К рассказу «Нашествие Тамерлана и Едигея». Нашествие едигея
Русские земли в XIII-XV веках
Нашествие Едигея
Пятнадцатый век распахнул свои ворота. О его порог разбилась феодальная усобица сеньоров, закладывались конфликты между королями, государствами и нациями. Все укрупнялось.
Одержав победу на Ворскле в 1399 году, ордынский князь Едигей на какое-то время еще больше укрепил свое единовластие в Орде. Но победа на Ворскле не остановила разрушающего воздействия Куликовской победы Дмитрия Донского. Едигей понимал, что посылками карательных ратей на Русь власти над ней не удержать: время, когда можно было держать Русь в напряжении, разжигая вражду между отдельными княжествами и князьями, прошло. Ни Великое Владимирское княжение, ни Великое Литовско-Русское княжество уже не поколебать внутренними усобицами, и сдерживать их усиление можно, лишь разжигая противоречия между этими двумя крупными центрами русских земель.
Однако теперь и Орде надо было делить участие в восточноевропейской политической ярмарке с другими ее участниками, значительно усилившими свое воздействие на исторический процесс. Священная Римская империя и Орден под воздействием Римской курии активизировали свое проникновение на Восток. Папский престол в Риме уже сотрясали громовые раскаты реформации в Англии и в Чехии. Одной из позиций контрреформации и была установка Рима на колонизацию русских земель с надеждой ввести на Русской земле католичество и восполнить потери новыми приверженцами римской веры. Рим готов был хоть черту молиться, лишь бы продвинуться на восток. Он подталкивал Орден, он благословлял Священную Римскую империю на это движение и всячески помогал Польше в распространении католицизма на русских и литовских землях, несмотря на то, что и Орден и империя не могли примирить своих противоречий.
В эту сложную мозаику восточноевропейской политики вмешалась и Византия, теснимая турецкими султанами. Греческая церковь не собиралась уступать своих позиций на Руси, рассматривая Москву как самый верный оплот против турецкого притеснения.
Бомбарда. Конец XIV века. Стреляла каменными ядрами. Дальность стрельбы от 200 до 600 метров.
Теперь уже не только Едигей сопротивлялся сближению Великого Владимирского княжения и Великого Литовско-Русского княжества, но и польские феодалы.
Польские феодалы спешили воспользоваться ослаблением позиций Витовта. Они провели сложнейшую комбинацию с королем Ягайлом. Умерла королева Ядвига, польским феодалам грозило усиление литовского элемента в Польше. Положение короля оказалось двусмысленным, он перебрался в Литву.
В Польше началось «бескоролевье». Но если раньше такое положение устраивало крупных феодалов, то теперь они сами спешили скрепить свой союз избранием короля, ибо захват земель на востоке требовал их объединенных усилий под одной короной. Можно было избрать нового короля или оставить на троне Ягайло, подыскав ему польскую невесту. Выборы нового короля могли затянуться и разжечь феодальную усобицу.
В жены Ягайлу выбрали внучку короля Казимира Анну Цилийскую. Ягайлу показали, что он король в Польше до той поры, пока связан с наследницами польскокоролевского дома и играет роль связующего звена с Литвой.
В 1402 году состоялась коронация Анны. Но прежде чем обвенчать Ягайло с внучкой Казимира, польские феодалы заставили его подписать в Вильно соглашение с Витовтом, по которому великий литовский князь обязывался сохранять вассальную зависимость от польского короля. Это была новая польско-литовская уния, еще один шаг к реальному сближению Литвы и Польши.
Государственные деятели Польши позаботились, чтобы политическая самостоятельность Литвы в короткий срок была сведена до минимума. В соглашении 1401 года Ягайло трактовался не только как польский король, но и как князь литовско-русский. Прелаты католической церкви обязали Витовта гарантировать сохранение за Польшей верховных прав на вновь приобретенные территории. Витовт, хотя и оставался пожизненным владетелем Литовско-Русского княжества, по существу, превращался в вассала польского короля.
Резко изменялось и существо всей политики Литовско-Русского княжества. До унии 1401 года оно выступало как один из центров собирания русских земель. Теперь, когда оно оказалось в фарватере политики польских феодалов и Римской курии, его притязания на присоединение русских земель выглядели как подчинение их польскому королю Ягайлу. Речь, стало быть, шла не о собирании, а о захвате русских земель. Усиливалось в связи с этим и польско-литовское влияние в Великом Новгороде, в Рязани, в Пскове и Смоленске. Смоленск в 1405 году был захвачен главным образом при помощи польских войск.
Проникновению на восток мешали неотрегулированные отношения с Орденом. Ягайло добился соглашения с Орденом, передав ему часть литовских земель и поделив планируемые захваты на Русской земле: Ордену — Псков, Литве — Великий Новгород.
Столь откровенную тенденцию поглощения Литовско-Русского княжества польским феодальным государством и подчинение Витовта королю Ягайлу не мог не заметить Василий Дмитриевич. Между ним и тестем раздвигалась все более широкая пропасть. Падали, несомненно, и симпатии Киприана к Литовско-Русскому княжеству, ибо в польском засилье он видел и начинающееся засилье католической церкви.
Естественно, что тенденция поглощения Польшей Литовско-Русского княжества породила в среде русских и литовских феодалов сильную оппозицию. Во главе оппозиции встал князь Свидригайло. В борьбе с Витовтом Свидригайло обратился за помощью к внешним силам. Он самостоятельно вступил в переговоры с Орденом и установил политические контакты с Ордой. Есть сведения и о прямых его переговорах с ханом Шадибеком. Думается, что не обязательно Свидригайло был инициатором этих переговоров. В Орде не могли спокойно смотреть на усиление Южной и Западной Руси даже за счет роста влияния польских феодалов.
Свидригайло пошел далее. В 1408 году он ушел со всем своим двором на службу к Василию Дмитриевичу. Задачи собирания русских земель объединяли в свое время всех наследников Ольгерда, теперь же Свидригайло, младший сын Ольгерда и тверской княжны Ульяны, перешел во владимирское княжение, надеясь таким путем возродить сотрудничество двух великих княжений.
Не замедлила и реакция в Великом Новгороде на переход в Москву литовских князей. Новгородцы проводили от себя литовского князя Семена Лугвеня и позвали княжить Константина Дмитриевича, младшего сына Дмитрия Донского.
К 1408 году урегулировались и дела рязанские. После того как между рязанским князем Федором, сыном Олега, женатого на дочери Дмитрия Донского, и Василием Дмитриевичем установился тесный союз, Рязань вошла в фарватер московской политики. Орда попыталась оторвать ее от Москвы. Осенью 1407 года князь Иван пронский явился из Орды с ханским послом, согнал с рязанского стола Федора и порвал союз с Москвой. Федор собрал рязанские войска, получил подмогу от Василия Дмитриевича и выступил против Ивана пронского. Федора Ольговича постигла неудача, но победа пронского князя не принесла ему торжества. Видимо, 1408 год был годом столь заметного усиления Москвы, что Иван поспешил заключить мир с Федором и порвал свои отношения с Ордой.
Итак, в Москву пришел князь Свидригайло Ольгердович на службу к Василию Дмитриевичу, Великий Новгород посадил у себя князем брата Василия, Рязань и Пронск целиком вошли в орбиту московского влияния. В Литовско-Русском княжестве встал раскол.
Столь резкое усиление Москвы вызвало крайнюю тревогу в Польше у Ягайла, у Витовта, а главное — в Орде. Явно с благословения ордынских политиков Витовт и Ягайло двинули против Москвы большое войско. Василий Дмитриевич встретил нашествие на берегу Угры. Казалось бы, оставался всего лишь один шаг до военных действий, противников разделяла неширокая река с удобными бродами. Однако до битвы не дошло.
Витовт, имея в составе своего войска большое число русских ратников, испугался, что они перейдут на сторону Москвы. К вящему неудовольствию ордынских политиков, несмотря на прямое подталкивание Едигеем московского князя на военные действия, противники помирились. Едигей прямо обещал Василию военную помощь. Мало того, даже совершил набег на южные земли Литовско-Русского княжества.
Подталкивая Москву против Литвы, ордынские послы в то же время побуждали Витовта к активным действиям против Василия Дмитриевича. «Повесть о нашествии Едигея» очень точно раскрыла эту провокационную политику Орды.
Когда все маневры ордынских политиков оказались напрасными, Едигей двинулся на Москву. «Повесть о нашествии Едигея» подробно обрисовывает принципы ордынской политики, направленной на разжигание вражды между Москвой и Вильно, и раскрывает весь замысел его похода: разорить земли, переданные Василием Дмитриевичем князю Свидригайлу, и этим подорвать основу московско-литовского сотрудничества под эгидой Москвы. Одновременно удар шел и по Рязани. Города, которые были даны Василием в кормление Свидригайлу: Переяславль, Юрьев-Польский, Ростов и Дмитров, — пылали в огне.
Следует особо отметить, что «Повесть о нашествии Едигея» впервые по-новому осмысливает взаимоотношения с Ордой. Ранее в литературных памятниках ордынские рати, все беды межкняжеской усобицы объяснялись «божьим гневом». В «Повести…» они объяснены злой волей Орды.
Едигей осадил Москву. Он надеялся, что на помощь придет тверской князь Иван Михайлович, сын знаменитого враждой к Дмитрию Донскому князя Михаила Александровича. «Сам бо Едигей князь ко граду Москве не приступаше, не посылаше, но хотяше зимовати и всячески взяти ю и гордяше и превъзносяшеся много, и посла во Тверь к великому князю Ивану Михайловичу Тферскому царевича Булата, да князя Ерикли Гоердея, веля ему часа того быти на Москву с пушками, и с тюфяки, и с пищалями, и с самострелы» («Повесть о нашествии Едигея»).
И здесь расчеты Едигея не оправдались. Времена, когда по призыву Орды русские князья с легкостью поднимались один на другого, миновали. Иван Михайлович тверской Едигею на помощь не выступил.
Но тут еще одна новость в ордыно-русских взаимоотношениях. Василий Дмитриевич сумел поднять против хана Булат-Султана, ставленника Едигея, ордынских царевичей. В Орде началась междоусобица, и Едигей, сняв осаду Москвы, поспешил в Орду.
Урон, нанесенный его нашествием, был значителен, но политического выигрыша Едигей не достиг. С нашествием Едигея связывают уход князя Свидригайла в Литву. Летописцы отметили: князь Свидригайло «от Едигеевых татар утомился зело» и потому покинул Великое Владимирское княжение. Это событие ослабило Великое Владимирское княжение, возвращение же Свидригайла в Литву вновь усилило Витовта и Ягайла.
Следующая глава >
history.wikireading.ru
Сказание о нашествии Едигея. Ордынский период. Первоисточники [антология]
Подготовка текста и перевод Н. Ф. Дробленковой
Летописное сказание о нашествии на Москву Едигея в 1408/1409 г. посвящено теме противоборства зарождающегося Русского централизованного государства и еще сильной Золотой Орды, которая после Куликовской битвы и разгрома ее Тимуром предпринимала последние усилия восстановить свое былое могущество и стремилась заставить Москву вновь платить дань. Памятник передает сложность военной и дипломатической обстановки, создавшейся в 1408/1409 г. между Московским великим княжеством, Литвой и Золотой Ордой.
Главное действующее лицо сказания – Едигей (Едегей, Идиге, Идигу, Едику, Эдеку; 1352–1419) – эмир Белой Орды, бек, «темник», основатель Ногайской Орды. В течение 1397–1410 гг., став главой войска, Едигей был фактическим правителем Золотой Орды при нескольких ханах. Стремясь к возрождению ее былого могущества и надеясь заставить Московскую Русь снова платить дань, Едигей применяет во внешней политике коварные дипломатические приемы, разжигающие и усугубляющие вражду между великими князьями московским и литовским. В 1408 г. Едигей неожиданно нападает на Русь, разоряет ряд городов (Серпухов, Дмитров, Ростов, Переяславль, Нижний Новгород, Городец и другие) и в декабре осаждает Москву. Однако города взять он не смог и снял осаду. Вскоре, во время начавшейся в Золотой Орде смуты 1410–1412 гт., он потерял власть, бежал в Хорезм и в 1419 г. был убит одним из сыновей Тохтамыша близ г. Сарайчик.
Сказание о Едигее известно в нескольких различных редакционных обработках, начиная от лаконичного летописного изложения фактов, связанных с походом эмира Едигея и осадой Москвы, до пространных и стилистически изукрашенных повествований назидательного характера и компилятивных сочинений, вошедших в состав Никоновской летописи. (Подробнее об этом см.: Лурье Я. С. Повести о нашествии Едигея // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вып. 2. Ч. 2. Л.: Наука, 1989. С. 197–201.)
Одна из древнейших редакций «Сказания…» находилась в составе знаменитой сгоревшей в пожаре 1812 г. Троицкой летописи и завершала ее. (Поэтому Троицкая летопись известна также под названием Летописного свода 1408 г.). Однако от этого текста «Сказания…» сохранились лишь отдельные выписки ?. ?. Карамзина, на основании которых можно строить только предположения о его полном виде. Симеоновская летопись в той ее части (за 1390–1409 гг.), которая содержит «Сказание о Едигее», представляет собой сделанную около 1413 г. тверскую переработку текста Троицкой летописи. Выбор для публикации «Сказания о Едигее» именно Симеоновской летописи обусловлен тем, что этот текст принадлежит выдающемуся древнерусскому книжнику, мудрому политику и блестящему писателю, изощренному в искусстве «извития словес» и применения внутренней рифмы. Развивая идеи Повести временных лет, он призывает Русь и Литву к единению против общего противника, отождествляя татаромонголов с половцами Киевской Руси, а великокняжеский город Владимир сопоставляя с Киевом.
Кроме русских летописных сказаний сохранился ногайский героический эпос о Едигее и его предках и потомках, возникший, по-видимому, по следам событий и долгое время бытовавший среди тюркоязычных народов СССР. (Записи этих народных сказаний известны под названиями «Едигей», «Идиге», «Сорок богатырей»). Эпические предания о Едигее отличаются бо?льшей исторической достоверностью и могут кое в чем уточнить русские летописные данные, но образ Едигея в них идеализирован. Распри в Золотой Орде на рубеже XIV–XV вв. и борьба за власть между Едигеем и Тохтамышем расцениваются в эпосе как кровавое единоборство жестокого и несправедливого хана с его благородным и честным вассалом Едигеем, любимцем народа, народным героем.
Текст «Сказания о Едигее» публикуется по Симеоновской летописи (издан в ПСРЛ, т. XVIII, СПб., 1913, с. 155–159; сверен по списку: БАН. 16.8.25, лл. 319 об. – 329 об., 334–335. (Листы рукописи перепутаны, и конец «Сказания…» помещен не на л. 330, а после л. 333).
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
history.wikireading.ru
Нашествие Едигея Википедия
| Калка (1223) — Воронеж (1237) — Рязань (1237) — Коломна (1238) — Москва (1238) — Владимир (1238) — Сить (1238) — Козельск (1238) — Чернигов (1239) — Киев (1240) — Неврюева рать (1252) — Куремсина рать (1252-55) — Туговая гора (1257) — Дюденева рать (1293) — Бортенево (1317) — Тверь (1327) — Синие Воды (1362) — Шишевский лес (1365) — Пьяна (1367) — Булгария (1376) — Пьяна (1377) — Вожа (1378) — Куликово поле (1380) — Москва (1382) — Ворскла (1399) — Москва (1408) — Киев (1416) — Белёв (1437) — Москва (1439) — Листань (1444) — Суздаль (1445) — Битюг (1450) — Москва (1451) — Алексин (1472) — Угра (1480) |
Нашествие Едигея — нашествие на великое княжество Московское войск темника Золотой Орды Едигея в 1408 году. Его кульминацией стала трёхнедельная осада белокаменного Московского кремля, которая не имела успеха.
Содержание
- 1 Обстановка накануне нашествия
- 2 История
- 3 В культуре
- 4 См. также
- 5 Примечания
- 6 Литература
- 7 Ссылки
Обстановка накануне нашествия[ | код]
После разгрома золотоордынского хана Тохтамыша среднеазиатским правителем Тамерланом Московское княжество перестало платить ежегодную дань Золотой Орде (1395).
После разгрома войск Витовта ставленником Тамерлана Едигеем (1399) и потерей Великим княжеством Литовским Смоленска произошёл второй виток роста польского влияния в литовско-русских землях, оформленный Виленско-Радомской унией (1401). Смоленск был возвращён Витовтом в 1404 году при помощи польских войск. Недовольство антипольски настроенной части знати Великого княжества Литовского выразилось, в частности, в отъезде Свидригайло Ольгердовича на московскую службу. Он получил от Василия Дмитриевича в кормление города Владимир, Переславль-Залесский, Юрьев-Польский и др. Усиление Московского княжества выразилось также в том, что должность князя-наместника в
ru-wiki.ru
К рассказу «Нашествие Тамерлана и Едигея». Родная старина
К рассказу «Нашествие Тамерлана и Едигея»
Кипчацкая Орда – Золотая Орда.
Тимур, или Тамерлан, – эмир Самарканда, завоеватель, основатель крупной азиатской державы, распавшейся вскоре после его смерти, в 1405 г. В Западной Европе его звали Тамерлан (искаженное Темурленг – Хромой Тимур или «железный хромец»), на Руси – Темир-Аксак.
К 1370 г. покорил Бухару, Фергану, Балх, Ташкент, а затем Хорезм, закаспийский Туркестан, Иран, Афганистан, Ирак и Закавказье, а также часть Северной Индии. Главным противником Тимура в 1390-х гг. стал бывший его союзник – ордынский хан Тохтамыш.
Страшная сила Тимуровой орды… – Державу и войско Тамерлана уже нельзя называть ордой, так как основу государства составляло земледельческое население Средней Азии и Ирана, в котором кочевники (называемые Сиповским обобщенно татарами) играли уже вспомогательную роль.
…на Ангорских полях. – В битве при Ангоре (Анкаре) в 1402 г. Тимур разгромил и пленил турецкого султана Баязета (Баязида II Молниеносного), который ранее прославился победами над сербами на Косовом поле (1389) и над крестоносцами во главе с венгерским королем Сигизмундом I при Никополе (1396). Победа Тимура на время ослабила державу турок-османов и на полвека отсрочила гибель Византии.
…в 1395 г. на берегах Терека был разбит и должен был бежать. – Ранее, в 1591 г., Тохтамыш был разбит Тимуром на р. Кондурче (левый приток Волги). В результате ударов Тимура Золотая Орда понесла такой сильный урон, что не смогла уже оправиться. Тимур, сам того не желая, поспособствовал освобождению русских земель от ордынской зависимости.
…двинулся со своим полчищем обратно в Азию. – Тимур отправился в поход на Русь, так как видел в русских данников и союзников своего злейшего врага – Тохтамыша. Вероятно, выяснив, что русские не горят желанием сражаться за Тохтамыша, Тимур повернул восвояси. Завоевание северной лесной страны было не нужно среднеазиатскому правителю (правда, Тимур отправил в свою столицу Самарканд красочное описание богатой добычи, которую он захватил в якобы покоренной Москве, в том числе слонов и тигров!).
Князь Едигей – имел титулы темника (военачальника) и эмира, был ставленником Тимура. Продолжил борьбу с Тохтамышем, в результате которой последний погиб около 1406 г. в Западной Сибири. Едигей фактически управлял Ордой от лица малоспособных и слабых ханов (как это ранее делал Мамай). В 1511 г. был изгнан из Орды во время очередной «замятии» (смуты), пытался захватить власть в Хорезме. Был убит в 1519 г. одним из сыновей Тохтамыша.
Тимур (Темир-Кутлук) – ордынский хан, возведенный на ордынский престол после изгнания Тимуром Тохтамыша в 1395 г., при поддержке Едигея.
Щадибек – ордынский хан в 1400–1407 гг. Сначала отдал фактическую власть Едигею, затем пытался ее вернуть, но потерпел поражение и погиб в изгнании.
Булат (Пулад) – ордынский хан в 1407–1410 гг., сын Шадибека, ставленник Едигея.
Федор Кошка – московский боярин, советник Дмитрия Донского и Василия I. Сторонник осторожной политики в отношении Орды. Умер в 1407 г. Его потомки – бояре Кошкины стали родоначальниками многих известных фамилий, в т. ч. Шереметевых, Епанчиных, Захарьиных и Романовых (будущих царей).
Иван Кошкин – сын Федора Кошки, ближний боярин Василия I. Его младший сын Захарий считается предком рода Романовых.
Царь Чанибек – Джанибек, хан Золотой Орды в 1342–1357 г. На время его правления приходится наивысший расцвет Орды, а после его смерти (хан был убит собственным сыном Бердибеком, рвавшимся к власти) начался долгий период смут и упадок Орды.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
history.wikireading.ru
Россия. Автобиография. Нашествие Едигея, 1408–1409 годы. Сказание о нашествии Едигея (Марина Федотова)
Нашествие Едигея, 1408–1409 годы
Сказание о нашествии Едигея
Едигей был военачальником Тамерлана. Он лично убил Тохтамыша, который, бежав из разоренной Орды в Литву, продолжал сопротивляться Тамерлану. За это убийство Тамерлан сделал Едигея правителем Золотой Орды, и в 1408 году тот вторгся в пределы Руси.
Той же зимой некий князь ордынский именем Едигей по повелению царя Булата пришел с войском на Русскую землю, а с ним четыре царевича и много татарских князей. Вот имена их: Бучак-царевич, Тегриберди-царевич, Алтамырь-царевич, Булат-царевич, князь великий Едигей, князь Махмет, Юсуп, Сюлименов сын, князь Тегиня, Шихов сын, князь Сарай, Урусахов сын, князь Ибрагим, Темирязев сын, князь Якши-бей, Едигеев сын, князь Сеит-Али-бей, князь Бурнак, князь Ерыкли-Бердей.
Услышав об этом, великий князь Василий Дмитриевич опечален был горем, грехов ради наших постигшим Русь: ведь вначале беззаконные измаилтяне заключили с нашими русскими князьями ложный мирный договор, и прежде всего с великим князем Василием Дмитриевичем, притворно мирясь с ним, ибо никогда не говорят христианам истины. Если их немного, то князей наших обманом и со злым умыслом почестями окружают, и дарами наделяют, и тем злой умысел свой скрывают, и с князьями нашими прочный мир заключить обещают, и пронырством таким ближних от согласия отлучают, и междоусобную вражду меж нами разжигают. И в этой розни нашей сами тайно обманывают нас, становятся для православного люда кровожадными волками, подстрекательством отца их Сатаны.
В свое время некто из них, Едигей именем, князь измаилтянский, самый великий из всех князей ордынских, который всем царством один правил и по своей воле сажал на царство, кого хотел, – этот лукавый Едигей со злым умыслом стяжал у Василия большую любовь и высокую честь ему воздавал, многими дарами его почитал, и – более того – именовал его своим любимым сыном, и много всего обещал ему, а прибывавших от Василия послов отпускал с честью, хитроумно изображая перед Василием крепкий мир.
В эту же пору случилось так, что великий князь Василий рассорился с тестем своим, великим князем Витовтом, из-за каких-то дел о земле, что обычно бывало меж княжествами, ибо тогда Витовт владел всей Киевской и Литовской землей. Великий же князь Василий обо всех обидах от Витовта поведал полюбовно Едигею. Услышав о том, враждолюбец Едигей возликовал сердцем пуще кровожадного зверя, еще больше разжигая меж ними гнев: послал он Василию большое войско в помощь, обещая ему: «Пусть и другие узнают о нашем с тобою согласии и будут с тобою кроткими, ибо я, с моим царством, помогаю тебе, и из-за этого убоятся тебя». Также послал он с некими краткими и лживыми советами и к Витовту, повелевая держать их втайне, и называл его своим другом. И так, запутывая их, посеял меж ними вражду, расставляя сети, помышлял, что они, начав битву, погубят свои войска. Если же между ними и не будет битвы, даже и тогда, сходясь друг с другом, воюя и расходясь врозь, все же истощат силы.
И путем такой свары враждолюб окаянный Едигей подготавливал себе подходящее время для злого умысла. Так и достиг своего, окаянный, – вспыхнула рознь меж князьями, и начала воевать Русь и Литва. И воевали три года. А когда сошлись друг с другом на Плаве, тогда и татары подошли к Плаве на помощь Руси. Старцы же этого не похвалили, говоря: «К добру ли решение наших юных бояр, что привело половцев на помощь? Не потому ли и прежде случались беды с Киевом и Черниговом, которые, враждуя между собою, вставали брат на брата, призывая половцев на помощь, а, нанимая их, платили потом серебром своей земли. А половцы, высмотрев устроение русского войска, после этого их же самих побеждали. Не будет ли и сейчас во вред земле нашей на будущие времена, что измаилтяне, высмотрев все на нашей земле, потом придут на нас? Не сбылось бы это!»
Князья же, истомив войска, заключили перемирие, но гнев их, несмотря на то что оба испытали много страданий, не утих. Не было в то время на Москве старых бояр, и молодые обо всем совещались, потому многое у них было не по установленному чину. Едигей же, радуясь гибели людей и кровопролитию, побуждал их к окончательной ссоре и послал на помощь к Василию небольшое войско из неких пограничных татар. Только по названию, что помощь! Зная, что оба, являясь родственниками, не очень-то хотят войны, он посылал татар для того, чтобы задержать заключение мира, да еще для того, чтобы татары высмотрели воинское устроение русских. Татары приметили, что русские не склонны к кровопролитию, но, будучи миролюбцами, ожидают справедливого договора, и обо всем этом сообщили Едигею. Едигей же, узнав, стал готовиться к походу на Русь.
Когда на исходе был третий год раздора Руси с Литвой, те и другие, русичи и литва, подошли к Угре. Несколько дней постояли, и примирились великий князь Василий с тестем своим великим князем Витовтом, заключили такой же, как и первоначально, мир и разошлись каждый восвояси. Татары же, которые кочевали неподалеку, как увидели, что войска разошлись обессилившие, обо всем этом сообщили Едигею. Коварный же Едигей, который некогда называл себя отцом Василия, а сам, тайно скрывая, носил в устах своих змеиный яд, любил ненавидя, – выбрал для любимого Василия, которого именовал своим сыном, самую пору: не с добром – со смертью спешил на русское, только что распущенное, утомленное войско.
Следует это хорошо уразуметь и запомнить тем, кто впредь захочет заключить мир с иноплеменниками.
Едигей же, под личиной старой дружбы, посылает к Василию впереди себя с такими речами: «Да будет тебе известно, Василий, – это царь идет на Витовта мстить за то, что тот учинил твоей земле. Ты же воздай царю честь, и если не сам, то сына своего пошли к царю, или брата, или кого-нибудь из вельмож, ничего не боясь». Так жаждущий крови Едигей хитрил, чтобы против него не собрали даже небольшого войска, а сам в это время неустанно приближался. Когда же посол Едигея пришел на Москву и изрек это, князь и все люди были в недоумении, искренние ли это вести или обман. Поэтому и не собирали воинов, а отпустили к Едигею одного из вельмож, именем Юрия, дав ему дружину: при встрече с неприятелем пусть тут же отошлет ее назад. Но Едигей захватил Юрия и пошел еще быстрее.
А на Москве от Юрия ждали вестей. Но вскоре кто-то, прискакав, поведал, что враг уже вблизи города. Не успел Василий собрать и небольшой дружины, как город был осажден; он оставил в нем своего дядю, князя Владимира, брата – князя Андрея и воевод, а сам с княгинею и с детьми уехал в Кострому. И город пришел в страшное смятение. И побежали люди, забывая и об имуществе, и обо всем на свете. И поднялась в людях злоба, и начались грабежи.
Велено было сжечь городские посады. Горестно было смотреть, как чудные церкви, созидаемые веками и своим возвышенным положением придававшие красоту и величие городу, в одно мгновение исчезали в пламени, как величие и красоту Москвы – чудные храмы – поглощает огонь.
Это было страшное время, – люди метались и кричали, и гремело, вздымаясь в воздух, огромное пламя, а город окружили полки нечестивых иноплеменников. И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ града из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда все это увидели люди, пришли в ужас: не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен. Так погибло бесчисленное множество людей: за умножение грехов наших смирил нас Господь Бог перед врагами нашими. Если где-либо появится хотя бы один татарин, то множество наших не смеет ему противиться, а если их двое или трое, то многие русские, бросая жен и детей, обращаются в бегство.
Так, казня нас, Господь смирил гордыню нашу. Так сбылось над людьми прежде бывшее знамение, когда в Коломне от иконы потекла кровь. Многое завоевали разосланные Едигеем измаилтяне: город Переяславль Великий сожгли и Ростов, а также разгромили и сожгли весь Нижний Новгород и Городец и взяли многие волости. И множество людей погибло, а иные от холода поумирали, ибо тогда, на погибель христианам, зима была лютая и стужа превеликая.
Тогда-то храбрые наши ляхи, которые горделиво владели градом пречистой Богоматери, и показали, что их мужественные ноги сильны только в беге, мало того – среди них были еще и грабители, и губители душ, а с иноплеменниками они ни разу и не сразились: «Сломилось оружие их, и щит гордых сожжен огнем», – по словам пророка.
Тогда прошло двадцать дней с тех пор, как агарянин Едигей осадил славный град Москву, возомнил он о своем величии и надумал тут зимовать. И много дней гордился, окаянный, что покорил и опустошил все окружающие Москву города. Только один город был храним Богом по молитвам Пречистой его матери и ради ее животворящей иконы и архиепископа Петра. Жители, бывшие в городе в великом бедствии, впали в глубокое уныние, видя, что им никто не помогает и что от людей им нечего ждать спасения, и вспомнили Давида, который писал так: «Лучше уповать на Господа, чем уповать на князя; лучше надеяться на Бога, чем надеяться на человека».
И взмолились все люди к Богу, низко кланяясь и говоря: «Не предай зверям души рабов твоих, владыка! Если мы и согрешили перед тобой, то во имя твое святое пощади нас, Господи!» И, взирая со слезами на животворящую икону Пречистой Богоматери, горько восклицали так: «О постоянная заступница наша, не предай же нас и теперь в руки врагов наших!» И милосердный Человеколюбец, еще не совсем разгневавшийся, увидев печаль людей своих и слезы их покаяния, утешает их вскоре, памятуя о милости к стаду своему: величавого и гордого агарянина Едигея устрашил, навел на измаилтянина трепет перед своей всевышней и карающей десницей. И агарянин, который похвалялся пробыть в православной земле долгое время и обещал зазимовать, вдруг, забеспокоившись, внезапно снялся с места и, не желая медлить ни единого дня, сказал дружине: «Или царство наше захватит другой, или Василий соберется на нас», – такая мысль смутила агарянина. Быстро посылает он к городу, сам прося мира: и как захотели горожане, так и замирился с ними окаянный Едигей и отошел.
В этот же год была большая дороговизна на всякую пищу. Многие христиане умерли от голода, а продавцы хлеба обогатились.
Князь Василий умер в 1425 году, завещав престол своему сыну, тоже Василию II (Темному), в обход собственного брата Юрия Галицкого (того назначил наследником престола после Василия отец, Дмитрий Донской). В итоге между дядей и племянником началась многолетняя война, вошедшая в историю как война за московский престол. Когда Юрий умер, войну продолжили его сыновья – Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Первый стал жертвой Василия Васильевича, который захватил его в плен и ослепил, а второй долго и успешно воевал с московским князем и даже сумел пленить и ослепить его, отомстив за брата. После этого Василия Васильевича стали называть Василием Темным, а имя Шемяки прочно закрепилось в русском языке благодаря выражению «Шемякин суд»: предание гласит, что князь, отчаянно нуждавшийся в средствах на войну, вершил суд, исходя из того, какая из тяжущихся сторон больше ему заплатит. Со временем это выражение стало обозначать всякий неправый суд.
Итогом противостояния Василия Темного и Дмитрия Шемяки стала смерть Шемяки в Новгороде в 1453 году: Василий приказал отравить соперника. Сам великий князь умер девять лет спустя, и титул перешел к его старшему сыну Ивану III.
kartaslov.ru
Нашествие Едигея, 1408–1409 годы Сказание о нашествии Едигея | Читать онлайн, без регистрации
Нашествие Едигея, 1408–1409 годы Сказание о нашествии Едигея
Едигей был военачальником Тамерлана. Он лично убил Тохтамыша, который, бежав из разоренной Орды в Литву, продолжал сопротивляться Тамерлану. За это убийство Тамерлан сделал Едигея правителем Золотой Орды, и в 1408 году тот вторгся в пределы Руси.
Той же зимой некий князь ордынский именем Едигей по повелению царя Булата пришел с войском на Русскую землю, а с ним четыре царевича и много татарских князей. Вот имена их: Бучак-царевич, Тегриберди-царевич, Алтамырь-царевич, Булат-царевич, князь великий Едигей, князь Махмет, Юсуп, Сюлименов сын, князь Тегиня, Шихов сын, князь Сарай, Урусахов сын, князь Ибрагим, Темирязев сын, князь Якши-бей, Едигеев сын, князь Сеит-Али-бей, князь Бурнак, князь Ерыкли-Бердей.
Услышав об этом, великий князь Василий Дмитриевич опечален был горем, грехов ради наших постигшим Русь: ведь вначале беззаконные измаилтяне заключили с нашими русскими князьями ложный мирный договор, и прежде всего с великим князем Василием Дмитриевичем, притворно мирясь с ним, ибо никогда не говорят христианам истины. Если их немного, то князей наших обманом и со злым умыслом почестями окружают, и дарами наделяют, и тем злой умысел свой скрывают, и с князьями нашими прочный мир заключить обещают, и пронырством таким ближних от согласия отлучают, и междоусобную вражду меж нами разжигают. И в этой розни нашей сами тайно обманывают нас, становятся для православного люда кровожадными волками, подстрекательством отца их Сатаны.
В свое время некто из них, Едигей именем, князь измаилтянский, самый великий из всех князей ордынских, который всем царством один правил и по своей воле сажал на царство, кого хотел, – этот лукавый Едигей со злым умыслом стяжал у Василия большую любовь и высокую честь ему воздавал, многими дарами его почитал, и – более того – именовал его своим любимым сыном, и много всего обещал ему, а прибывавших от Василия послов отпускал с честью, хитроумно изображая перед Василием крепкий мир.
В эту же пору случилось так, что великий князь Василий рассорился с тестем своим, великим князем Витовтом, из-за каких-то дел о земле, что обычно бывало меж княжествами, ибо тогда Витовт владел всей Киевской и Литовской землей. Великий же князь Василий обо всех обидах от Витовта поведал полюбовно Едигею. Услышав о том, враждолюбец Едигей возликовал сердцем пуще кровожадного зверя, еще больше разжигая меж ними гнев: послал он Василию большое войско в помощь, обещая ему: «Пусть и другие узнают о нашем с тобою согласии и будут с тобою кроткими, ибо я, с моим царством, помогаю тебе, и из-за этого убоятся тебя». Также послал он с некими краткими и лживыми советами и к Витовту, повелевая держать их втайне, и называл его своим другом. И так, запутывая их, посеял меж ними вражду, расставляя сети, помышлял, что они, начав битву, погубят свои войска. Если же между ними и не будет битвы, даже и тогда, сходясь друг с другом, воюя и расходясь врозь, все же истощат силы.
И путем такой свары враждолюб окаянный Едигей подготавливал себе подходящее время для злого умысла. Так и достиг своего, окаянный, – вспыхнула рознь меж князьями, и начала воевать Русь и Литва. И воевали три года. А когда сошлись друг с другом на Плаве, тогда и татары подошли к Плаве на помощь Руси. Старцы же этого не похвалили, говоря: «К добру ли решение наших юных бояр, что привело половцев на помощь? Не потому ли и прежде случались беды с Киевом и Черниговом, которые, враждуя между собою, вставали брат на брата, призывая половцев на помощь, а, нанимая их, платили потом серебром своей земли. А половцы, высмотрев устроение русского войска, после этого их же самих побеждали. Не будет ли и сейчас во вред земле нашей на будущие времена, что измаилтяне, высмотрев все на нашей земле, потом придут на нас? Не сбылось бы это!»
Князья же, истомив войска, заключили перемирие, но гнев их, несмотря на то что оба испытали много страданий, не утих. Не было в то время на Москве старых бояр, и молодые обо всем совещались, потому многое у них было не по установленному чину. Едигей же, радуясь гибели людей и кровопролитию, побуждал их к окончательной ссоре и послал на помощь к Василию небольшое войско из неких пограничных татар. Только по названию, что помощь! Зная, что оба, являясь родственниками, не очень-то хотят войны, он посылал татар для того, чтобы задержать заключение мира, да еще для того, чтобы татары высмотрели воинское устроение русских. Татары приметили, что русские не склонны к кровопролитию, но, будучи миролюбцами, ожидают справедливого договора, и обо всем этом сообщили Едигею. Едигей же, узнав, стал готовиться к походу на Русь.
Когда на исходе был третий год раздора Руси с Литвой, те и другие, русичи и литва, подошли к Угре. Несколько дней постояли, и примирились великий князь Василий с тестем своим великим князем Витовтом, заключили такой же, как и первоначально, мир и разошлись каждый восвояси. Татары же, которые кочевали неподалеку, как увидели, что войска разошлись обессилившие, обо всем этом сообщили Едигею. Коварный же Едигей, который некогда называл себя отцом Василия, а сам, тайно скрывая, носил в устах своих змеиный яд, любил ненавидя, – выбрал для любимого Василия, которого именовал своим сыном, самую пору: не с добром – со смертью спешил на русское, только что распущенное, утомленное войско.
Следует это хорошо уразуметь и запомнить тем, кто впредь захочет заключить мир с иноплеменниками.
Едигей же, под личиной старой дружбы, посылает к Василию впереди себя с такими речами: «Да будет тебе известно, Василий, – это царь идет на Витовта мстить за то, что тот учинил твоей земле. Ты же воздай царю честь, и если не сам, то сына своего пошли к царю, или брата, или кого-нибудь из вельмож, ничего не боясь». Так жаждущий крови Едигей хитрил, чтобы против него не собрали даже небольшого войска, а сам в это время неустанно приближался. Когда же посол Едигея пришел на Москву и изрек это, князь и все люди были в недоумении, искренние ли это вести или обман. Поэтому и не собирали воинов, а отпустили к Едигею одного из вельмож, именем Юрия, дав ему дружину: при встрече с неприятелем пусть тут же отошлет ее назад. Но Едигей захватил Юрия и пошел еще быстрее.
А на Москве от Юрия ждали вестей. Но вскоре кто-то, прискакав, поведал, что враг уже вблизи города. Не успел Василий собрать и небольшой дружины, как город был осажден; он оставил в нем своего дядю, князя Владимира, брата – князя Андрея и воевод, а сам с княгинею и с детьми уехал в Кострому. И город пришел в страшное смятение. И побежали люди, забывая и об имуществе, и обо всем на свете. И поднялась в людях злоба, и начались грабежи.
Велено было сжечь городские посады. Горестно было смотреть, как чудные церкви, созидаемые веками и своим возвышенным положением придававшие красоту и величие городу, в одно мгновение исчезали в пламени, как величие и красоту Москвы – чудные храмы – поглощает огонь.
Это было страшное время, – люди метались и кричали, и гремело, вздымаясь в воздух, огромное пламя, а город окружили полки нечестивых иноплеменников. И вот тогда, в пятницу, когда день уже клонился к вечеру, начали появляться полки поганых, разбивая станы в поле около города. Не посмели они стать близ града из-за городских орудий и стрельбы с городских стен, а расположились в селе Коломенском. И когда все это увидели люди, пришли в ужас: не было никого, кто бы мог противостоять врагу, а воины были распущены. И поганые жестоко расправлялись с христианами: одних посекали, а других уводили в плен. Так погибло бесчисленное множество людей: за умножение грехов наших смирил нас Господь Бог перед врагами нашими. Если где-либо появится хотя бы один татарин, то множество наших не смеет ему противиться, а если их двое или трое, то многие русские, бросая жен и детей, обращаются в бегство.
Так, казня нас, Господь смирил гордыню нашу. Так сбылось над людьми прежде бывшее знамение, когда в Коломне от иконы потекла кровь. Многое завоевали разосланные Едигеем измаилтяне: город Переяславль Великий сожгли и Ростов, а также разгромили и сожгли весь Нижний Новгород и Городец и взяли многие волости. И множество людей погибло, а иные от холода поумирали, ибо тогда, на погибель христианам, зима была лютая и стужа превеликая.
Тогда-то храбрые наши ляхи, которые горделиво владели градом пречистой Богоматери, и показали, что их мужественные ноги сильны только в беге, мало того – среди них были еще и грабители, и губители душ, а с иноплеменниками они ни разу и не сразились: «Сломилось оружие их, и щит гордых сожжен огнем», – по словам пророка.
Тогда прошло двадцать дней с тех пор, как агарянин Едигей осадил славный град Москву, возомнил он о своем величии и надумал тут зимовать. И много дней гордился, окаянный, что покорил и опустошил все окружающие Москву города. Только один город был храним Богом по молитвам Пречистой его матери и ради ее животворящей иконы и архиепископа Петра. Жители, бывшие в городе в великом бедствии, впали в глубокое уныние, видя, что им никто не помогает и что от людей им нечего ждать спасения, и вспомнили Давида, который писал так: «Лучше уповать на Господа, чем уповать на князя; лучше надеяться на Бога, чем надеяться на человека».
И взмолились все люди к Богу, низко кланяясь и говоря: «Не предай зверям души рабов твоих, владыка! Если мы и согрешили перед тобой, то во имя твое святое пощади нас, Господи!» И, взирая со слезами на животворящую икону Пречистой Богоматери, горько восклицали так: «О постоянная заступница наша, не предай же нас и теперь в руки врагов наших!» И милосердный Человеколюбец, еще не совсем разгневавшийся, увидев печаль людей своих и слезы их покаяния, утешает их вскоре, памятуя о милости к стаду своему: величавого и гордого агарянина Едигея устрашил, навел на измаилтянина трепет перед своей всевышней и карающей десницей. И агарянин, который похвалялся пробыть в православной земле долгое время и обещал зазимовать, вдруг, забеспокоившись, внезапно снялся с места и, не желая медлить ни единого дня, сказал дружине: «Или царство наше захватит другой, или Василий соберется на нас», – такая мысль смутила агарянина. Быстро посылает он к городу, сам прося мира: и как захотели горожане, так и замирился с ними окаянный Едигей и отошел.
В этот же год была большая дороговизна на всякую пищу. Многие христиане умерли от голода, а продавцы хлеба обогатились.
Князь Василий умер в 1425 году, завещав престол своему сыну, тоже Василию II (Темному), в обход собственного брата Юрия Галицкого (того назначил наследником престола после Василия отец, Дмитрий Донской). В итоге между дядей и племянником началась многолетняя война, вошедшая в историю как война за московский престол. Когда Юрий умер, войну продолжили его сыновья – Василий Косой и Дмитрий Шемяка. Первый стал жертвой Василия Васильевича, который захватил его в плен и ослепил, а второй долго и успешно воевал с московским князем и даже сумел пленить и ослепить его, отомстив за брата. После этого Василия Васильевича стали называть Василием Темным, а имя Шемяки прочно закрепилось в русском языке благодаря выражению «Шемякин суд»: предание гласит, что князь, отчаянно нуждавшийся в средствах на войну, вершил суд, исходя из того, какая из тяжущихся сторон больше ему заплатит. Со временем это выражение стало обозначать всякий неправый суд.
Итогом противостояния Василия Темного и Дмитрия Шемяки стала смерть Шемяки в Новгороде в 1453 году: Василий приказал отравить соперника. Сам великий князь умер девять лет спустя, и титул перешел к его старшему сыну Ивану III.
velib.com
§ 1. РУСЬ, ОРДА И ЛИТВА ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ ЕДИГЕЯ
§ 1. РУСЬ, ОРДА И ЛИТВА ПОСЛЕ НАШЕСТВИЯ ЕДИГЕЯ
Вторая половина княжения Василия Дмитриевича отражена источниками отрывочно и бессистемно, как бессистемным было и само его княжение. Разорение и разграбление Северо-Восточной Руси ратью Едигея в 1408 г. могло бы иметь и более серьезные последствия, но обстоятельства складывались относительно благоприятно, хотя и не совсем устойчиво. Прежде всего неустойчивым было положение самого Едигея в Орде. Подтверждая ярлык на великое княжение Василия Дмитриевича, Едигей, согласно софий-ско-новгородским летописям, упрекал его: «Тохтамышевы дети у тебя, и того ради пришли есмы ратию». В литературе высказывалась мысль о том, что и попытка переворота в Орде во время нашествия Едигея была организована из Москвы. Видимо, кто-то из сыновей Тохтамыша в годы своих скитаний попадал в Северо-Восточную Русь (в некоторых источниках к таковым относится Ке-рим-берды), но главным центром притяжения для них оставалась, конечно, Литва, где сохранялась большая, пришедшая с Тохта-мышем татарская колония.
Именно угроза со стороны Литвы побуждала Едигея искать примирения с Москвой. Победа над Тевтонским орденом в грандиозной Грюнвальдской битве 15 июля 1410 г., в которой на стороне победителей, помимо поляков, литовцев, русских и наемников из Валахии и Богемии, участвовали также татарские отряды, не могла не вызывать тревоги Едигея. В 1411 г. старший сын Тохтамыша, участник Грюнвальдской бтъыДжелаль-Еддин, укрепился в Крыму, и в схватке с ним ордынский хан Булат-Салтан был убит. Еди-гею удалось остановить Джелаль-Еддина, возведя на ханский стол Тимур-хана, но скоро ему пришлось бежать от своего ставленника в Хорезм. При поддержке Витовта Джелаль- Еддин в 1412 г. на некоторое время утверждается ханом в Орде. Он организовал набег татарских и нижегородских отрядов на город Владимир, где был разграблен Богородичный храм (Успенский собор) — место вступления в должность многих митрополитов Руси.
Летом 1412 г. в Орде начинается новая усобица, в ходе которой Джелаль-Еддин был убит и к власти пришел Керим-берды, сторонник Едигея. К новому повороту политики Орды имели отношение и события в Северо-Восточной Руси. По некоторым данным, Киприан перед кончиной пытался закрепить на митрополичьей кафедре своего племянника Григория Цамблака. Но Константинополь решил направить на Русь грека Фотия. Едва ли не главным аргументом для Константинополя были материальные расчеты: откуда придет большая «милостыня» — из Вильны или из Москвы. Угроза полной турецкой оккупации побуждала последних властителей некогда могучей Византии искать поддержку в православных землях Восточной Европы.
Фотий (ок. 1371 — 1431) прибыл на Русь в 1409 г. и первоначально остановился в Киеве, тем самым как бы выполняя требование Витовта считать именно Киев центром «митрополии всея Руси». Но уже через полгода он перебирается в Москву. Не последним аргументом в пользу Москвы послужили богатые дары московского князя и духовенства Северо-Восточной Руси, переданные Константинопольской патриархии. Известная напряженность в отношениях между новым митрополитом и княжеским двором сохранялась, но татаро-нижегородский набег на Владимир, мишенью которого и был новый митрополит, приехавший во Владимир на торжественное посвящение в сан (самому Фотию удалось укрыться в окрестностях Владимира), способствовал сближению великого князя и владыки.
Сменивший Джелаль-Еддина Керим-берды был, видимо, наиболее расположенным к Москве чингизидом. Именно он, согласно восточным авторам, некоторое время скрывался в Москве, и, видимо, этого сына Тохтамыша имел в виду Едигей, упрекая московского князя. Но в данном случае для Едигея была важна позиция в отношении Литвы, а Керим-берды был последовательным ее антагонистом. Воспользовавшись благорасположенностью Орды, московский князь изгнал из вновь отделившегося от Москвы Нижегородского княжества Даниила и Ивана Борисовичей и их потомство. В это же время при посредстве митрополита Фотия наследник византийского стола Иоанн VIII Палеолог женится на Анне, дочери Василия Дмитриевича.
Изменение в расстановке сил в связи с воцарением Керима-берды подтолкнуло Вильну и Краков к очередной унии. В 1413 г.
в Городло Ягайло с польской знатью и Витовт со знатью литовской подписали соглашение. Подтверждалась прежняя договоренность об объединении, в рамках которого княжество Литовское ставилось в зависимость от Польши. Согласно Городельскойунии, католичеству предоставлялось решительное преимущество. Термин «бояре» заменялся «баронами» и «нобилями», а наследовать должности и владения могли только католики. Запрещались даже браки католиков с православными.
Городельская уния обострила отношения между православной и католической общинами Польско-Литовского государства. Витовт быстро терял почву под собой и вновь начал искать возможностей для восстановления своего влияния через Орду и русскую митрополию. В 1414 г. в Орде (или в ее части) утверждается ставленник Витовта Кепек. Нижегородским князьям снова даются ярлыки на независимое от Москвы княжение. На Волгу вновь отправляется Юрий Дмитриевич Галицкий, и он не допускает в город ставленников Орды. Активизирует Витовт политику и в отношении Новгорода и Пскова. Но активизация деятельности в собственно православных землях требовала так или иначе решения вопроса о «митрополии всея Руси». Поэтому и поднимается вопрос о переносе митрополичьей кафедры в Киев и утверждении там племянника Киприана Григория Цамблака.
В летописях рассказ об этих событиях изложен противоречиво, а наиболее обстоятельный рассказ в Никоновской летописи и «Истории Российской» В.Н. Татищева восходит, видимо, к разным источникам, сведенным в летописном своде некоторое время спустя после самих событий. Не ясно, сколько было соборов епископов Западной Руси, созванных Витовтом для решения вопроса о разделении митрополии. Как уже отмечалось, в летописях смешивались три разных стиля летосчисления (не говоря уже о записях в Западной Руси, сделанных по иной космической эре). В Никоновской летописи текст излагается по сентябрьскому стилю, но рассказ о попытках утвердить на митрополии Григория Цамблака включался в статьи уже имевшегося текста. Основные варианты рассказа датируются 1414 и 1416 гг. По тексту же Никоновской летописи — это осень 1413, лето 1414 (как бы продолжение рассказа о соборе) и осень 1415 гг., причем в первом случае кандидат именуется «Самла-ком», а во втором правильно — «Цамблаком». В западнорусских же летописях 1414 г. датируется поездка Цамблака в Москву, причем ни цель, ни результаты поездки не объясняются.
Некоторые вопросы снимаются сравнительно легко. В Никоновской летописи отмеченное всеми летописями солнечное затмение 7 июня упомянуто и под 1414, и под 1415 г.г. Затмениям посвящена книга Даниила Святского («Астрономические явления в русских летописях с научно-критической точки зрения. СПб., 1915), к которой специалисты обычно обращаются, разбираясь в хронологической путанице. В ряде летописей указано также, что
7 июня приходилось на пятницу, и все это указывает на 1415 г. Разноречия в тексте Никоновской летописи, следовательно, являются результатом соединения по разному датированных записей об одних и тех же событиях. 1413 г. может быть исключен и потому, что Витовт не стал бы затевать далеко идущих антимосковских интриг при промосковском хане в Орде, а пролитовский переворот в Орде произошел, видимо, в начале 1414 г.
Личность Григория Цамблака весьма колоритна. Он подвизался в разных монастырях на Балканах, был чиновником при Константинопольском патриаршестве, известен как автор многих сочинений, одно из которых (около 1410 г.) посвящено жизнеописанию Киприана, с которым он, вероятно, и оказался в Литве. В 1414г. Григориюбылооколо50лет,после 1418г. Григорий отошел от дел и ушел в один из молдавских монастырей, как предполагают, под именем Гавриила, а его кончину в разных источниках относят к 20-м — 30-м гг., даже к 1450 г. В Москве о Цамблаке существовала какая-то повесть, и может быть не одна. Особый интерес к его личности возникал в 40-е гг. в связи с реакцией на Флорентийский собор и утверждением автокефалии Русской Церкви. Оценка его личности была в целом негативной, но неоднозначной, а аргументы в пользу автокефалии в известной мере повторяли аргументы за автокефалию на соборе, созванном Витовтом.
8 большинстве летописей соборным утверждением Григория Цамблака названа дата — 15 ноября, а собор проходил в Новгородке недалеко от Вильны (в «Черной Руси»). Дата 1415 г. представляется достаточно определенной. Поэтому нет оснований говорить о двух и даже трех соборах, хотя какие-то предварительные консультации могли и должны были проводиться.
Рассказ Никоновской летописи под 1414 г. начинается с того, что «неблазии человеци» из окружения митрополита «творили клеветы», ссоря митрополита Фотия с Василием Дмитриевичем и Витовтом Кейстутьевичем и в итоге «сотвориша нелюбие». Суть претензий — увеличение митрополитом всюду даней и поборов, особенно в поездках за Днепр, на киевскую сторону. Витовту «неблагие люди» напоминали и о том, что митрополия некогда имела центром Киев и митрополиты носили титул «киевского и всея Руси». Таким образом, перенос митрополичьей кафедры из Киева в Москву представляется как бы незаконным. Напоминание о причинах переноса - незащищенность перед угрозами татарских набегов — не принимается во внимание. В какой мере и в каком направлении в этой связи мог быть задействован Василий Дмитриевич — не сказано. Видимо, его просто настраивали против Фотия ради ослабления позиций митрополита. Витовту же давались в руки реальные аргументы. Вполне вероятно, что именно в Вильне зародилась сама идея подыскать в окружении Фотия людей, которые могли бы напомнить о прежней роли Киева (тем более что и сам Фотий начинал как митрополит «киевский»).
Витовт собирает епископов девяти епархий, входивших в состав Великого княжества Литовского, повторяет аргументы, выдвинутые «неблагими людьми», и требует, чтобы епископы обратились к нему, князю, с жалобой, давая и примерное содержание этой жалобы: Фотий «грабит и изтощевает великую соборную митрополь-скую Киевьскую церковь, главу всей Русии». Епископы пытались возражать. «Витовтже со властию попрети им», и владыки выдали нужный документ. Витовт распорядился собрать материалы о каких-либо покушениях Фотия на материальные ценности в Киеве и прилегающих районах, с тем чтобы поставить вопрос о создании отдельной митрополии для Великого княжества Литовского. Фотий решается идти в Киев, чтобы попытаться договориться с Витовтом, а если не удастся — идти в Константинополь. Витовт перехватил митрополита, ограбил его и выпроводил назад в Москву. Выпроводил Витовт заодно и наместников Фотия на Киевщине, передав принадлежавшие им села «панам своим».
Далее рассказ в летописи перебивается сообщением о пожаре в Москве и затмении 7 июня (которое было на самом деле годом спустя), после чего к Фотию явился «гость с торгом», погоревший в московском пожаре в мае и напуганный затмением. Пришедший из Литвы гость и сообщил митрополиту о замысле Витовта, покаявшись и о своей причастности к «клеветникам». Названо и имя информатора: Фома Лазарев, что может указывать и на какую-то современную запись о рассказе повинившегося и прощенного митрополитом «клеветника». А затем снова говорится о соборе епископов (но более глухо, без имен), на котором было решено избрать «Григориа Самлака», причем некоторые епископы с этим не согласились, предложив «смиритися с Фотеем». Но «Витовтже со властию попрети им, они же умолчаша». В Царьград к патриарху был направлен кандидат, а к императору также и грамоты. Патриарх и «царь» «не восхотеша сего». Витовт заставил епископов изложить «вины» митрополита. Но и на это последовал отказ.
Под 1415г. дается иной вариант рассказа о том же соборе, что ш названном в летописи годом раньше. Здесь повествование наминается сразу с главного: «Господь Бог попусти, грех ради наших, Киевской митропольи на две области разделитися, яже не (подобает; глаголеть бо во священных правилех, яко не подобаеть быти во единой области двема митрополитом». Между князем и епископами разгорается своеобразный «научный» диспут. Витовт «рече» к епископам: «Поставите ми в митрополиты на Киев Григо-риа Цамблака Болгарина». (Литературное происхождение рассказа видно уже в пояснении «болгарина», предназначенного широкой аудитории, а никак не епископам, хорошо знавшим племянника Киприана.) Епископы возразили, ссылаясь на священные правила, а на запрос князя, о каких правилах идет речь, процитировали 20-ю главу священных правил и 12-ю главу решений Халки-донского собора, «яко не подобает быти в единой области двемя митрополитом». Далее следует дискуссия: Витовт настаивает на том, что это его область, а епископы — «но преже не твоя область бысть», а на возражение князя, что теперь иная ситуация, епископы разъясняли: «Аще и ты ныне приал ново Киевскую область, и се твоа есть земскаа власть, а не церковнаа святительскаа; ино бо есть власть святителскаа церковнаа, и ино есть власть царскаа земскаа; да ты своя земскиа вещи управляешь, яко царь, епископ же своя святительскиа вещи управляет, яко святитель; и во всей области Русстей един митрополит есть: аще и на Москве ныне пребывает нахожения ради татарьскаго, но Киевский есть, и един есть во всей области;... и тебе несть от сего ни единыа укоризны, ни протора (издержек. —А.К.), но паче похвала и приобретения, яко древний обычаи и законы соблюдающе».
Епископы повторяли аргументы Киприана о митрополии «всея Руси». Исчерпав же свои аргументы, Витовт «глагола им»: «Аще не поставите ми митрополита в моей земли на Киеве, то зле умрети». Григорий Цамблак был объявлен митрополитом, и уже при его участии должно было сочиняться «оправдательное слово», в котором, в частности, напоминалось и о прецедентах подобного рода на Руси и в других славянских землях. И в этих напоминаниях весьма заметны настроения 30 — 40-х г.г. XVb., которые были уже в самом Московском княжестве.
Послание в Константинополь выдержано в весьма резких тонах и, видимо, связано с неудачной попыткой Григория Цамблака заручиться там поддержкой, предшествовавшей собору епископов. В основе летописного изложения, по всей вероятности, лежал подлинный текст послания, о чем, в частности, свидетельствует и заключающее его слово «индикт» — традиционный византийский счет лет, употребленный в данном случае бессознательно (не указано, какой именно год индикта — 15-летнего круга времени — имеется в виду). В тексте послания неоднократно упоминается о корысти властителей Константинополя при утверждении кандидатов на те или иные кафедры. На просьбу Витовта — «царь же и патриарх не возхо-теша послушати прошения сего праваго, неправедных прибытков деля». После похвалы Витовту, который собрал «в Новомграде Литовском» князей подвластных ему земель, бояр и вельмож, архимандритов, игуменов, иноков и попов, «советом и волей» которых избрали митрополита, вновь указывается на причину отрицательного решения Константинополя: «Гораздо есмы розознали на них, что хотят они того, чтобы по своей воли поставили митрополита своего по накупу, кто ся у них накупить посулы, как они хотят, а то бы все было в их воли в таковой, что, зде будучи, митрополит их на Руси, грабя, насилуя, попы продавая, посулы емля, дани тяжкиа збирая, церкви пусты чиня, и к ним бы носил в Царырад и все провалил (доставил, препроводил. —А. К.)».
Этот мотив возникает и далее, когда доказывается непорочность решения собора, его непримиримость к еретикам: «К сим же и Симонитьскую ересь анафеме предаем, продающую на злате и на сребре дар Святаго Духа, поставляющих в священничество мздою и посулы». Выражая почтение ко всем патриархам и патри-аршествам, послание вновь делает оговорку: «Но точию отвращаемся, не могущи тръпети, еже есть на церковь Божию насилование царя Царегород-скаго, ибо святый великий патриарх и божественный священный собор Констянтинаграда по правилом поставити митрополита не могут дати, но кого царь повелит по посулам. Увы! Отсюду продается и купуеться дар Святаго Духа, еже в поставлении, якоже отець его царь сотвори на церковь Киевскую во днех наших, еже о митрополитех русских: о Кипри-ане, и о Пимине, и о Дионисии, и о инех многих, не смотряще на церковную честь и строение, но смотряще на посулы, на сребро и злато и на многоимание; отсюду быша долги велики, и протори мнози, и млъвы, и смущенна, и мятежи, и убийства, и - еже всех лютейши — безчестие церкви Русскиа митрополии».
Неудивительно, что большинство летописей это послание даже не упомянуло, а Никоновская летопись дала его явно уже после кончины митрополита Фотия. Возражения самого Фотия, по летописи, носили как бы общий характер: «Оскорбися зело и много подвизася, еже бы како раздраниа та и разколы те церков-ныасовокупити воедино... И писаше грамоты, возбраняя разди-раниа церковнаа...». И этот текст тоже явно написан уже спустя какое-то время после кончины митрополита, видимо, как и многие другие тексты начала столетия, в 40-е гг. XVв., когда стоял вопрос об автокефалии уже самой Русской Церкви и упреки в адрес Константинополя были одним из аргументов в пользу такого решения. Нет здесь и упоминания (именно в связи с «грамотами» Фотия) о соборном осуждении и лишении священнического сана Григория в Константинополе (видимо, не без участия Фотия), хотя в некоторых летописях таковое имеется. Но в Вильно, очевидно, проигнорировали осуждение, осуществленное патриархом Евфимием, и созванный им собор, равно как подтверждение проклятия и отлучения от церкви Иосифом II (преемником Евфимия) в 1417 г.
Удивительно, что в летописях не прозвучали упреки в адрес Витовта по поводу его уклона в католицизм, выразившегося в статьях Городельской унии, хотя такие упреки, наверное, были в «грамотах» Фотия, и они стояли на первом месте в соборных постановлениях Константинополя. Конечно, Витовт в вопросах веры был чистейшим прагматиком. Но большинство епископов, собранных им в Новгородке, явно осуждали католическую направленность этого «прагматизма». И выразил это беспокойство именно избранный митрополитом Григорий Цамблак. Под 1417 г. в летописях воспроизводится вопрос Цамблака Витовту: «Что ради ты, княже, в Лятцком законе, а не в Греческом?» Витовт на это якобы ответил: «Аще хощеши не токмо мене единаго видети в Греческом законе, но и всех людий моея земли Литовскиа, да идеши в Рим и приши-ся (споришь. — А.К.) с папою и с его мудрецы; и аще их преприши, и мы вся в Греческом законе и обычаи будем; аще ли не преприши их, имам вся люди своея земли Греческаго закона в свой Немецкий закон превратити».
В 1414 г. в Констанце был созван собор, который начался с осуждения «ересей», прежде всего Яна Гуса и чешских реформаторов. Собор продолжался несколько лет, и одним из главных вопросов было преодоление «схизмы» — раскола церквей. В 1417 г. собор избрал нового папу Мартина V, с которым Ягайло договорился об участии в прениях о преодолении «схизмы» новоизбранного митрополита. Перед папой Мартином в 1418 г. и была зачитана заготовленная в Вильне речь Григория Цамблака, возглавлявшего литовскую делегацию. Были в составе делегации также «наблюдатели» от Орды, где в это время снова утвердился Едигей, вновь пытавшийся балансировать на противоречиях Ягайло и Витовта, Витовта и московского князя и московского митрополита. Речь Григория имела значительный резонанс среди огромного количества делегаций и гостей. Но на унию Цамблак не согласился, и, видимо, такая позиция была запланирована при подготовке речи в Вильне.
Естественно, что подобной позицией был недоволен и разочарован Ягайло, вроде бы что-то обещавший Риму. Никоновская летопись сообщает о кончине Цамблака в 1419 г., давая, кстати, высокую оценку ему как автору «книжных писаний». Но версия о его смерти оспаривалась и современниками, и историками. И не исключено, что, оказавшись между двух огней — Константинополя и Рима и не надеясь на часто менявшего симпатии и антипатии Витовта, — Григорий тайно покинул Литву и, как предполагают, укрылся в одном из валашско-молдавских монастырей.
Уход с церковно-политической арены Цамблака побудил Витовта искать контакты с московским митрополитом Фотием. В Орде после нескольких лет преобладания Едигея происходит очередная усобица, в ходе которой Едигей был в 1419 г. убит, и на великохан-ском столе утвердился пролитовски настроенный Улуг-Мухаммед (ум. 1445 г.). В этих условиях и Фотий стал искать контактов с Витовтом, а поскольку перевес сил вновь был на стороне Витовта, то и московский митрополит легко склонился на его сторону. Под 1422 г. в летописях появляется примечательное сообщение: «Тое же зимы княгини великаа Софья с сыном Васильем ездила к отцу своему Витовту в Смоленск, а князь великы отпустив ее с Москвы, сам иде на Коломну, да и Фотей митрополит был у Витовта, а ехал наперед великые княгини».
Некоторые данные об изменениях в настроениях и Фотия, и московского князя по отношению к Литве и Витовту проявляются в загадочных недоговоренностях летописей. В свое время A.A. Шахматов предположил, что в основании летописания XV в. лежит «Полихрон Фотия» 1418 г. Авторитет Шахматова и до сих пор удерживает эту гипотезу в построениях историков и филологов, хотя и обоснованные сомнения в ее правомерности тоже высказывались неоднократно. А одной из значимых «жертв гипотезы» явился сын Василия Дмитриевича — Иван. Он упомянут в первой духовной великого князя в 1406 г. в качестве наследника, когда Ивану было 10 лет (он родился, согласно летописи, в 1396 г.). А затем летописи его не упоминают, и большинство историков, вслед за Карамзиным, полагают, что мальчик скончался в детстве. Между тем одно уникальное известие имеется в Тверском сборнике под 1416 г. Здесь сообщается, что «на Москве, месяца генваря 31 день, князь великый Василей Дмитриевичь жени сына своего князя Ивана у князя Ивана у Пронского». (Иван Владимирович Пронский упоминается летописью также под 1408 г. в связи с усобицами в Рязанской земле, причем симпатии летописца на стороне пронского князя). Традиционная политика московских князей — поддерживать удельных князей «великих княжений». Но почему об этом весьма значительном с точки зрения Московского великокняжеского стола событии ничего не сообщили летописи, восходящие к пресловутому «Полихрону Фотия»? Свидетельством современности записей является, как говорилось выше, указание точных дат, а на место записей обычно указывает фиксация современных событий, относящихся в Москве прежде всего к фактам внутрисемейной (рождения и кончины, браки детей) и внутри- и внешнеполитической жизни. Первого около 1418 г. вообще нет, а о другом могли писать и со стороны, и по воспоминаниям.
Фотий под духовными Василия Дмитриевича подписывался по-гречески, и нет данных о том, успел ли он и захотел ли выучить русский язык. Летописания разных княжеских центров он, конечно, не знал и никакой «Полихрон» составить не мог. Если же верны наблюдения о причастности Епифания Премудрого к канцелярии Фотия, то и в канцелярии никаких летописей не было. Именно поэтому Епифаний столь значительно расходился в своих воспоминаниях с летописными данными.
Особое внимание в летописях к родившемуся в 1415 г. Василию, сыну Василия Дмитриевича, связано с будущей ролью этого князя и отражает летописание 30 — 40-х гг. XV в., т. е. годы феодальной войны. А кончина Ивана Васильевича (в летописях, восходящих к гипотетическому «Полихрону») почему-то не отмечена. В них говорится о кончине другого Ивана Васильевича — князя суздальско-нижегородского, сына Дмитрия Константиновича. В некоторых списках в первоначальном тексте упоминался именно внук Дмитрия Донского, но текст правили, устраняя упоминание о нем. Однако летописи Никаноровская и Вологодско-Пермская, восходящие к Московскому своду 70-х гг. XV в., 1417г. начинают сообщением о кончине сына московского князя. Сообщением о кончине «вят-шего» (т.е. старшего) сына московского князя открывается 1417 г. и в Псковской Третьей летописи. Имеется известие и в Новгородской Первой летописи, также независимой от московского летописания. В ряде летописей специально отмечается, что речь идет о нижегородском князе. Но, видимо, в позднейших летописях и списках летописей смешивают двух одноименных князей. И для различения их важны две детали: одна — князь умер по пути из Коломны в Москву. Коломна же, по духовной московского князя 1406 г., передавалась во владение сына Ивана, где, следовательно, и находился его удельный стол. Другая деталь — князь был похоронен в храме Архангела Михаила, в котором хоронили только московских князей.
Самая большая загадка — почему столь значительное событие отмечено только в летописях, сохранявшихся на периферии? Казалось бы, промосковские летописи должны были дать хотя бы некролог. Но ничего подобного в летописях нет. Кончина же Ивана объясняет, почему Василию Дмитриевичу в июле 1417 г. потребовалось писать вторую духовную, в которой он двухлетнего сына Василия оставляет на попечении супруги Софьи Витовтовны. В позиции московского князя и митрополита Фотия в этот период намечается изменение отношения к Литве. Может быть, на старшего сына делали ставку московские бояре — противники литовского князя ? На этот вопрос, видимо, не ответить, но факт замалчивания кончины наследника сам по себе говорит о многом.
Василий Дмитриевич, видимо, не отличался хорошим здоровьем. И в 1423 г. он пишет третью духовную грамоту «по благословению отца нашего Фотея» (подпись его имеется на грамоте), в которой московский князь «приказал» «сына своего князя Василия и свою княгиню и свои дети своему брату и тестю, великому князю Витовту». Таким образом, московский князь собственноручно передавал Москву и Северо-Восточную Русь в распоряжение литовского князя. Упоминание в духовной собственных «братьев молодших» в этом контексте предполагает не просто заботу о малолетнем наследнике, а прямую конфронтацию с завещанием Дмитрия Донского. Феодальная война становилась неизбежной.
Поделитесь на страничкеСледующая глава >
history.wikireading.ru
