ними как нечтосложное и противоречивое'. До XVII в. проблема характера вообще нестояла

Мысль об открытии человеческого характера в литературе начала XVII в.была впервые высказана О. А. Державиной в статье «Анализ образовповести XV11 в. о царевиче Димитрии Угличском». Приведу полностьювысказывание О. А. Державиной. Говоря о размышлениях дьяка ИванаТимофеева по поводу характера Бориса Годунова, О. А. Державина пишет:«Такое размышление над характером человека (мы встречаем его взачаточном виде и у других писателей начала XVII в.) - большая новостьв древней русской литературе, где личность обычно была выразительницейбожественной воли или сосудом дьявольским. Правда, у писателей XVIIв., рядом с этой новой чертой, почти всюду мы читаем и ссылку насатану, врага рода человеческого, который влагает злые мысли в головуБориса,- так, новые черты сосуществуют рядом со старым традиционным,средневековым объяснением. Но все же появление этих элементовподлинной характеристики очень знаменательно. Оно указывает нарастущий интерес к человеку как личности, к его индивидуальным,отличающим его от других людей, особенностям. В сложном образеГодунова древнерусский писатель впервые столкнулся с нелегкой задачей- дать характеристику живого человека, в котором перемешаны и хорошиеи дурные качества, которого, как выдающуюся личность с ярко выраженнойиндивидуальностью, нельзя уложить в привычную схему. И надо сказать,что лучшие из писателей XVII в. справились со своей задачей неплохо.Мешало делу предвзятое мнение, с которым все они вольно или невольноподходили к личности Годунова, и та дидактическая цель, какую они себеставили» (Учен. записки МГПИ. Т. VII. Каф. русск. лит.: вып. I. М.,1946. '"' oU).

в повествовательной литературе. Литература Древней Руси былавнимательна к отдельным психологическим состояниям. Как мы увидим вдальнейшем, эта внимательность в XIV и последующих веках бывала иногдадаже чрезмерной. Психологические состояния, отдельные человеческиечувства, страсти рассматривались со столь близкого расстояния, что онизаслоняли собой самого человека, казались огромными, преувеличенными ине связанными друг с другом. Жития, хронограф,религиозно-дидактическая литература описывали душевные переломы, училио своеобразной «лестнице страстей», о саморазвитии чувств и т. д. Этотинтерес к человеческой психологии диктовался теми особыми целями,которые ставила перед собой проповедническая и житийная литература.Громадный опыт изучения человеческой психологии не применялся ксветским героям русской истории.

Жанровые разграничения в древнерусской литературе, как это мы увидимпозднее, были настолько велики, что опыт одного жанра не скоро могбыть перенесен в другой. То, что казалось уместным при анализепсихологии рядового грешника, рядового человека, служившего объектомцерковной проповеди, или при анализе психологии святого, не сразумогло быть перенесено на лицо вполне светское - на русского князя,русского боярина, военачальника.

Вот почему возможность углубиться в психологию исторического деятеля,анализировать не отвлеченный объект дидактических размышлений, и неидеального святого, и не одно какое-либо человеческое чувство,психологическое состояние и т. д., а конкретного современника явиласьцелым открытием в литературе. И это открытие настолько поразиловоображение исторических писателей, что они в основном устремили своевнимание именно сюда, на сложность человеческой личности, поставили еев центр своих сочинений и свое отношение к историческим характерамсделали главным объектом своего писательства. Характеристики, данныеими своим современникам, и создали впечатление у историков XIX в., чтохарактеры в русской истории появляются только с Грозного.

Уже в XVI в. постепенно формируется новый тип историческихпроизведений и новое отношение к самому историческому материалу.Старые летописные принципы работы - составление сводов, историческихкомпиляций с сохранением в их составе предшествующих исторических

сочинений как своего рода документального материала - в XVI в. взначительной мере поколеблены. Авторы исторических сочинений XVI в.стремятся к проведению в основном двух новых принципов: единства точкизрения на исторические события и единства темы исторических сочинений.

Требование единства точки зрения на весь описываемый историческийпроцесс сказывается прежде всего в отношении авторов к материалу,послужившему источником их работы. Летописцы предшествующих XI-XV вв.подвергали тексты используемых ими летописей весьма скупой иосторожной переработке. Они пытались сохранить тексты своихисточников. Поэтому в летописи не было единой авторской точки зрения,а выражались взгляды многих авторов, более или менее поверхностноредактировавшиеся последним из летописцев, объединявшим летописныетексты своих предшественников. В летописи до XVI в. господствуетмногоголосость. Историки же XVI в., будь то автор «Степенной книги»или автор «Истории о Казанском царстве», усиленно перерабатываютиспользуемый ими материал, стремясь к единству всего повествования:идейному и даже стилистическому. Они стремятся к строгому ипостоянному подчинению всего исторического повествования единойавторской точке зрения. Политическая точка зрения авторов историческихпроизведений никогда прежде не выступала с такою отчетливостью,никогда прежде не была проведена с таким упорством во всем изложении.Авторы исторических произведений XVI в. проявили необыкновенноетрудолюбие в преодолении всяческих трудностей на этом пути, в томчисле и стилистических (вспомним стилистическую отделку «Степеннойкниги», «Истории о Казанском царстве» и др.). Появляетсяпоследовательно проведенная единая точка зрения автора, развиваетсяиндивидуальный авторский стиль - гораздо резче выраженный, чем раньше.

дом с Ним вырастает и новая форма исторического повествования:«Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича»,посвященный только Грозному; «История о великом князе московском ИванеВасильевиче», также посвященная только Грозному; «История о Казанскомцарстве», повествующая только о Казани, и др. Во всех этихпроизведениях единство темы облегчало пронизывание всего повествованияединством точки зрения, и, напротив, единая точка зрения приводила ксужению исторического повествования до одной темы: биографин монарха,описания истории одного города, княжества или до обзора историческихсобытий ограниченного периода.

Но, кроме этих двух взаимосвязанных новшеств историческогоповествования XVI в.- единства точки зрения на исторические события иединства темы исторического повествования,- уже XVI век дает себязнать и в пробуждении интереса к исторической личности. Именноисторическая личность становится в центр повествования «Летописцаначала царства», «Истории о великом князе московском», «Степеннойкниги». В Никоновском летописном своде этот интерес к историческойличности проявляется в риторическом развитии характеристик (особеннонекрологических), в снабжении упоминаний об исторических лицахгенеалогическими справками, в подробных мотивировках действий тех илииных исторических лиц.

Необходимо отметить, однако, что на первых порах речь может идтитолько в развитии интереса к. историческим личностям, к повышению ихвеса в историческом повествовании, но не о появлении нового отношенияк этим личностям, не о новом понимании их характеров. Это достаточноотчетливо видно хотя бы на примере «Степенной книги». «Степеннаякнига» служит ярким образцом интереса к личности русских историческихдеятелей. Вся русская история сводится в ней к биографиям великихкнязей и митрополитов, к их характеристикам. Но в каждой из этихбиографий и характеристик нет еще пока ничего качественно нового. Весьарсенал средств для характеристик заимствован в «Степенной книге», какэто неоднократно отмечалось уже, из житийной литературы или реже из«Хронографа». «Степенная книга» была явлением, параллельныммакариевским «Четьим минеям», и не случайно, что обе эти«энциклопедии» XVI в. вышли из одного и того же кружка книжников. Ножитийная похвала не

была еще характеристикой в полном смысле этого слова:

«Житие - не биография,- говорит В. О. Ключевский,- а назидательныйпанегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии - непортрет, а икона» '.

Следовательно, XVI век отмечен ростом интереса к историческимличностям, но этот рост - пока лишь количественный; качественноинтерес этот остается все тем же. Новое понимание человеческогохарактера начинает слагаться лишь в произведениях XVII в., посвященных«Смуте»2. Они-то и составят главный предмет нашего дальнейшегорассмотрения.

Исторические сочинения первой половины XVII в., посвященные «Смуте»,резко отделяются от предшествующих летописей рядом особенностей и впервую очередь повышенным интересом к человеческому характеру и новымк нему отношением. Характеристики составляют отныне одну из главныхцелей исторического повествования, они не только увеличиваютсяколичественно, но и изменяются качественно. По сути дела «Временник»дьяка Ивана Тимофеева представляет собою собрание характеристикдеятелей «Смуты» и событий «Смуты». Вследствие этого автор нестремится к фактической полноте и последовательному хронологическомуизложению событий. Тимофеев не столько описывает факты, сколько ихобсуждает. Его «Временник» не отличается в том, что касается событийпосле правления Шуйского, последовательной связью изложения: этоочерки и характеристики, в особенности последние.

Так же точно и «Словеса дней и царей и святителей московских» ИванаХворостинина состоят в основном из характеристик деятелей «Смуты»,начиная от Бориса Годунова. Во вступлении к своему труду Хворостининвыясняет цели своего труда: он желает описать «пастырей наших детели»,подвиги «великодушных муж, и бескровных мучеников, и Победоносцев».

То же самое может быть сказано и о «Повести» кн. И. М,Катырева-Ростовского, в конце которой помеще-

1 Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. II. С. 314-315. См.подробнее ниже, гл. 5.

2 Здесь и ниже пользуюсь выражением «Смута» постольку, поскольку онопринадлежит самим писателям начала XVII в., так именно определявшимэпоху, послужившую предметом их исследования.

но даже особое «Написание вкратце о царех московских, о образех их, ио возрасте, и о нравех».

В известной мере тем же стремлением к обсуждению характераисторических личностей отмечено и «Сказание» Авраамия Палицына, и«Иное сказание», и «Повесть» С. Шаховского, и мн. др.

Этим интересом к интерпретации событий, а не к их фиксации, и вособенности к характеристикам участников этих событий, отличается всялитература о «Смутном времени». Однако с наибольшей четкостью этановая черта исторического сознания сказывается в русских статьях«Хронографа» редакции 1617 г. (его обычно называют «Хронографом»второй редакции). Литературные достоинства второй редакции«Хронографа» и значение ее в развитии исторического знания на Руси досих пор еще остаются недостаточно оцененными.

Самый состав «Хронографа» второй редакции обнаруживает в его авторечеловека с незаурядной широтой исторических интересов. Предшествующаявсемирная хронография в пределах от XI и до XVII в. в гораздо большейстепени, чем русское летописание, была подчинена религиозным задачам.Всемирная история трактовалась по преимуществу как история церкви, какистория православия в борьбе с ересями. Вторая редакция «Хронографа» -первый и крупный шаг на пути секуляризации русской хронографии. Этоотчетливо выступает в тех дополнениях, которыми распространил авторвторой редакции основное содержание «Хронографа». Здесь и новые статьииз Еллинского летописца (преимущественно выдержки из «Хроники ИоаннаМалалы», касающиеся античной истории), здесь и сочинения ИванаПересветова, и дополнения из католических хроник Мартина Бельского иКонрада Ликостена. Из этих последних выписаны статьи географическогосодержания (например, об открытии Америки), статьи по античноймифологии или общие статьи о магометанстве, по истории пап, по историизападноевропейских стран, по истории Польши. Все это не имело нималейшего отношения к истории православия и даже противоречило ей '.Не меньший интерес имеют и вновь включенные статьи, посвященныеописанию наружности богоматери (из слова Епифания Кипрского «О житиипресвятыя владычица нашея Богородице») и наружности Христа («Описаниеже

| См. об этом: Творогов О. В. К истории жанра Хронографа, /I ТОДРЛ. Т.XXVII. 1972. С. 220-226.

божественныя Христовы плоти и совершеннаго возраста его»). В нихсказывается интерес к реальному портрету.

Благодаря всем этим дополнениям, «Хронограф» второй редакцииотличается значительно более светским характером, чем «Хронограф»редакции 1512 г., к которому он восходит. Однако наиболее отчетливоэтот светский характер второй редакции «Хронографа» обнаруживается вего подробном повествовании о событиях «Смуты».

Как уже давно было отмечено ', рассказ «Хронографа» 1617 г. о событияхрусской истории XVI - начала XVII в. представляет собою единое истройное произведение. Это ощущается не только в стилистическом иидейном единстве всего повествования, но прямо подчеркивается авторомпостоянными перекрестными ссылками: «о нем же впереди речено будет вЦареградском взятии»2, «о нем же впереди речено будет», «о нем жеписах в царстве блаженныя памяти Феодора Ивановича», «о нем же пнсах ипреже» и т. п.

Важно при этом отметить, что и само это произведение, как и всякомпозиция второй редакции «Хронографа», идет по пути той жесекуляризации исторической литературы. В нем нет ссылок на священноеписание, нет религиозного объяснения событий. Автор не приписывает«Смуту» наказанию божию за грехи всех русских людей, как это ещеделают некоторые другие сочинители исторических произведений первойполовины XVII в. Этот светский дух пронизывает собою и всю системухарактеристик деятелей русской истории. Перед нами в «Хронографе»второй редакции действительно «система» характеристик: теоретическиизложенная в кратких, но чрезвычайно значительных сентенциях ипрактически примененная в изображении действующих лиц «Смуты». Эта«система» противостоит средневековой, она подвергает сомнению основныепринципы агиографического стиля. В ней нет резкого противопоставлениядобрых и злых, грешных и безгрешных, нет строгого осуждения грешников,нет «абсолютизации» человека, столь свойственной идеалистическойсистеме мировоззрения средневековья.

' Попов А, Обзор хронографов русской редакции. Вып. 2. М., 1869. С 117и след.

2 Здесь и ниже цитирую по кн.: Попов А. Изборник славянских и русскихсочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции М,, 1869.

В предшествующее время человек, особенно в житийной литературе,выступает по преимуществу либо совершенно добрым, либо совершеннозлым. Исследователь творчества Пахомия Серба В. Яблонский пишет,например: «Подвижники родятся у Пахомия такими же святыми, какими иумирают. Эта несообразность с законом естественного развития всякойчеловеческой жизни не препятствует трудам Пахомия быть поучительнымипанегириками: в жизни подвижников мы не находим ни единого темногопятна от раннего детства до блаженной кончины в старости глубокой...»' Правда, в литературе исторической эта идеализация иабсолютизирование нарушались сплошь и рядом, но эти нарушения былибессознательными, они не входили в художественный замысел автора, онипроисходили под влиянием воздействия самой действительности, дававшейматериал для изображения человека, или под влиянием тех литературныхобразцов, которые писателю служили. Противоречивые черты могут бытьзамечены в изображении Дракулы в «Повести оМутьянском воеводе Дракуле»(он справедлив и одновременно извращенно жесток), в изображенииотдельных летописных героев и т. д. В «Повести о Дракуле» - последний«дьявол», но поскольку и в богословских представлениях того времени надьявола возлагается обязанность возмездия за грехи людей, онодновременно и справедлив: наказывает преступников тем, чем онипровинились. Однако противоречивость характера исторического деятеляникогда еще не отмечалась в письменности особо. Она не осознавалась,не декларировалась авторами, хотя невольно уже и изображалась. Никогдаисторические писатели сознательно не ставили себе целью описать этупротиворечивость. Она слагалась как бы стихийно, слагалась в сознаниичитателя, а не в намерениях и тем более не в декларациях авторов.

Впервые исторические писатели открыто заговорили о противоречивостичеловеческого характера только в начале XVII в. Особенно ярко этосказалось в «Хронографе» второй редакции. Человеческий характеробъявляется автором второй редакции «Хронографа» сотканным изпротиворечий, сложным, в известной мере «относительным», соотнесеннымсо средой, условиями жизни, особенностями

' Яблонский В. Пахомий Серб и его агиографические писания. СПб., 1908.С. 234.

14:

биографического порядка. «Не бывает же убо никто от

земнородных безпорочен в житии своем»,- объявляет ав-, тор«Хронографа». «Но убо да никто же похвалится чист быти от сетинеприязньственаго злокозньствня врага»,- повторяет он. «Во всехземнородных ум человечь погрешителен есть, и от добраго нрава злымисовратен», иначе говоря, каждый человек в той или иной степени«совращен» от «добраго нрава», данного ему при рождении. Нет,следовательно, во-первых, людей только злых или только добродетельных,и, во-вторых, человеческий характер формируется жизнью.

Живой пример такого «совращения» доброго нрава на злой - Иван Грозный.Первоначально Грозный - образец доброго, мудрого и мужественного царя:«Он же убо имый разум благообычен, и бысть зело благоумен, еще же и вобранех на супротивный искусен, велик бе в мужестве, и умеа на ратикопием потрясати, воиничен бо бе и ратник непобедим, храбросерд же ихитр конник; той убо варварския страны аки молния борзо обтече, и всяокрестныя устраши, и прегордыя враги покори. Бысть же и во словеснойпремудрости ритор, естествословен, и смышлением быстроумен,доброзрачен же и благосерд в воинстве, еще же и житие благочестивоимый, и ревностью по бозе присно препоясася...» Но стоило умеретьАнастасии Романовой, поддерживавшей в Грозном его «добрый» от природынрав, как характер его резко меняется - от старого не остается иследа. Перед нами другой человек, с диаметрально противоположнымхарактером: «Блаженная же и предобрая супруга его не во многих летехко господу отиде, и потом аки чюжая буря велия принаде к тишинеблагосердия его, и не вем, како превратися многомудренный его ум нанрав яр, и нача сокрушати от сродства своего многих, такоже и отвелмож синклитства своего; во истину бо сбысться еже в притчахреченное: яко парение похоти променяет ум незлобив. Еще же и крамолумеждоусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другия поусти, ипрочая опричиненныя нарече, другия же собственны себе учини, земщиноюнарече. И сицевых ради крамолств сына своего большаго царевича Ивана,мудрым смыслом и благодатию сияюща, аки недозрелый грозд дебелымвоздухом отрясе, и от ветви жнтгя отторгну, о нем же неции глаголаху,як от отца своего ярости прияти ему болезнь, от болезни же исмерть...»

Если в этой характеристике Грозного автор второй редакции «Хронографа»еще зависит от Курбского и, сле-

дуя за этим последним, распределяет добродетели и зло. действаГрозного во времени, относя первые к первой половине царствования, авторые ко второй, то во всех последующих характеристиках автор второйредакции «Хронографа» уже не прибегает к такому механическомуразделению свойств характера во времени. Он совмещает их одновременнов одном и том же человеке, впервые в истории русской историческоймысли сознательно создавая жизненно-противоречивые характеристикиисторических лиц, создавая образы, полные «шекспировских»противоречий, драматизируя историю душевной борьбой, внося в нихколлизии, борьбу и творя характеры, которые впоследствии действительнопривлекли внимание драматургов.

Борис «аще и зело прорассудительное к народом мудроправльство показа,но обаче убо и царстей чести зависть излия». Подробная характеристикаБориса, с которой начинается повествование о его царствовании вовторой редакции «Хронографа», вся построена на этом совмещенииположительных и отрицательных качеств его характера:

«Сей убо государь и великий князь Борис Федоровичь Годунов в своецарство в Руском государьстве градов и манастырей и прочихдостохвалных вещей много устроив, ко мздоиманию же зело быстьненавистен, разбойства и татьбы и всякого корчемства много покусивсяеже бы во свое царство таковое не богоугодное дело искоренити, но невозможе отнюд. Во бранех же неискусен бысть: время бо тому ненастояше, оруженосию же не зело изящен, а естеством светлодушен инравом милостив, паче же рещи и нищелюбив, от него же мнозидоброкапленыя потоки приемльше и от любодаровитыя его длани в сытостьнапитавшеся, всем бо не оскудно даяния простирашеся не точию ближнимсвоим и сыновом руским, но и странным далним и иноплеменным аки моредаяния и озеро пития разливашеся всюду, яко камения и древа и нивы всядарми его упокоишася, и тако убо цветяся аки финн_к листвиемдобродетели. Аще бы не терние завистныя злобы цвет добродетели тогопомрачи, то могл бы убо всяко древьним уподобитися царем, иже вовсячественем благочестии цветущим. Но убо да никто же похвалится чистбыти от сети неприязньственаго злокозньствия врага, понеже сей перст-

ною плотию недуговаше, зело возлюби, и к себе вся при-

правдивая, и аки ужем привлачаше».

Из тех же противоречивых черт соткана и характеристика патриархаГермогена. Признавая, что Гермоген был «словесен муж и хитроречив»,составитель второй редакции «Хронографа» тут же добавляет: «но несладкогласен», и дальше: «а нравом груб и бывающим в запрещениях косенк разрешениям, к злым же и благим не быстро распрозрителен, но колстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть».

Соткана из противоположных качеств в «Хронографе» и характеристикаИвана Заруцкого: «Не храбр, но сердцем лют и нравом лукав». Достаточносложна характеристика Козьмы Минина: «Аще и не искусен стремлением, носмел дерзновением» и т. д.

Вслед за автором второй редакции «Хронографа» эти противоречивость,контрастность человеческого характера подчеркивают и другие авторыисторических сочинений первой половины XVII в.

Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам(либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает впроизведениях начала XVII в. Прямолинейность предшествующиххарактеристик отброшена - и с какою решительностью! Вслед за второйредакцией «Хронографа» наиболее резко сказывается новый типхарактеристик во «Временнике» Ивана Тимофеева. Характеристика Грозногосоставлена Иваном Тимофеевым из риторической похвалы ему и самогострастного осуждения его «пламенного гнева». Все люди причастны греху:«...сице и сему (то есть Грозному), осрамившуся грехом, ему жепричастии вси». Тимофеев дает разностороннюю и очень сложнуюхарактеристику Борису Годунову и утверждает, что обязан говорить и озлых, и о добрых его делах: «И я же злоба о Борисе извещана бе, должноесть и благодеяний его к мирови не утаити».

Тимофеев как бы считает себя обязанным писать о добродетелях Годунова,поскольку он пишет и о его «злотворных»: «Елика убо злотворная егоподробну написати подщахомся, сице и добротворивая о нем исповедати необленимся».

Двойственность, контрастное совмещение скверных и добрых качеств вхарактеристиках Тимофеев считает знаком их беспристрастности: «И даникто же мя о сих словесы уловит, иже о любославнем разделением: воовых того есмь уничижая, в прочих же, яко похваляя». И в дру-

гом месте: «...егда злотворная единако изречена бы, добрая же от инехсказуема, нами же умолкнута,- яве неправдование обнажилося бысписателево; а нже обоя вправду известуема без прнлогсч, всяка устазаградятся», то есть никто не сможет возразить и упрекнуть автора впристрастии, в односторонности, если он будет отмечать в человеке излые, и добрые черты. Положительная же или отрицательнаяхарактеристика лишь обнажает «нсправдование» писателя, егонеобъективность. Иван Тимофеев не может решить, какая из чаш весовперетянет после смерти Бориса: «В часе же смерти его никто же весть,что возодоле и кая страна мерила претягну дел его: благая ли, злая».

Идея человека в древнерусской литературе

Содержание

Введение

1. Периодизация истории древнерусской литературы

2. Человек в литературе древней Руси

Заключение

Список использованной литературы

Русской литературе без малого тысяча лет. Это одна из самых древних литератур Европы. Её начало восходит ко второй половине 10 века. Из этого великого тысячелетия более семисот лет принадлежат периоду, который принято называть "древней русской литературой".

Литература возникла внезапно. Скачок в царство литературы произошел одновременно с появлением на Руси христианства и церкви и был подготовлен всем предшествующим культурным развитием русского народа.

Художественная ценность древнерусской литературы еще до сих пор по-настоящему не определена.

Русская литература 11 - 17 веков развивалась в своеобразных условиях. Она была рукописной. Книгопечатанье, появившееся в Москве в середине 16 веков очень слабо изменило характер и способы распространения литературных произведений. В основном и в 17 веке литературные произведения продолжали, как и раньше, распространяться путем переписки.

Некоторые из древнерусских литературных сочинений читались и переписывались в течение нескольких веков. Другие быстро исчезали, но понравившиеся переписчикам части включались в состав других произведений, так как чувство авторской собственности еще не развилось настолько, чтобы охранять авторский текст от изменений или от заимствований из других произведений.

Ни одно из произведений древней Руси - переводное или оригинальное - не стоит обособленно. Все они дополняют друг друга в создаваемой ими картине мира.

Мы часто говорим о внутренних закономерностях развития литературных образов в произведениях новой литературы и о том, что поступки героев обусловлены их характерами. Каждый герой новой литературы по-своему реагирует на воздействия внешнего мира. Вот почему поступки действующих лиц могут быть даже "неожиданными" для авторов, как бы продиктованными авторам самими действующими лицами.

Аналогичная обусловленность есть и в древней литературе. Герой ведет себя так, как ему положено себя вести, но положено не по законам закономерного характера, а по законам того разряда героев, к которому принадлежит герой в феодальном обществе. Например, идеальный полководец должен быть благочестив и должен молиться перед выступлением в поход. И вот в "Житии Александра Невского" описывается, как Александр входит в храм Софии и молится со слезами Богу о даровании ему победы. Идеальный полководец должен побеждать многочисленного врага немногими силами, и ему помогает Бог.

У писателей Древней Руси было вполне определенное отношение к изображению человека. Главное - не внешняя красота, красота лица и тела, а красота души.

В представлениях древних русичей, носителем абсолютной, идеальной красоты был только Господь Бог. Человек - Его создание, тварь Божья. Красота человека от того, насколько полно в нем выражалось Божественное начало, то есть его способность желание следовать заповедям Господа, трудиться над совершенствованием своей души.

Чем больше человек работала над этим, тем больше он как бы изнутри озарялся внутренним светом, который посылал ему Бог, как свою Благодать. Богатая духовная жизнь любого человека могла сотворить чудо: сделать некрасивого прекрасным. Для этого необходим праведный, благочестивый образ жизни (особенно путем молитвы, покаяния, поста). Значит, Духовная сфера воспринималась, прежде всего, эстетически; в ней видели высшую красоту. Она не нуждалась в красоте физической.

Идеалом человека в Древней Руси считались в первую очередь святые подвижники, в которых видели прямых посредников между грешным человеком и божественной сферой. В каждой эпохе были свои герои. На примере нескольких произведений рассмотрим, как развивалась тема человека и его деяний в древнерусской литературе. Но прежде рассмотрим периодизацию истории древнерусской литературы.

Произведения литературы Древней Руси всегда прикреплены к конкретному историческому событию, к конкретному историческому лицу. Это повести о битвах (о победах и поражениях), о княжеских преступлениях, о хождениях в святую землю и просто о реально существующих людях: чаще всего о святых и князьях-полководцах. Есть повести об иконах и о построении церквей, о чудесах, в которые верят, о явлениях, которые якобы совершились. Но не новых произведений на явно вымышленные сюжеты.

Литература огромным потоком сопровождает русскую действительность, русскую историю, следует за ней по пятам. Боясь лжи, писатели основывают свои произведения на документах, которыми считают и всю предшествующую письменность.

Литература Древней Руси - свидетельство жизни. Вот почему сама история до известной степени устанавливает периодизацию литературы.

Литературу 11 - первой трети 13 века можно рассматривать как единую литературу Киевской Руси. Это век единого древнерусского государства. Век первых русских житий - Бориса и Глеба и первого дошедшего до нас памятника русского летописания - "Повести временных лет".

Далее наступает сравнительно короткий период монголо-татарского нашествия, когда создаются повести о вторжении монголо-татарских войск на Русь, о битве на Калке, "Слово о погибели Русской земли" и "Житие Александра Невского". Литература сжимается до одной темы, но тема эта проявляется с необыкновенной интенсивностью, и черты монументально-исторического стиля приобретают трагический отпечаток и лирическую приподнятость высокого патриотического чувства.

Следующий период, конец 14 века первая половина 15 века - это век Предвозрождения, совпадающий с экономическим и культурным возрождением Русской земли в годы, непосредственно предшествующие и последующие за Куликовой битвой 1380 года. Это период экспрессивно-эмоционального стиля и патриотического подъема в литературе, период возрождения летописания и исторического повествования.

Победа, одержанная русскими над монголо-татарами на Куликовом поле, произвела огромное впечатление не только на современников. Этим объясняется то, что Мамаеву побоищу посвящен целый ряд литературных памятников: "Задонщина", "Сказание о Мамаевом побоище" и др.

Во второй половине 15 века в русской литературе обнаруживаются новые явления: получают распространение памятники переводной литературы, развивается публицистика.

С середины 16 века в литературе все больше сказывается официальная струя.17 век - век перехода к литературе нового времени. Это век развития индивидуального начала во всём: в самом типе писателя и его творчестве, век развития индивидуальных вкусов и стилей, писательского профессионализма и чувства авторской собственности.

Такова периодизация истории древней русской литературы. Нет необходимости рассматривать все памятники, бытовавшие в Древней Руси. На примере нескольких произведений рассмотрим, как развивалась тема человека и его деяний в древнерусской литературе.

Одним из первых, важнейших жанров возникающей русской литературы явился жанр летописи. Древнейший реально дошедший до нас летописный свод - Это "Повесть временных лет", созданная предположительно около 1113 года. Именно здесь мы впервые узнаем о людях Древней Руси.

Киевские книжники утверждали, что история Руси подобна истории других христианских государств. Здесь также были свои христианские подвижники, пытавшиеся личным примером побудить народ к принятию новой веры: княгиня Ольга крестилась в Константинополе и убеждала своего сына Святослава тоже стать христианином. Были на Руси свои мученики и свои святые, например, Борис и Глеб, убитые по приказанию своего брата Святополка, но не преступившие христианских заветов братолюбия и покорности старшему.

На сюжет о мученической смерти Бориса и Глеба написаны два жития. Автором одного из них "Чтения о житии и погублении Бориса и Глеба" является летописец Нестор. Создание церковного культа Бориса и Глеба преследовало две цели. Во-первых, канонизация первых русских святых поднимала церковный авторитет Руси. Во-вторых, утверждал государственною идею, согласно которой все русские князья - братья, и в то же время подчеркивал обязательность "покорения" младших князей старшим.

"Чтение" Нестора, действительно, содержит все элементы канонического жития: оно начинается обширным вступлением, с объяснением причин, по которым автор решает приступить к работе над житием, с кратким изложением всемирной истории от Адама до крещения Руси. В собственно житийной части Нестор рассказывает о детских годах Бориса и Глеба, о благочестии, отличавшем братьев еще в детстве и юности; в рассказе об их гибели еще более усилен агиографический элемент: они готовятся принять смерть как торжественное и предназначенное им от рождения страдание. В "Чтение", в соответствии с требованием жанра, присутствует и рассказ о чудесах, совершающихся после гибели святых, о чудесном "обретении" их мощей, об исцелениях больных у их гроба.

Таким образом, святые Борис и Глеб вошли в русскую литературу, как люди, чтившие христианские заветы.

Другим произведением агиографического жанра можно считать "Повесть о житии Александра Невского", написанного, как предполагает Д.С. Лихачев, митрополитом Кириллом между 1263 - 1280 гг.

Характеристики Александра Невского в произведении разноплановы. В соответствии с житийными канонами подчеркиваются его "церковные добродетели". И в то же время Александр, величественный и прекрасный внешне. Мужественный и непобедимый полководец. В своих воинских действиях Александр стремителен, самоотвержен и беспощаден. Получив известие о приходе на Неву шведов. Александр "разгорелся сердцем", "с малою дружиною" он устремляется на врага. Стремительность Александра, его полководческая удаль характерна для всех эпизодов, в которых говорится о ратных подвигах князя. Здесь он предстает как эпический герой.

mirznanii.com

Литература. 8 класс. Часть 1 - стр 1

Учебник-хрестоматия для учащихся 8 класса входит в серию учебных пособий, создаваемых по единой программе литературного образования (5-11 классы), составленной Т. Ф. Курдюмовой.

В основу учебника-хрестоматии "Литература. 8 класс" поставлена проблема литературы и времени, исторического прошлого и его осмысления в художественном произведении.

Содержание:

Литература. 8 класс. Учебник-хрестоматия. В двух частях. Часть 1(Под редакцией Т. Ф. Курдюмовой)

Литература и время

Кто прячет прошлое ревниво, Тот вряд ли с будущим в ладу…

А. Твардовский

Классическая литература вплоть до середины XVIII века жила сюжетами истории. "Преданья древности исполнены красот. Сама поэзия там в именах живет Энея, Гектора, Елены и Париса…" – писал известный теоретик искусства Н. Буало в своей книге "Поэтическое искусство". Современные темы допускались только в "низкой" литературе, к которой относились различные виды сатирических произведений, комедии. Однако это вовсе не означало, что писатели точно воспроизводили то, что происходило в прошлом. Шекспир, например, не воссоздавал в своих трагедиях подлинно исторические ситуации, он выводил героев на широкий простор истории и связывал настоящее с прошлым. Нередко писатели просто "переодевали" современников в древние костюмы. Так проявляли авторы свое отношение к героям и событиям.

Подлинно историческое мышление пришло к человечеству в новое время. Примерно в середине XVIII века в русской литературе выделяется собственно исторический жанр, и появляются произведения как о современности, так и о прошлом. Н. М. Карамзин создает "Письма русского путешественника", в которых он рисует современную ему "жизнь наций Европы", их нравы, обычаи, особенности характера, и "Историю государства Российского", где излагает историю отечества с древнейших времен до XVII века.

Жанровое разнообразие произведений на темы истории велико. Вы, конечно, читали исторические романы, повести и рассказы, баллады, поэмы и даже лирические произведения, посвященные истории, читали или смотрели исторические пьесы (трагедии, драмы, комедии). Обращаясь к каждому из них, вы постоянно ощущали связь дня сегодняшнего с ушедшим временем. Но нужно еще помнить, что есть историческое время событий, происходящих на страницах художественного произведения, и то время, когда писатель создавал свое произведение.

Авторы учебника-хрестоматии предлагают восьмиклассникам различные варианты работы с художественными текстами. Основные произведения, которые требуют тщательного изучения и коллективной работы в классе, помещены в учебнике в полном объеме. Часть текстов дана в сокращении, что предполагает выборочный анализ глав, эпизодов. Этот материал требует серьезной домашней подготовки, работы с дополнительной литературой. Есть художественные тексты, которые предлагается изучать самостоятельно, в этом случае в хрестоматии помещены только краткие сведения об авторе и произведении. Эту третью группу литературных произведений можно отнести к домашнему чтению, беседе на уроке, обсуждению на читательской конференции.

От того, как представлен на страницах учебника материал, многое может меняться в вашей работе. Конечно, лучше всего прочесть художественное произведение целиком. Но характер работы, которая сопровождает чтение произведения целиком или его обзорное изучение, будет отличаться. Итак, вам предоставляется выбор. Любому варианту работы помогут вопросы и задания, которые вы найдете на страницах учебника. Будьте внимательны к советам и комментариям авторов.

Серьезность постижения исторического произведения во многом определяется общей культурой читателя и готовностью воспринять события и характеры далекого времени. Тот, кто умеет ценить время, в которое он живет, быстрее поймет и оценит прошлое. Умению думать об этом учат нас многие писатели, и среди них, конечно, сказочники.

В качестве эпиграфа к учебнику литературы, посвященному историческим темам в художественных произведениях, мы предлагаем сказку Х. К. Андерсена "Калоши счастья". Решите сами, как рассматривать эту сказку: как занимательное повествование, призванное вас развлечь, или как произведение, которое помогает вам осознать связь времен, и прежде всего неизменную органическую связь каждого из нас со своим временем. Попытайтесь определить авторскую позицию и выразить к ней свое отношение. Желающие прочтут сказку полностью и расскажут о своих впечатлениях одноклассникам.

Калоши счастья. В сокращении(Ханс Кристиан Андерсен)

I. Начало

Дело было в Копенгагене, на Восточной улице, недалеко от Новой Королевской площади. В одном доме собралось большое общество – иногда ведь приходится все-таки принимать гостей; зато, глядишь, и сам дождешься когда-нибудь приглашения. Гости разбились на две большие группы: одна немедленно засела за ломберные столы[1], другая же образовала кружок вокруг хозяйки, которая предложила "придумать что-нибудь поинтереснее", и беседа потекла сама собой. Между прочим, речь зашла про Средние века, и многие находили, что в те времена жилось гораздо лучше, чем теперь. Да, да! Советник юстиции Кнап отстаивал это мнение так рьяно, что хозяйка тут же с ним согласилась, и они вдвоем накинулись на бедного Эрстеда, который доказывал в своей статье в "Альманахе", что наша эпоха кое в чем все-таки выше Средневековья. Советник утверждал, что времена короля Ганса были лучшей и счастливейшей порой в истории человечества.

Пока ведется этот жаркий спор, который прервался лишь на мгновенье, когда принесли вечернюю газету (впрочем, читать в ней было решительно нечего), пройдем в переднюю, где гости оставили свои пальто, палки, зонтики и калоши. Сюда только что вошли две женщины: молодая и старая. На первый взгляд их можно было принять за горничных, сопровождающих каких-нибудь старых барынь, которые пришли сюда в гости, но, приглядевшись повнимательнее, вы бы заметили, что эти женщины ничуть не похожи на служанок: слишком уж мягки и нежны были у них руки, слишком величавы осанка и все движения, а платье отличалось каким-то особо смелым покроем. Вы, конечно, уже догадались, что это были феи. Младшая была если и не самой феей Счастья, то уж, наверно, камеристкой одной из ее многочисленных камер-фрейлин и занималась тем, что приносила людям разные мелкие дары Счастья. Старшая казалась гораздо более серьезной – она была феей Печали и всегда управлялась со своими делами сама, не перепоручая их никому: так по крайней мере она знала, что все наверняка будет сделано как следует.

Стоя в передней, они рассказывали друг другу о том, где побывали за день. Камеристка камер-фрейлины Счастья сегодня выполнила всего лишь несколько маловажных поручений: спасла от ливня чью-то новую шляпу, передала одному почтенному человеку поклон от высокопоставленного ничтожества и все в том же духе. Но зато в запасе у нее осталось нечто совершенно необыкновенное.

– Нужно тебе сказать, – закончила она, – что у меня сегодня день рождения, и в честь этого события мне дали пару калош, с тем чтобы я отнесла их людям. Эти калоши обладают одним замечательным свойством: того, кто их наденет, они могут мгновенно перенести в любое место или в обстановку любой эпохи – куда он только пожелает, – и он, таким образом, сразу обретет счастье.

– Ты так думаешь? – отозвалась фея Печали. – Знай же: он будет самым несчастным человеком на земле и благословит ту минуту, когда наконец избавится от твоих калош.

– Ну, это мы еще посмотрим! – проговорила камеристка Счастья. – А пока что я поставлю их у дверей. Авось кто-нибудь их наденет по ошибке вместо своих и станет счастливым.

Вот какой между ними произошел разговор.

profilib.net

Читать книгу Человек в литературе Древней Руси Дмитрия Лихачева : онлайн чтение

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Дмитрий ЛихачевЧеловек в литературе Древней Руси

Издательская Группа «Азбука-Аттикус» выражает благодарность Фонду имени Д. С. Лихачева за предоставленные материалы.

Издательство АЗБУКА®

* * *

Вступительные замечания

Настоящая книга посвящена человеку в литературе Древней Руси. В книге сделана попытка рассмотреть художественное ви́дение человека в древнерусской литературе и художественные методы его изображения. Читатель не найдет в ней упоминаний «формы» и «содержания» как таковых, но вся она в конечном счете стремится к рассмотрению художественной формы в ее живом единстве с содержанием.

* * *

Человек всегда составляет центральный объект литературного творчества. В соотношении с изображением человека находится и все остальное: не только изображение социальной действительности, быта, но также природы, исторической изменяемости мира и т. д. В тесном контакте с тем, как изображается человек, находятся и все художественные средства, применяемые писателем.

Литература Древней Руси знала несколько стилей в изображении человека1 Здесь и в дальнейшем я говорю о стиле так, как говорят о стиле искусствоведы: в широком значении этого слова. Я говорю о стиле литературы, а не о стиле литературного языка. Последний входит в первый как часть.

[Закрыть]. В основном они последовательно сменяют друг друга, но иногда существуют и параллельно – в разных жанрах, обслуживающих разные потребности общества.

Конечно, тот или иной стиль в изображении человека в совершенно «чистом» виде проявлялся более или менее редко. Исключения постоянны. Характеризуя тот или иной стиль, мы имеем в виду лишь преобладающие явления. Системы стилей постоянно нарушаются. В этом есть определенная закономерность; если бы не было нарушений стилистических систем, то не было бы и движения литературы вперед. Восстанавливая ту или иную систему стиля в изображении человека, мы стремимся прежде всего создать у читателя живое представление об этой системе, непосредственное ощущение стиля.

П. Я. Чаадаев писал: «Итак, вот наше правило: будем размышлять о фактах, которые нам известны, и постараемся держать в уме больше живых образов, чем мертвого материала»2 Чаадаев П. Я. Философические письма. Письмо третье // Гершензон М. П. Я. Чаадаев: Жизнь и мышление. СПб., 1908. С. 255.

[Закрыть].

* * *

Читатель найдет в книге отсылки к произведениям живописи. Цель их – показать соответствия, существовавшие в изображении человека в литературе и в живописи. Эти соответствия позволяют во многих случаях глубже понять и отчетливее ощутить особенности того или иного стиля в изображении человека, но эти соответствия не следует абсолютизировать.

В иных случаях живопись обгоняет литературу и дает значительно более совершенные изображения человека, в других – литература опережает живопись. Всемирно прославленная живопись Андрея Рублева и его времени превосходит литературу тонкостью психологического анализа и глубиной проникновения во внутренний мир человека. Однако «оправдание человека» и открытие ценности человеческой личности, имевшие место в демократической литературе XVII в., не находят прямых соответствий в живописи того же времени. Наиболее полное слияние художественных принципов изображения человека в литературе и в живописи находим мы в монументальном стиле XI–XIII вв. Для этой эпохи характерен своеобразный полный синтез всех искусств: монументальная живопись (мозаика, фрески) подчинена формам зодчества, зодчество своими простыми поверхностями служит удобной основой для монументальной живописи. Письменность, в значительной мере рассчитанная для чтения вслух во время монастырских трапез (жития святых), для произнесения в храмах (проповеди, жития), для импозантного окружения княжеского быта, отвечает тем же потребностям, что архитектура и живопись, развивает общий с нею монументальный стиль в изображении человека.

Впрочем, соотношения литературы с другими искусствами требуют внимательного изучения. В данной книге они только намечаются.

* * *

Главы настоящей книги не следуют хронологии историко-литературного процесса. Книга не стремится изобразить историю изображения человека, хотя и должна давать материалы для этой истории, поднимая некоторые общие вопросы, связанные с изменением формы изображения человека.

Удобнее всего оказалось начать книгу с перелома в изображении человека, с кризиса средневекового способа изображения человека, наступившего в начале XVII в. Затем необходимо было вернуться к эпохе классического расцвета средневекового монументального стиля в изображении человека – к XI–XIII вв. Затем в книге следуют главы, описывающие отдельные стили и затрагивающие отдельные проблемы изображения человека.

Разнородность материала отчасти определила собой разнородность глав. Одни из глав посвящены крупным стилистическим системам, внутренне законченным и отразившимся во многих произведениях (таков стиль монументального историзма или эмоционально-экспрессивный). Другие главы касаются лишь элементов слабо проявившихся стилей (стиля эпического, стиля «психологической умиротворенности»). Естественно, что главы резко различаются по своему наполнению фактическим материалом.

* * *

Перед читателем второе издание моей книги «Человек в литературе Древней Руси». Со времени первого издания (М.; Л., 1958) прошло более десяти лет. За это время накопилось много нового материала, подтверждающего и развивающего отдельные характеристики стилей в изображении человека, но я решил не включать их в книгу. Она разрослась бы в объеме и в результате утратила бы свою цельность. Дело ведь не в количестве материала, а в его убедительности. Поэтому я ограничиваюсь лишь некоторыми улучшениями и уточнениями. Мною приняты во внимание рецензии, появившиеся на первое издание у нас и за рубежом, а также замечания, сделанные мне в частных письмах Б. М. Эйхенбаумом и Н. Н. Ворониным.

Глава перваяПроблема характера в исторических произведениях начала XVII в.

В русской истории – в том виде, как она писалась дворянскими и буржуазными историками XIX в., – есть одно странное и вызывающее недоумение обстоятельство.

Сильные характеры и яркие характеристики этих сильных характеров возникают в изложении ее только с XVI в.

Это особенно ясно уже у Карамзина. Карамзин ставил себе одной из главных задач раскрыть читателю «характер наших древних героев». И при этом он признавался сам: «До сих пор (т. е. до XVI в.) я только хитрил и мудрил, выпутываясь из трудностей. Вижу за собою песчаную степь африканскую»3 Погодин М. Н. М. Карамзин по его сочинениям, письмам и отзывам современников. М., 1866. Т. 2. С. 87. Письмо из Парижа 1790 г.

[Закрыть]. Первым характером, на котором прерывалась эта «степь африканская» для Карамзина, был характер Грозного. В письме к А. И. Тургеневу он сообщал: «Оканчиваю Василья Ивановича и мысленно уже смотрю на Грозного, какой славный характер для исторической живописи! Жаль, если выдам историю без сего любопытного царствования! Тогда она будет, как павлин без хвоста»4 Там же. С. 119.

[Закрыть].

Казалось бы, Иван Грозный – первый сильный характер в изложении русской истории. За ним следует ряд других: Борис, Самозванец, Гермоген…

Ту же мысль – об отсутствии до Грозного ярких характеров в повествовательных источниках по русской истории – находим мы и у В. О. Ключевского: «Исторические памятники XIV и XV вв. не дают нам возможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей. Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий»5 Ключевский В. О. Курс русской истории. М.; Пг., 1923. Ч. 2. С. 58–59.

[Закрыть].

И у Ключевского, как и у Карамзина, яркие характеристики «древних героев» русской истории начинаются только с Грозного.

Вспомним, что и у других историков, и в исторической беллетристике, и в исторической драматургии, и в исторической живописи главные характеры, привлекшие наибольшее внимание ученых, поэтов, драматургов, беллетристов, художников, – это Грозный, Борис, Самозванец, Шуйский, Гермоген и т. д. Чем объяснить такое странное положение? Неужели и в самом деле сложные и сильные характеры появляются в русской истории только с половины XVI в.?

Как это было видно из приведенных слов Ключевского и как будет ясно из дальнейшего, многое в этом положении зависело от самих исторических источников. Это особенно ясно у Карамзина, который ставил себе главною задачей художественный пересказ древних источников. Однако и в других случаях, когда мы имеем дело с тем же «художественным» воссозданием исторической действительности (у Соловьева, у Ключевского), мы видим то же следование источникам, их характеристикам. Образы русских исторических деятелей второй половины XVI – начала XVII в. были подсказаны этими источниками главным образом «художественно». Поразительные по своеобразию характеристики, созданные в повествовательной литературе начала XVII в., воздействовали на всю историческую литературу последующего времени. Пересматривались факты, но не пересматривались характеристики. Критически взвешивались все сведения частного характера, но в обрисовке действующих лиц истории ученые и писатели нового времени долго оставались в плену у художественных образов, созданных авторами начала XVII в.

Начало XVII в. было временем, когда человеческий характер был впервые «открыт» для исторических писателей, предстал перед ними как нечто сложное и противоречивое6 Мысль об «открытии» человеческого характера в литературе начала XVII в. была впервые высказана О. А. Державиной в статье «Анализ образов повести XVII в. о царевиче Димитрии Угличском». Приведу полностью высказывание О. А. Державиной. Говоря о размышлениях дьяка Ивана Тимофеева по поводу характера Бориса Годунова, О. А. Державина пишет: «Такое размышление над характером человека (мы встречаем его в зачаточном виде и у других писателей начала XVII в.) – большая новость в древней русской литературе, где личность обычно была выразительницей божественной воли или сосудом дьявольским. Правда, у писателей XVII в., рядом с этой новой чертой, почти всюду мы читаем и ссылку на Сатану, врага рода человеческого, который влагает злые мысли в голову Бориса, – так, новые черты сосуществуют рядом со старым традиционным, средневековым объяснением. Но все же появление этих элементов подлинной характеристики очень знаменательно. Оно указывает на растущий интерес к человеку как личности, к его индивидуальным, отличающим его от других людей, особенностям. В сложном образе Годунова древнерусский писатель впервые столкнулся с нелегкой задачей – дать характеристику живого человека, в котором перемешаны и хорошие и дурные качества, которого, как выдающуюся личность с ярко выраженной индивидуальностью, нельзя уложить в привычную схему. И надо сказать, что лучшие из писателей XVII в. справились со своей задачей неплохо. Мешало делу предвзятое мнение, с которым все они вольно или невольно подходили к личности Годунова, и та дидактическая цель, какую они себе ставили» (Учен. зап. МГПИ. Каф. рус. лит. М., 1946. Т. 7. Вып. 1. С. 30).

[Закрыть]. До XVII в. проблема «характера» вообще не стояла в повествовательной литературе. Литература Древней Руси была внимательна к отдельным психологическим состояниям. Как мы увидим в дальнейшем, эта внимательность в XIV и последующих веках бывала иногда даже чрезмерной. Психологические состояния, отдельные человеческие чувства, страсти рассматривались со столь близкого расстояния, что они заслоняли собой самого человека, казались огромными, преувеличенными и не связанными друг с другом. Жития, хронограф, религиозно-дидактическая литература описывали душевные переломы, учили о своеобразной «лестнице страстей», о саморазвитии чувств и т. д. Этот интерес к человеческой психологии диктовался теми особыми целями, которые ставила перед собой проповедническая и житийная литература. Громадный опыт изучения человеческой психологии не применялся к светским героям русской истории.

Жанровые разграничения в древнерусской литературе, как это мы увидим позднее, были настолько велики, что опыт одного жанра не скоро мог быть перенесен в другой. То, что казалось уместным при анализе психологии рядового грешника, рядового человека, служившего объектом церковной проповеди, или при анализе психологии святого, не сразу могло быть перенесено на лицо вполне светское – на русского князя, русского боярина, военачальника.

Вот почему возможность углубиться в психологию исторического деятеля, анализировать не отвлеченный объект дидактических размышлений, и не идеального святого, и не одно какое-либо человеческое чувство, психологическое состояние и т. д., а конкретного современника явилась целым открытием в литературе. И это «открытие» настолько поразило воображение исторических писателей, что они в основном устремили свое внимание именно сюда, на сложность человеческой личности, поставили ее в центр своих сочинений и свое отношение к историческим характерам сделали главным объектом своего писательства. Характеристики, данные ими своим современникам, и создали впечатление у историков XIX в., что «характеры» в русской истории появляются только с Грозного.

* * *

Уже в XVI в. постепенно формируется новый тип исторических произведений и новое отношение к самому историческому материалу. Старые летописные принципы работы – составление сводов, исторических компиляций с сохранением в их составе предшествующих исторических сочинений как своего рода документального материала7 См. мою статью «О летописном периоде русской историографии» (Вопросы истории. 1948. № 9).

[Закрыть] – в XVI в. в значительной мере поколеблены. Авторы исторических сочинений XVI в. стремятся к проведению в основном двух новых принципов: единства точки зрения на исторические события и единства темы исторических сочинений.

Требование единства точки зрения на весь описываемый исторический процесс сказывается прежде всего в отношении авторов к материалу, послужившему источником их работы. Летописцы предшествующих XI–XV вв. подвергали тексты используемых ими летописей весьма скупой и осторожной переработке. Они пытались сохранить тексты своих источников. Поэтому в летописи не было единой авторской точки зрения, а выражались взгляды многих авторов, более или менее поверхностно редактировавшиеся последним из летописцев, объединявшим летописные тексты своих предшественников. В летописи до XVI в. господствует многоголосость. Историки же XVI в., будь то автор «Степенной книги» или автор «Истории о Казанском царстве», усиленно перерабатывают используемый ими материал, стремясь к единству всего повествования: идейному и даже стилистическому. Они стремятся к строгому и постоянному подчинению всего исторического повествования единой авторской точке зрения. Политическая точка зрения авторов исторических произведений никогда прежде не выступала с такою отчетливостью, никогда прежде не была проведена с таким упорством во всем изложении. Авторы исторических произведений XVI в. проявили необыкновенное трудолюбие в преодолении всяческих трудностей на этом пути, в том числе и стилистических (вспомним стилистическую отделку «Степенной книги», «Истории о Казанском царстве» и др.). Появляется последовательно проведенная единая точка зрения автора, развивается индивидуальный авторский стиль, гораздо резче выраженный, чем раньше.

Требование единства темы привело к образованию нового типа исторического повествования: сочинений, посвященных ограниченному историческому периоду или одному историческому лицу. Предшествующие летописи, как правило, начинались «от сотворения мира» либо от начала Русской земли. Даже узкоместные летописи открывались обычно с сокращенного изложения событий, описанных в «Повести временных лет», или с кратких выдержек из хронографов. Этот летописный тип изложения сохраняется и в XVI в. (Никоновская летопись, Лицевой свод), но рядом с ним вырастает и новая форма исторического повествования: «Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича», посвященный только Грозному; «История о великом князе московском Иване Васильевиче», также посвященная только Грозному; «История о Казанском царстве», повествующая только о Казани, и др. Во всех этих произведениях единство темы облегчало пронизывание всего повествования единством точки зрения, и, напротив, единая точка зрения приводила к сужению исторического повествования до одной темы: биографии монарха, описания истории одного города, княжества или до обзора исторических событий ограниченного периода.

Но, кроме этих двух взаимосвязанных новшеств исторического повествования XVI в. – единства точки зрения на исторические события и единства темы исторического повествования, – уже XVI в. дает себя знать и в пробуждении интереса к исторической личности. Именно историческая личность становится в центр повествования «Летописца начала царства», «Истории о великом князе московском», «Степенной книги». В Никоновском летописном своде этот интерес к исторической личности проявляется в риторическом развитии характеристик (особенно некрологических), в снабжении упоминаний об исторических лицах генеалогическими справками, в подробных мотивировках действий тех или иных исторических лиц.

Необходимо отметить, однако, что на первых порах речь может идти только о развитии интереса к историческим личностям, к повышению их веса в историческом повествовании, но не о появлении нового отношения к этим личностям, не о новом понимании их характеров. Это достаточно отчетливо видно хотя бы на примере «Степенной книги». «Степенная книга» служит ярким образцом интереса к личности русских исторических деятелей. Вся русская история сводится в ней к биографиям великих князей и митрополитов, к их характеристикам. Но в каждой из этих биографий и характеристик нет еще пока ничего качественно нового. Весь арсенал средств для характеристик заимствован в «Степенной книге», как это неоднократно отмечалось уже, из житийной литературы или – реже – из «Хронографа». «Степенная книга» была явлением, параллельным макариевским Четьим минеям, и не случайно, что обе эти «энциклопедии» XVI в. вышли из одного и того же кружка книжников. Но житийная похвала не была еще характеристикой в полном смысле этого слова: «Житие – не биография, – говорит В. О. Ключевский, – а назидательный панегирик в рамках биографии, как и образ святого в житии – не портрет, а икона»8 Ключевский В. О. Указ. соч. С. 314–315. См. подробнее ниже, гл. 6.

[Закрыть].

Следовательно, XVI в. отмечен ростом интереса к историческим личностям, но этот рост – пока лишь количественный; качественно интерес этот остается все тем же. Новое понимание человеческого характера начинает слагаться лишь в произведениях XVII в., посвященных «Смуте»9 Здесь и ниже пользуюсь выражением «Смута» лишь постольку, поскольку оно принадлежит самим писателям начала XVII в., так именно определявшим эпоху, послужившую предметом их исследования.

[Закрыть]. Они-то и составят главный предмет нашего дальнейшего рассмотрения.

* * *

Исторические сочинения первой половины XVII в., посвященные «Смуте», резко отделяются от предшествующих летописей рядом особенностей, и в первую очередь повышенным интересом к человеческому характеру и новым к нему отношением. Характеристики составляют отныне одну из главных целей исторического повествования, они не только увеличиваются количественно, но и изменяются качественно. По сути дела, «Временник» дьяка Ивана Тимофеева представляет собою собрание характеристик деятелей «Смуты» и событий «Смуты». Вследствие этого автор не стремится к фактической полноте и последовательному хронологическому изложению событий. Тимофеев не столько описывает факты, сколько их обсуждает. Его «Временник» не отличается в том, что касается событий после правления Шуйского, последовательной связью изложения: это очерки и характеристики, в особенности последние.

Так же точно и «Словеса дней и царей и святителей московских» Ивана Хворостинина состоят в основном из характеристик деятелей «Смуты», начиная от Бориса Годунова. Во вступлении к своему труду Хворостинин выясняет цели своего труда: он желает описать «пастырей наших детели», подвиги «великодушных муж, и бескровных мучеников, и победоносцев»10 Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени. 2-е изд. СПб., 1909. С. 530 (Русская историческая библиотека. Т. 13).

[Закрыть].

То же самое может быть сказано и о «Повести» кн. И. М. Катырева-Ростовского, в конце которой помещено даже особое «Написание вкратце о царех московских, о образех их, и о возрасте, и о нравех»11 Там же. С. 619 и след.

[Закрыть].

В известной мере тем же стремлением к обсуждению характера исторических личностей отмечено и «Сказание» Авраамия Палицына, и «Иное сказание», и «Повесть» С. Шаховского, и мн. др.

Этим интересом к интерпретации событий, а не к их фиксации, и в особенности к характеристикам участников этих событий отличается вся литература о Смутном времени. Однако с наибольшей четкостью эта новая черта исторического сознания сказывается в русских статьях «Хронографа» второй редакции. Литературные достоинства второй редакции «Хронографа» и значение ее в развитии исторического знания на Руси до сих пор еще остаются недостаточно оцененными.

Самый состав «Хронографа» второй редакции обнаруживает в его авторе человека с незаурядной широтой исторических интересов. Предшествующая всемирная хронография в пределах от XI и до XVII в. в гораздо большей степени, чем русское летописание, была подчинена религиозным задачам. Всемирная история трактовалась по преимуществу как история церкви, как история православия в борьбе с ересями. Вторая редакция «Хронографа» – первый и крупный шаг на пути секуляризации русской хронографии. Это отчетливо выступает в тех дополнениях, которыми распространил автор второй редакции основное содержание «Хронографа». Здесь и новые статьи из «Еллинского летописца» (преимущественно выдержки из Хроники Иоанна Малалы, касающиеся античной истории), здесь и сочинения Ивана Пересветова, и дополнения из католических хроник Мартина Бельского и Конрада Лико́стена. Из этих последних выписаны статьи географического содержания (например, об открытии Америки), статьи по античной мифологии или общие статьи о магометанстве, по истории пап, по истории западноевропейских стран, по истории Польши. Все это не имело ни малейшего отношения к истории православия и даже противоречило ей. Не меньший интерес имеют и вновь включенные статьи, посвященные описанию наружности Богоматери (из слова Епифания Кипрского «О житии пресвятыя владычица нашея Богородице») и наружности Христа («Описание же божественныя Христовы плоти и совершеннаго возраста его»). В них сказывается интерес к реальному «портрету».

Благодаря всем этим дополнениям «Хронограф» второй редакции (1617 г.) отличается значительно более светским характером, чем предшествующий ему «Хронограф» первой редакции (1512 г.). Однако наиболее отчетливо этот светский характер второй редакции «Хронографа» обнаруживается в его подробном повествовании о событиях «Смуты».

Как уже давно было отмечено12 Попов А. Обзор хронографов русской редакции. М., 1869. Вып. 2. С. 117 и след.

[Закрыть], рассказ «Хронографа» 1617 г. о событиях русской истории XVI – начала XVII в. представляет собою единое и стройное произведение. Это ощущается не только в стилистическом и идейном единстве всего повествования, но прямо подчеркивается автором постоянными перекрестными ссылками: «о нем же впереди речено будет в Цареградском взятии»13 Попов А. Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции. М., 1869. С. 158.

[Закрыть], «о нем же впереди речено будет»14 Там же. С. 188.

[Закрыть], «о нем же писах в царстве блаженныя памяти Феодора Ивановича»15 Там же. С. 192.

[Закрыть], «о нем же писах и преже»16 Там же. С. 194.

[Закрыть] и т. п.

Этот светский дух пронизывает собою и всю систему характеристик деятелей русской истории. Перед нами в «Хронографе» второй редакции действительно «система» характеристик: теоретически изложенная в кратких, но чрезвычайно значительных сентенциях и практически примененная в изображении действующих лиц «Смуты». Эта «система» противостоит средневековой, она подвергает сомнению основные принципы агиографического стиля. В ней нет резкого противопоставления добрых и злых, грешных и безгрешных, нет строгого осуждения грешников, нет «абсолютизации» человека, столь свойственной идеалистической системе мировоззрения Средневековья.

В предшествующее время человек, особенно в житийной литературе, выступает по преимуществу либо абсолютно добрым, либо абсолютно злым. Исследователь творчества Пахомия Серба В. Яблонский пишет, например: «Подвижники родятся у Пахомия такими же святыми, какими и умирают. Эта несообразность с законом естественного развития всякой человеческой жизни не препятствует трудам Пахомия быть поучительными панегириками: в жизни подвижников мы не находим ни единого темного пятна от раннего детства до блаженной кончины в старости глубокой…»17 Яблонский В. Пахомий Серб. СПб., 1908. С. 234.

[Закрыть] Правда, в литературе исторической эта идеализация и абсолютизирование нарушались сплошь и рядом, но эти нарушения были бессознательными, они не входили в художественный замысел автора, они происходили под влиянием воздействия самой действительности, дававшей материал для изображения человека, или под влиянием тех литературных образцов, которые писателю служили. Противоречивые черты могут быть замечены в изображении Дракулы в «Повести о Мутьянском воеводе Дракуле» (он справедлив и одновременно извращенно жесток), в изображении отдельных летописных героев и т. д. Однако противоречивость характера исторического деятеля никогда еще не отмечалась в письменности особо. Она не осознавалась, не декларировалась авторами, хотя невольно уже и изображалась18 См. об этом и у Я. С. Лурье (Повесть о Дракуле. М.; Л., 1964. С. 60–63, 71). Пользуюсь случаем еще раз подчеркнуть, что стили в изображении человека определяются не только эпохой, но и жанром произведений (см. с. 215–230 этой книги и соответствующие страницы первого издания), в связи с чем возражения мне Я. С. Лурье на с. 61 его книги, основывающиеся на предположении, что я якобы рассматриваю стилистические системы «как единые и преобладающие для каждого периода», лишены оснований.

[Закрыть]. Никогда исторические писатели сознательно не ставили себе целью описать эту противоречивость. Она слагалась как бы стихийно, слагалась в сознании читателя, а не в намерениях и тем более не в декларациях авторов.

Впервые исторические писатели открыто заговорили о противоречивости человеческого характера только в начале XVII в. Особенно ярко это сказалось в «Хронографе» второй редакции. Человеческий характер объявляется автором второй редакции «Хронографа» сотканным из противоречий, сложным, в известной мере «относительным», соотнесенным со средой, условиями жизни, особенностями биографического порядка. «Не бывает же убо никто от земнородных безпорочен в житии своем»19 Попов А. Изборник… С. 186.

[Закрыть], – объявляет автор «Хронографа». «Но убо да никто же похвалится чист быти от сети неприязньственаго злокозньствия врага», – повторяет он. «Во всех земнородных ум человечь погрешителен есть, и от добраго нрава злыми совратен»20 Там же. С. 189, 201.

[Закрыть], иначе говоря, каждый человек в той или иной степени «совращен» от «добраго нрава», данного ему при рождении. Нет, следовательно, во-первых, людей только злых или только добродетельных, и, во-вторых, человеческий характер формируется жизнью.

Живой пример такого «совращения» доброго нрава на злой – Иван Грозный. Первоначально Грозный – образец доброго, мудрого и мужественного царя: «Он же убо имый разум благообычен, и бысть зело благоумен, еще же и во бранех на супротивныя искусен, велик бе в мужестве, и умеа на рати копием потрясати, воиничен бо бе и ратник непобедим, храбросерд же и хитр конник; той убо варварския страны аки молния борзо обтече, и вся окрестныя устраши, и прегордыя враги покори. Бысть же и во словесной премудрости ритор, естествословен, и смышлением быстроумен, доброзрачен же и благосерд в воинстве, еще же и житие благочестиво имый, и ревностью по бозе присно препоясася…»21 Попов А. Изборник… С. 183.

[Закрыть] Но стоило умереть Анастасии Романовой, поддерживавшей в Грозном его «добрый» от природы нрав, как характер его резко меняется – от старого не остается и следа. Перед нами другой человек, с диаметрально противоположным характером: «Блаженная же и предобрая супруга его не во многих летех ко господу отиде, и потом аки чюжая буря велия припаде к тишине благосердия его, и не вем, како превратися многомудренный его ум на нрав яр, и нача сокрушати от сродства своего многих, такоже и от велмож синклитства своего; во истину бо сбысться еже в притчах реченное: яко парение похоти пременяет ум незлобив. Еще же и крамолу междоусобную возлюби, и во едином граде едины люди на другия поусти, и прочая опричиненныя нарече, другия же собственны себе учини, земщиною нарече. И сицевых ради крамолств сына своего большаго царевича Ивана, мудрым смыслом и благодатию сияюща, аки недозрелый грозд дебелым воздухом отрясе, и от ветви жития отторгну, о нем же неции глаголаху, як от отца своего ярости прияти ему болезнь, от болезни же и смерть…»22 Там же. С. 183.

[Закрыть]

Если в этой характеристике Грозного автор второй редакции «Хронографа» еще зависит от Курбского и, следуя за этим последним, распределяет добродетели и злодейства Грозного во времени, относя первые к первой половине царствования, а вторые ко второй, то во всех последующих характеристиках автор второй редакции «Хронографа» уже не прибегает к такому механическому разделению свойств характера во времени. Он совмещает их одновременно в одном и том же человеке, впервые в истории русской исторической мысли сознательно создавая жизненно-противоречивые характеристики исторических лиц, создавая образы, полные «шекспировских» противоречий, драматизируя историю душевной борьбой, внося в них коллизии, борьбу и творя характеры, которые впоследствии действительно привлекли внимание драматургов.

Сознательной противоречивостью исполнена характеристика Бориса Годунова; противоположные качества его натуры как бы нарочно сопоставлены, сближены в одной и той же фразе с тем, чтобы подчеркнуть противоречие: Борис «аще и зело прорассудительное к народом мудроправльство показа, но обаче убо и царстей чести зависть излия»23 Попов А. Изборник… С. 186.

[Закрыть]. Подробная характеристика Бориса, с которой начинается повествование о его царствовании во второй редакции «Хронографа», вся построена на этом совмещении положительных и отрицательных качеств его характера: «Сей убо государь и великий князь Борис Федоровичь Годунов в свое царство в Русском государьстве градов и манастырей и прочих достохвалных вещей много устроив, ко мздоиманию же зело бысть ненавистен, разбойства и татьбы и всякого корчемства много покусився еже бы во свое царство таковое не богоугодное дело искоренити, но не возможе отнюд. Во бранех же неискусен бысть: время бо тому не настояше, оруженосию же не зело изящен, а естеством светлодушен и нравом милостив, паче же рещи и нищелюбив, от него же мнози доброкапленыя потоки приемльше и от любодаровитыя его длани в сытость напитавшеся, всем бо не оскудно даяния простирашеся не точию ближним своим и сыновом руским, но и странным далним и иноплеменным аки море даяния и озеро пития разливашеся всюду, яко камения и древа и нивы вся дарми его упокоишася, и тако убо цветяся аки финик листвием добродетели. Аще бы не терние завистныя злобы цвет добродетели того помрачи, то могл бы убо всяко древьним уподобитися царем, иже во всячественем благочестии цветущим. Но убо да никто же похвалится чист быти от сети неприязньственаго злокозньствия врага, понеже сей перстною плотию недуговаше, зело возлюби, и к себе вся приправливая, и аки ужем привлачаше»24 Попов А. Изборник… С. 189.

[Закрыть].

Из тех же противоречивых черт соткана и характеристика патриарха Гермогена. Признавая, что Гермоген был «словесен муж и хитроречив», составитель второй редакции «Хронографа» тут же добавляет: «но не сладкогласен», и дальше: «а нравом груб и бывающим в запрещениях косен к разрешениям, к злым же и благим не быстро распрозрителен, но ко лстивым паче и лукавым прилежа и слуховерствователен бысть»25 Там же. С. 201.

[Закрыть].

Соткана из противоположных качеств в «Хронографе» и характеристика Ивана Заруцкого: «Не храбр, но сердцем лют и нравом лукав»26 Там же.

[Закрыть]. Достаточно сложна характеристика Козмы Минина: «Аще и не искусен стремлением, но смел дерзновением»27 Там же. С. 202.

[Закрыть] и т. д.

Вслед за автором второй редакции «Хронографа» эти противоречивость, контрастность человеческого характера подчеркивают и другие авторы исторических сочинений первой половины XVII в.

Прямолинейность прежних летописных характеристик по немногим рубрикам (либо законченный злодей, либо герой добродетели) исчезает в произведениях начала XVII в. Прямолинейность предшествующих характеристик отброшена – и с какою решительностью! Вслед за второй редакцией «Хронографа» наиболее резко сказывается новый тип характеристик во «Временнике» Ивана Тимофеева. Характеристика Грозного составлена Иваном Тимофеевым из риторической похвалы ему и самого страстного осуждения его «пламенного гнева». Все люди причастны греху: «…сице и сему (т. е. Грозному), осрамившуся грехом, ему же причастии вси»28 Временник Ивана Тимофеева / Подгот. к печати, пер. и коммент. О. А. Державиной. М.; Л., 1951. С. 17.

[Закрыть]. Тимофеев дает разностороннюю и очень сложную характеристику Борису Годунову и утверждает, что обязан говорить и о злых, и о добрых его делах: «И яже злоба о Борисе извещана бе, должно есть и благодеяний его к мирови не утаити»29 Там же. С. 63.

[Закрыть].

iknigi.net

Учим историю вместе с PPT-History.ru

Читать онлайн "Литература. 8 класс. Часть 1" автора Авторов коллектив - RuLit - Страница 10. Историческая личность на страницах произведений древней руси