Начало ссср и конец: Распад СССР: как это было

Содержание

30 лет в одиночестве: как изменились постсоветские страны | Статьи

Тридцать лет назад — 8 декабря 1991 года — лидеры России, Украины и Белоруссии подписали Беловежские соглашения, де-факто положив конец существованию СССР. На осколках «красной империи» появилось 15 государств, каждое из которых за прошедшие три десятилетия пыталось нащупать свой путь. Одни смогли улучшить свои демографические и экономические показатели по сравнению с советским периодом, а другие потеряли часть достижений коммунистического прошлого. О том, какие изменения произошли в постсоветских странах со времен распада СССР, — в материале «Известий».

Россия

После распада СССР Россия стала правопреемницей бывшей сверхдержавы, сохранив за собой не только наибольшую территорию, но и мощную ресурсную и производственную базу. ВВП России на 1991 год (по данным Всемирного банка) составил $518 млрд, а к 2021 году увеличился практически втрое и превысил $1,48 трлн. Вырос этот показатель и на душу населения. Если при распаде Советского Союза подушевой ВВП оценивался в $9 тыс., то к 2018 году Россия достигла показателя в почти $11,8 тыс.

На завершающем этапе существования СССР, согласно переписи 1989 года, численность российского населения ненамного превышала 147 млн человек, а в 2002-м сократилась до 145,2 млн. Демографический спад продолжался до 2009 года: тогда число россиян составило 142,7 млн человек. Однако в 2010-х негативный тренд постепенно начал меняться. В 2015 году, после воссоединения Крыма с Россией, численность населения достигла уже 146,5 млн человек.

Согласно данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ) на 2019 год, средняя продолжительность жизни в России составила 73,2 года. В 2000 году этот показатель находился на отметке 65,3 года.

Украина

Украина за 30 лет после распада СССР утратила промышленную базу и потеряла несколько миллионов человек населения. Экономический рост специалисты оценивают как нестабильный. ВВП страны в 1990 году составлял почти $81,5 млрд, а в 2020-м — $155,5 млрд, при этом в 2015 году этот показатель чуть превысил $91 млрд. Нестабильна и политическая ситуация в этом регионе. За десять лет — с 2004-го по 2014-й — в стране произошли две цветные революции, которые, по сути, привели к гражданской войне.

В 1989 году количество жителей УССР превышало 51 млн человек, однако в конце 2021-го число украинцев составило немногим больше 41,3 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни на Украине достигала 74 года (в 2000-м — 67,5 года).

Белоруссия

По данным министерства экономики страны, в 2000 году Белоруссии удалось превзойти показатели докризисного 1990 года по объему производства промышленной продукции, потребительских товаров и реальных денежных доходов населения.

Данные Всемирного банка и Белстата показывают, что с 1990 года реальный ВВП Белоруссии вырос более чем вдвое, промышленное производство — втрое, а производство сельхозпродукции — на 37%. К слову, в 2020 году ВВП страны превысил $60 млрд, а в 1990-м он составлял чуть более $21,5 млрд.

В Белоруссии в последние 30 лет фиксируется негативная демографическая тенденция. По данным переписи 1989 года, число жителей этой республики составляло немногим более 10,1 млн человек. По сведениям Национального статистического комитета страны на 1 января 2021 года, численность населения республики составила около 9,35 млн человек.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Белоруссии составила 74,8 года (в 2000-м — 68,8 года).

Молдавия

Экономическая ситуация в Молдавии постепенно улучшается. По данным Всемирного банка, ВВП страны в 2020 году составил $11,9 млрд. Для сравнения, в 1995-м этот показатель был на уровне $1,75 млрд.

Однако за годы независимости страна так и не нашла свой путь. Каждые выборы происходит борьба между пророссийскими и проевропейскими кандидатами. Актуальна для страны до сих пор и проблема Приднестровья.

Наблюдается и убыль населения. Если в 1991 году (по данным Всемирного банка) число жителей превышало 2,97 млн, то в 2020 году там проживало чуть более 2,6 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Молдавии составила 73,3 года. В 2000 году — 66,9 года.

Эстония

Присоединившись к Европейскому союзу (ЕС), Эстония смогла улучшить экономическое состояние. ВВП страны вырос по сравнению с показателем после распада СССР и составил $30,6 млрд в 2020-м против $4,5 млрд в 1995 году (по данным Всемирного банка). Также за прошедшие годы независимости страна вступила в ЕС и НАТО (в марте 2004 года).

При этом Эстония начала сталкиваться с демографическими проблемами. В 1991 году здесь проживало более 1,56 млн человек, а в 2020-м было зафиксировано чуть более 1,3 млн. Специалисты также отмечают быстрое старение населения и отток активной молодежи в соседние государства.

Средняя продолжительность граждан Эстонии составила 76 лет, согласно данным ВОЗ на 2019 год (в 2000-м — 71,9 года).

Латвия

Похожая ситуация и в соседней Латвии. Экономическая ситуация демонстрирует позитивную динамику: $33,5 млрд в 2020-м против почти $5,8 млрд в 1995 году (по данным Всемирного банка). В марте 2004 года Латвия вошла в ЕС и НАТО.

По данным переписи 1989 года, в стране проживало более 2,6 млн человек, а в 2019-м это число снизилось до 1,9 млн человек.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Латвии составила 75,4 года (в 2000-м — 70,2 года).

Литва

Именно Литва первой из республик заявила о своей независимости от СССР. В 1995 году ее ВВП составлял $7,8 млрд, а в 2020-м — более $55,8 млрд. Как и соседние государства, Литва тоже вступила в ЕС и НАТО (в марте 2004 года).

Тем не менее, активно избавляясь от «оков прошлого», эта страна сталкивается с теми же проблемами, что и ее соседи. В первую очередь это демографический кризис: если в 1989 году в Литве проживало почти 3,7 млн человек, то сейчас численность населения не дотягивает и до 2,8 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Литве составила 76 лет (в 2000-м — 72 года).

Грузия

За постсоветский период в Грузии зафиксирован экономический рост: в 2020-м ВВП республики составил $15,9 млрд, а 1993-м он был на уровне почти $2,7 млрд.

На момент распада Союза в стране проживало более 4,8 млн человек. Однако этот показатель падал, и в 2020 году численность населения Грузии чуть превышала 3,7 млн человек. Нестабильность политической ситуации — от «революции роз» 2003 года до конфликтов с Южной Осетией — остается частью современных грузинских реалий.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Грузии составила 73,3 года. В 2000 году этот показатель достигал 69,4 года.

Армения

Экономическое развитие Армении можно оценить как позитивное. По данным Всемирного банка, в 1991 году ВВП страны составлял $2 млрд, в 2020-м — более $12,6 млрд. За годы независимости страна была втянута в ряд военных конфликтов из-за Нагорного Карабаха, а также пережила несколько революций.

В 1991 году там проживало более 3,5 млн человек, а в 2021-м — чуть более 2,96 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Армении составила 76 лет (в 2000-м — 71,9 года).

Азербайджан

В 1992 году (по данным Всемирного банка) ВВП Азербайджана не превышал и $450 млн, а в 2020-м перевалил за $42,5 млрд. Однако по сравнению с началом 2010-х годов этот показатель не кажется впечатляющим. К примеру, в 2011-м ВВП страны почти достиг $70 млрд, а в 2014-м превысил $75 млрд.

Численность населения Азербайджана выросла за постсоветскую тридцатилетку. В 1989-м показатель составлял чуть более 7 млн человек, в 2020 году превысил 10 млн. Тем не менее есть проблема старения и оттока населения.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Азербайджане составила 71,4 года (в 2000-м — 65,5 года).

Казахстан

В 1990 году (по данным Всемирного банка) ВВП страны составлял $26,9 млрд, а в 2020 году превысил $169,8 млрд. В отличие от ряда соседних стран, Казахстан эти годы развивался без революций и потрясений.

Наблюдается в крупнейшем центральноазиатском государстве и прирост населения. Согласно переписи 1989 года, в стране проживало более 16,5 млн человек, а на 1 октября 2021 года этот показатель уже превысил 19 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Казахстане составила 74 года (в 2000-м — 63,1 года).

Киргизия

Экономическая картина изменений в Киргизии относительно позитивна: ВВП в $2,67 млрд в 1990 году против $7,7 млрд в 2020-м (по данным Всемирного банка). Однако подушевой показатель остается низким: в 1994 году он был чуть больше $245, а в 2020-м составил немногим более $1,1 тыс. Такие низкие индикаторы заставляют население искать работу в других странах, в частности в России.

За 30 лет страна сменила почти десяток президентов и прошла через ряд революций. Что не помешало росту численности населения. В 1989-м количество жителей страны почти достигло 4,3 млн, в 1999-м составило 4,8 млн, а на начало 2021 года уже превысило 6,6 млн человек.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Киргизии составила 74,2 года (в 2000-м — 66 лет).

Узбекистан

Экономические показатели страны растут: в 1991 году ВВП Узбекистана составлял $13,6 млрд, а в 2020-м этот индикатор превысил $57,7 млрд. Однако трудовая миграция, в частности в Россию, достаточно распространена.

В стране отмечен взрывной демографический рост. По данным переписи 1989 года, численность жителей республики немного превышала 19,9 млн человек. Сейчас же количество граждан (на начало 2021 года) превысило 34,5 млн. В целом число рожденных в последние годы существенно превышает численность умерших.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Узбекистане составила 73 года (в 2000-м — 65,3 года).

Таджикистан

В Таджикистане, как и в соседних странах, растут экономические показатели: ВВП в 1991 году составлял $1,35 млрд, а в 2020-м приблизился к $8,2 млрд (по данным Всемирного банка).

Отмечается и демографический прирост. В 1989 году численность населения страны составила 5,1 млн человек, а на начало 2021-го превысила 9,5 млн. По прогнозам демографов, количество жителей страны в следующем десятилетии перевалит за 12 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Таджикистане составила 69,7 года. В 2000-м она достигала 63,3 года.

Туркмения

ВВП Туркмении существенно вырос за последние 30 лет. В 1992 году он был на уровне $1,6 млрд, а в 2019-м превысил $45,2 млрд (по данным Всемирного банка).

После распада СССР в Туркменистане было всего два президента: до 2006 года главой был Сапармурат Ниязов, после чего его место занял Гурбангулы Бердымухамедов, сохраняющий этот пост до сих пор.

С момента распада СССР в республике значительно увеличилась численность населения. В 1991 году Туркмению населяли почти 3,8 млн человек, а к 2020-му показатель превысил 6 млн.

Согласно данным ВОЗ на 2019 год, средняя продолжительность жизни в Туркменистане составила 69,5 года (в 2000-м — 65,6 года).

РСМД :: Три десятилетия болезненных корректировок: Россия на постсоветском пространстве

Тридцать лет назад, когда СССР только прекратил свое существование, многие наблюдатели выразили свое удивление по поводу относительно мирного характера распада Советского Союза. Начальная стадия имперской деконструкции прошла на удивление мирно и даже в каком-то смысле упорядоченно, особенно если учесть, что никто заранее не работал над какими-либо планами на случай возможного развала Советского Союза.

Впоследствии аналитики предлагали самые разные объяснения этой примечательной особенности распада Советского Союза. Не вдаваясь в детальный анализ гипотез, позволим себе предложить еще одно объяснение. На наш взгляд, Советский Союз фактически не распался в конце 1991 года, а лишь вступил в длительный, сложный и противоречивый процесс постепенного имперского распада. Тридцать лет назад лидеры уже бывших советских республик лишь провозгласили цель создания независимых государств на месте медленно разрушающихся советских социальных, экономических и политических институтов, но процесс строительства новых государственностей длился несколько десятилетий и продолжается даже сегодня. Настоящий распад СССР происходит только сегодня, буквально на наших глазах, а государствам, возникшим на постсоветском пространстве, еще предстоит пройти через все вызовы, риски и испытания имперского распада.

Беловежские соглашения, которые провозгласили конец Советского Союза и создание Содружества Независимых Государств, были разработаны, согласованы и подписаны в течение нескольких дней; лаконичный документ из 14 статей уместился всего на двух страницах. Фактически в Беловежской пуще была принята только самая общая декларация о намерениях, краткий и весьма неоднозначный меморандум о взаимопонимании, который каждый из участников мог интерпретировать по своему усмотрению. Столь же стремительно, без каких-либо серьезных обсуждений, прошла и последующая ратификация Беловежских соглашений. Невозможно даже представить себе, что договоренность по Brexit могла бы быть заключена и одобрена так поспешно и так небрежно.

Фундаментальная проблема постсоветской «евразийской» интеграции заключалась в том, что за тридцать лет своего независимого существования Россия так и не смогла найти эффективную модель социального и экономического развития, которая воспринималась бы как образец для подражания в соседних странах. Уже с середины первого десятилетия XXI века задачи поддержания общественной и политической стабильности в стране стали получать приоритет в Кремле над задачами социальной и экономической модернизации. России пришлось конкурировать за влияние на евразийском пространстве с такими амбициозными и энергичными игроками, как Евросоюз на Западе, Китай на Востоке и Турция на Юге. В этом соревновании Москва постепенно сдавала позиции, что способствовало росту ощущения собственной изоляции и незащищенности.

Формирование новых национальных идентичностей в бывших советских республиках основывалось во многом на максимально возможном дистанцировании от России — включая ее историю, культуру и язык. Россия неизбежно оказалась в положении символического «другого», от которого в процессе государственного строительства должен был оттолкнуться этнический и культурный национализм бывших имперских окраин. Поэтому подъем антироссийского национализма во многих странах СНГ, создание альтернативных «национальных историй» и формирование новой национально-этнической политической мифологии, критическое переосмысление опыта совместной жизни в советском многонациональном государстве — все это было практически неизбежно, хотя и проявлялось по-разному в различных точках постсоветского пространства.

События 2014 г. положили конец любым планам по всесторонней реинтеграции постсоветского пространства вокруг России, если к тому времени такие планы еще существовали. С этого момента особенно заметным становится процесс перевода отношений с постсоветскими государствами на «хозрасчетную» основу, включая постепенное сокращение прямых и косвенных экономических субсидий соседям России, последовательную защиту российских интересов в торгово-инвестиционной сфере, активную конкуренцию с ближними соседями на рынках третьих стран и т. д. Конечно, многосторонние экономические проекты продолжались: в частности, в 2015 г. начал действовать Евразийский экономический союз. Однако значение ЕАЭС для России всегда оставалось весьма ограниченным. Хотя ЕАЭС, безусловно, остается важным механизмом продвижения экономических интересов Москвы, движение к единому экономическому пространству внутри этой структуры идет очень медленно, что особенно заметно на фоне активных интеграционных процессов в других регионах мира.

Парадоксальным результатом внешней политики России за последние тридцать лет является, в частности, то, что страна смогла превратиться в очень активную и влиятельную глобальную державу, так и не став вполне легитимным региональным лидером. Тем не менее задача выстраивания конструктивных, если не дружеских отношений с ближайшими соседями рано или поздно должна занять свое законное место на вершине всей системы внешнеполитических приоритетов Москвы. Сегодня решить эту задачу по понятным причинам будет намного сложнее, чем это было в 1991 г. И тем не менее без ее решения любые, пусть даже самые впечатляющие успехи в других областях российской внешней политики со временем будут неизбежно обесцениваться.

Тридцать лет назад, когда СССР только прекратил свое существование, многие наблюдатели выразили свое удивление по поводу относительно мирного характера распада Советского Союза. Вслед за деконструкцией других великих европейских империй — в том числе британской, французской, испанской и португальской — неизменно следовали масштабные вооруженные конфликты, некоторые из которых длились несколько десятилетий и сопровождались сотнями тысяч, а то и миллионами жертв. На постсоветском пространстве в начале 90-х гг. прошлого века, конечно, также наблюдалось военное насилие и вооруженные конфликты (достаточно упомянуть Таджикистан, Нагорный Карабах, Абхазию, Южную Осетию, Приднестровье, Чечню и Дагестан), но большинство из этих конфликтов имели относительно скромные масштабы и ограниченную продолжительность.

Игорь Иванов:
«Советский Союз распался не из-за внешней политики»

Военные конфликты на территории бывшего СССР удалось относительно успешно «заморозить», и они лишь время от времени напоминали о себе неожиданными вспышками эскалации. Мрачные пророчества о расползании «бесхозного» ядерного оружия по территории бывшего Советского Союза, о многомиллионных потоках беженцев в соседние страны, о широкомасштабных этнических чистках, о неудержимом подъеме религиозного фундаментализма, международного терроризма и т.д. сразу после распада СССР не сбылись, сохранившись преимущественно в виде сюжетов голливудских блокбастеров конца века. Начальная стадия имперской деконструкции прошла на удивление мирно и даже в каком-то смысле упорядоченно, особенно если учесть, что никто заранее не работал над какими-либо планами на случай возможного развала Советского Союза.

Впоследствии аналитики предлагали самые разные объяснения этой примечательной особенности распада Советского Союза. В частности, упоминались цинизм и оппортунизм поздней коммунистической номенклатуры, которая предпочла возможности личного обогащения приверженности сохранению великой советской державы. Было также отмечено, что СССР был очень своеобразным образованием, в котором имперская метрополия не столько экономически эксплуатировала свои колониальные окраины, сколько субсидировала их за счет перспектив собственного развития; на момент распада ССССР многие в Российской Федерации рассматривали советскую имперскую периферию не как актив, а скорее, как пассив для российского ядра. Обращалось внимание и на в целом благоприятную международную обстановку, которая позволила избежать ожесточенных конфликтов и кровопролитных войн соседних государств за «советское наследие» в 90-е гг.

Не вдаваясь в детальный анализ этих и других гипотез, касающихся специфики дезинтеграционных процессов на территории бывшего СССР тридцать лет назад, позволим себе предложить еще одно объяснение, которое не обязательно противоречит упомянутым выше. На наш взгляд, Советский Союз фактически не распался в конце 1991 года, а лишь вступил в длительный, сложный и противоречивый процесс постепенного имперского распада. Тридцать лет назад лидеры уже бывших советских республик лишь провозгласили цель создания независимых государств на месте медленно разрушающихся советских социальных, экономических и политических институтов, но процесс строительства новых государственностей длился несколько десятилетий и продолжается даже сегодня.

В течение очень долгого времени основная часть постсоветского пространства — за исключением, возможно, трех прибалтийских государств — оставалась по существу единым целым с точки зрения экономических связей, транспортно-логистической инфраструктуры, стандартов образования, науки, культуры и, самое главное, с точки зрения менталитета политических и бизнес-элит, находящихся у власти. Потребовалось, по крайней мере, еще одно поколение, чтобы это внутреннее единство начало уходить в прошлое. Поэтому настоящий распад СССР происходит только сегодня, буквально на наших глазах, а государствам, возникшим на постсоветском пространстве, еще предстоит пройти через все вызовы, риски и испытания имперского распада.

Поверхностный (можно даже сказать, «верхушечный») характер распада СССР в конце 1991 г. становится особенно очевидным по сравнению с другими похожими событиями в современной истории, такими, например, как выход Великобритании из Европейского союза. От референдума по Brexit в июне 2016 года до формального окончания членства Соединенного Королевства в Европейском союзе 1 февраля 2020 года прошло почти четыре года; эти годы были наполнены интенсивными переговорами, острой политической борьбой как в Лондоне, так и в Брюсселе, безостановочными консультациями экспертов, а также очень непростым поиском компромиссов по условиям дальнейшего сотрудничества между Великобританией и ЕС. За эти четыре года было подготовлено и согласовано множество подробных документов, регламентирующие взаимные права и обязанности Брюсселя и Лондона. Более того, разъяснение и уточнение этих прав и обязанностей продолжается и по сей день.

Андрей Кортунов:
30 лет после войны: чего добилась российская дипломатия после распада СССР

Однако, в случае с Brexit речь шла лишь о выходе одной страны из многостороннего интеграционного проекта, в то время как в случае с Беловежскими соглашениями ставилась задача упорядоченной деконструкции единого государства с историей сожительства разных национальных, этнических и религиозных групп, насчитывающей несколько веков!

Тридцать лет назад было совсем не очевидно, что все национальные проекты союзных республик обязательно увенчаются успехом. Существовали серьезные сомнения в политической и экономической жизнеспособности, а тем более — в эффективности многих из них. В Москве долгое время общее настроение к этим проектам отдавало высокомерием и снисходительностью: «все эти республики никуда не денутся, рано или поздно они все равно вернутся к нам». Возможно, при ином стечении обстоятельств постсоветские государства под российским руководством действительно могли бы сформировать какую-то жизнеспособную интеграционную группировку по типу Евросоюза или, по крайней мере, Европейского экономического сообщества, предшествовавшего Евросоюзу. Такие надежды и планы, безусловно, были популярны в команде Бориса Ельцина и, возможно, также и в руководстве «раннего» Владимира Путина.

Не случайно в официальных российских внешнеполитических документах отношения с партнерами «ближнего зарубежья» неизменно ставились на первое место в иерархии географических приоритетов Москвы, при том, что реальные внешнеполитические амбиции и устремления России с 1991 г. всегда тяготели к западному направлению. Долгое время механизмы СНГ воспринимались в Кремле не как временные инструменты «цивилизованного развода» с постсоветскими соседями России, а как первые ростки новых интеграционных структур. Консолидация постсоветского пространства считалась абсолютно необходимым условием возвращения Россией своего прежнего статуса великой державы и обеспечения ее быстрого и устойчивого развития.

Однако за тридцать лет цель «пересборки» постсоветского пространства при лидирующей роли России так и не была достигнута. Причин этой неудаче было много. Можно сослаться на крайне пестрый и разнородный состав Содружества Независимых Государств, предопределивший объективно расходящиеся, а не сходящиеся траектории экономического, политического и культурного развития постсоветских обществ. Можно упомянуть и о не вполне конструктивных позициях Запада, который всегда с подозрением относился даже к гипотетической возможности воссоздания Советского Союза в любой форме и в той или иной форме препятствовал любым серьезным интеграционным проектам на постсоветском пространстве. Следует также отметить объективную асимметрию в экономическом и политическом потенциалах между Россией и ее соседями, что постоянно осложняло поиск приемлемого для всех устойчивого многостороннего баланса интересов. Конечно, нужно иметь в виду синдром «старшего брата», который часто проявлялся в российской политике, нежелание Москвы в полной мере учитывать конкретные интересы, ожидания и, особенно, политические и психологические «родовые травмы» формирующихся элит новых государств.

Но главные корни неудач России по консолидации постсоветского пространства вокруг Москвы, как представляется, надо искать не в этих факторах. Фундаментальная проблема постсоветской «евразийской» интеграции заключалась в том, что за тридцать лет своего независимого существования Россия так и не смогла найти эффективную модель социального и экономического развития, которая воспринималась бы как образец для подражания в соседних странах. Уже с середины первого десятилетия XXI века задачи поддержания общественной и политической стабильности в стране стали получать приоритет в Кремле над задачами социальной и экономической модернизации.

Ваграм Абаджян:
Особенности политики многовекторности на постсоветском пространстве

Можно долго спорить о том, был ли оправдан такой консерватизм российского руководства, но цену за него пришлось заплатить потерей прежней социально-экономической динамики. Насколько можно судить, сохранение в неизменном состоянии все более архаичной социально-экономической системы стало главной причиной, по которой в постсоветский период Россия не стала для своих соседей по СНГ тем, чем Германия (и, частично, Франция) оказалась для своих партнеров по Европейскому экономическому сообществу в 60-х и в 70-х гг. прошлого века. К тому же, ориентированная на экспорт сырьевых ресурсов экономика России в любом случае не могла стать моделью для экономик большинства стран СНГ, не обладавших сопоставимой с российской ресурсной базой.

Соответственно, роль главного экономического локомотива Евразии оказалась не по силам Москве. Более того, России пришлось конкурировать за влияние на евразийском пространстве с такими амбициозными и энергичными игроками, как Евросоюз на Западе, Китай на Востоке и Турция на Юге. В этом соревновании Москва постепенно сдавала позиции, что способствовало росту ощущения собственной изоляции и незащищенности.

Каковы основные инструменты, которые Москва использовала для продвижения своего влияния на территории бывшего СССР в течение последних трех десятилетий? Во-первых, Россия позиционировала себя как главного (и даже единственного!) гаранта национальной безопасности постсоветских государств. Отношение к попыткам каких-либо внешних игроков расширить свое военно-политическое влияние на этой территории, включая предложения направить миротворческие силы ООН в зону того или иного конфликта, всегда было явно негативным в Москве. Российскому руководству явно не нравилась идея конкурировать с какими-либо альтернативными поставщиками безопасности на своем «заднем дворе».

Долгое время ни один влиятельный внешний игрок не имел принципиальных претензий на обеспечение безопасности южного контура границ бывшего СССР, но намерение Москвы сохранить в неизменности свою былую военно-политическую гегемонию на западе и на юго-западе постсоветского пространства воспринималось с куда меньшей однозначностью, по крайней мере, с середины 90-х гг. Кроме того, за тридцать лет Россия накопила значительный багаж проблем, связанных с частично или полностью непризнанными территориями (Абхазия и Южная Осетия, ДНР и ЛНР, Приднестровье и Нагорный Карабах). Многие из них в той или иной степени оказались обременением для России — как с точки зрения взаимодействия с соседями, так и с точки зрения расширения военно-политического сотрудничества с Западом (можно сослаться на отказ западных стран ратифицировать адаптированный вариант ДОВСЕ, подписанный на саммите ОБСЕ в Стамбуле в ноябре 1999 г. ). После известных событий в Грузии (2008 г.) и украинского кризиса (2014 г.) роль России как гаранта безопасности соседних стран стала вызывать еще больше вопросов.

Во-вторых, Россия могла предложить своим соседям субсидированные цены на нефть, газ и другие товарные позиции своего экспорта. Этот механизм относительно хорошо работал в условиях сохраняющегося дефицита энерго- и сырьевых ресурсов в мире и сопутствующего ему постоянного роста мировых цен на российский экспорт. Не будем забывать, что в первые годы после распада СССР экономики большинства стран СНГ оставались по большинству своих параметров «советскими», а потому энерго- и ресурсоемкими, что предопределяло высокий уровень зависимости этих стран от поставок дешевых энергоносителей и сырья из России.

Однако уже во втором десятилетии XXI века «рынок производителей» сменился «рынком потребителей», который начал постепенно снижать значение российских энергетических бонусов для соседних государств. Медленные, но неизбежные процессы структурных изменений в экономиках большинства стран СНГ также способствовали процессу «экономической эмансипации» стран СНГ от России. Этот процесс получил дополнительный импульс в виде начавшегося во всем мире перехода на «чистые» источники энергии. А российские энергетические компании со временем стали все меньше и меньше готовы жертвовать своими специфическими корпоративными интересами во имя абстрактных государственных геополитических приоритетов.

Анастасия Власкина:
Страны Центральной Азии в поисках национальной идентичности

В-третьих, Москва стремилась привлечь своих соседей путем создания для них льготных условий выхода на российский рынок товаров и услуг, а также на рынок труда (трудовая миграция из стран СНГ). Такие преференции имели существенное значение в условиях стремительного роста российской экономики в первом десятилетии XXI века и нежелания или неготовности большинства стран СНГ активно осваивать потребительские и трудовые рынки «дальнего зарубежья».

Но даже и эти возможности год от года теряли свое значение для Москвы. С начала второго десятилетия текущего столетия российская экономика утрачивает былую динамику, все больше отставая от среднемировых темпов роста. Страны СНГ, со своей стороны, все больше диверсифицируют внешнеэкономические связи, расширяют сотрудничество с Китаем, Европейским союзом, с Южной Азией и Ближним Востоком. Определенную роль в этом процессе сыграли ограничительные экономические меры, которые Москва неоднократно применяла к Грузии, Украине, Молдове и даже к Беларуси, заставляя эти страны более агрессивно развивать альтернативные экспортные рынки. После 2014 г. экономическое сотрудничество на территории бывшего СССР сдерживалось еще и очевидным нежеланием партнеров России идти на риски навлечь на себя вторичные санкции Запада, связанные с усилением западного санкционного давления на Москву.

В-четвертых, Россия претендовала на роль «представителя интересов» государств СНГ в международных организациях, начиная от Совета Безопасности ООН и заканчивая G8 и G20. Но со временем эта задача становилась все менее и менее выполнимой — интересы Москвы и ее ближайших соседей все яснее расходились, солидарное голосование в международных организациях становилось все менее и менее достижимым, а столкновения интересов на многих многосторонних форумах становились все более частыми. Даже в таких эксклюзивных форматах, как ШОС, позиции Москвы и столиц других стран СНГ часто расходились очень далеко.

Общий набор российских внешнеполитических ресурсов, использовавшихся для работы со странами «ближнего зарубежья», конечно, никогда не ограничивался четырьмя упомянутыми выше инструментами. Существовали также возможности экспорта образования с бюджетными квотами для студентов из СНГ, многочисленные программы продвижения русской культуры и языка, механизмы создания двусторонних и многосторонних технологических цепочек и т.д. Но все эти инструменты в условиях низкой динамики развития экономики России имели лишь ограниченную эффективность. Ограничения становились особенно очевидными с учетом присутствия на территории бывшего СССР многих альтернативных партнеров — от Китая до Евросоюза — активно осваивающих постсоветское пространство, а также в свете все новых и новых санкций, вводимых против России Западом после 2014 г.

Кроме того, формирование новых национальных идентичностей в бывших советских республиках основывалось во многом на максимально возможном дистанцировании от России — включая ее историю, культуру и язык. Россия неизбежно оказалась в положении символического «другого», от которого в процессе государственного строительства должен был оттолкнуться этнический и культурный национализм бывших имперских окраин. Поэтому подъем антироссийского национализма во многих странах СНГ, создание альтернативных «национальных историй» и формирование новой национально-этнической политической мифологии, критическое переосмысление опыта совместной жизни в советском многонациональном государстве — все это было практически неизбежно, хотя и проявлялось по-разному в различных точках постсоветского пространства.

В настоящее время трудно построить какую-либо полную и убедительную картину того, как именно происходила эволюция российских подходов к ближайшим соседям Москвы. Возможно, когда-нибудь пока закрытые архивные данные позволят всесторонне проанализировать горячие дискуссии, которые, несомненно, имели место по этому вопросу в «ближних кругах» Бориса Ельцина и Владимира Путина. Тем не менее можно предположить, что война в Грузии в августе 2008 г. и, особенно, последующее признание Абхазии и Южной Осетии независимыми государствами уже стали итогом существенной трансформации первоначальной стратегии Кремля по отношению к своим партнерам на постсоветском пространстве.

В конце концов, уже в 2008 г. было совершенно ясно, что дипломатическое признание двух отколовшихся регионов Грузии создало долгосрочную фундаментальную проблему в отношениях между Москвой и Тбилиси, поскольку ни одно грузинское правительство не могло и не сможет смириться с потерей одной пятой территории страны. А без активного и заинтересованного участия Тбилиси никакие попытки всеобъемлющей экономической или политической региональной реинтеграции Южного Кавказа под российским руководством невозможны даже в теории.

Доклад РСМД
Быть на голову выше всех: Россия 30 лет спустя

Но, конечно, гораздо более четким показателем пересмотра прежних настроений стало поведение Кремля во время украинского кризиса 2014 г. , которое так существенно отличалось от российской реакции на «оранжевую революцию» в Киве десятилетием ранее. Быстрая операция в Крыму и решительная поддержка руководства самопровозглашенных ДНР и ЛНР на востоке Украины, крайне жесткая официальная риторика в отношении нового украинского руководства — все это стало недвусмысленным сигналом о том, что Кремль готов принять долгосрочную враждебность Украины (или, по крайней мере, украинского политического мейнстрима) по отношению к России как историческую неизбежность. Соответственно, события 2014 г. положили конец любым планам по всесторонней реинтеграции постсоветского пространства вокруг России, если к тому времени такие планы еще существовали.

С этого момента особенно заметным становится процесс перевода отношений с постсоветскими государствами на «хозрасчетную» основу, включая постепенное сокращение прямых и косвенных экономических субсидий соседям России, последовательную защиту российских интересов в торгово-инвестиционной сфере, активную конкуренцию с ближними соседями на рынках третьих стран и т. д. Конечно, многосторонние экономические проекты продолжались: в частности, в 2015 г. начал действовать Евразийский экономический союз (ЕАЭС). Однако значение ЕАЭС для России всегда оставалось весьма ограниченным — на долю стран-членов этой организации приходится менее 10% от общего объема российской внешней торговли (в то время как доля Евросоюза во внешней торговле Германии составляет почти 60%).

Хотя ЕАЭС, безусловно, остается важным механизмом продвижения экономических интересов Москвы, движение к единому экономическому пространству внутри этой структуры идет очень медленно, что особенно заметно на фоне активных интеграционных процессов в других регионах мира. Осторожные попытки Москвы придать ЕАЭС политическое измерение не получили видимой поддержки других стран-членов и не дали ощутимых результатов.

Начало «специальной военной операции» на территории Украины явно является исключением из тенденции к более сдержанному, менее рискованному и более прагматичному подходу к постсоветскому пространству. По всей видимости, в глазах российского руководства ориентированная на Запад Украина, тесно сотрудничающая с НАТО, представляла бы собой экзистенциальный вызов не только интересам безопасности России, но даже и самому существованию России в ее нынешнем виде. Пока, разумеется, еще преждевременно анализировать результаты российской операции на территории Украины, но можно предположить, что будущие историки отметят спецоперацию как последний акт тридцатилетней драмы Москвы, тяжело расстававшейся со своим старым имперским наследием.

Парадоксальным результатом внешней политики России за последние тридцать лет является, в частности, то, что страна смогла превратиться в очень активную и влиятельную глобальную державу, так и не став вполне легитимным региональным лидером. Более того, российский внешнеполитический глобализм последних лет можно считать своеобразной политической компенсацией за многочисленные неудачи Москвы в попытках выстроить конструктивные и стабильные отношения со многими ближайшими соседями. В чем-то эта компенсация оказалась вполне адекватной, а в чем-то и нет. Тем не менее задача выстраивания конструктивных, если не дружеских отношений с ближайшими соседями рано или поздно должна занять свое законное место на вершине всей системы внешнеполитических приоритетов Москвы. Сегодня решить эту задачу по понятным причинам будет намного сложнее, чем это было в 1991 г. И тем не менее без ее решения любые, пусть даже самые впечатляющие успехи в других областях российской внешней политики со временем будут неизбежно обесцениваться.

Впервые опубликовано в Internationale Politik Quarterly.

Please enable JavaScript to view the comments powered by Disqus.

Карлос Мартинес: Конец начала. Уроки распада СССР (мягкая обложка)

Перейти к содержанию

£6.00

Союз Советских Социалистических Республик (СССР) – государство рабочих и крестьян – просуществовал всего семьдесят лет. Его нет уже четверть века. Существующие социалистические государства сталкиваются со многими из тех же внешних давлений, с которыми столкнулся Советский Союз; будущие социалистические государства тоже. В попытках найти решения таких проблем детали распада Советского Союза составляют одни из самых важных исторических данных, которыми мы располагаем. Чем больше наше движение сможет узнать о советском опыте, тем лучше мы будем подготовлены к предотвращению исторических неудач и поражений в будущем, и тем лучше мы будем подготовлены к разработке убедительного, убедительного видения социализма, актуального здесь и сейчас. . Карлос Мартинес возвращается к наследию СССР, прослеживает уроки, которые необходимо извлечь из этого решающего социалистического эксперимента, и предлагает захватывающее повествование о его крахе.

Нет в наличии

Категория: Без категорий

Описание
Дополнительная информация

Описание

Союз Советских Социалистических Республик (СССР) – рабоче-крестьянское государство – просуществовал всего семьдесят лет. Его нет уже четверть века. Существующие социалистические государства сталкиваются со многими из тех же внешних давлений, с которыми столкнулся Советский Союз; будущие социалистические государства тоже. Помимо вмешательства со стороны империалистического мира, социалистические эксперименты до сих пор сталкивались с рядом внутренних проблем: как поддерживать экономический рост перед лицом постоянно меняющихся потребностей и ожиданий; как сохранить революционный импульс во втором, третьем и четвертом поколениях революции; как сбалансировать революционную интернационалистскую внешнюю политику с необходимостью поддержания мирного сосуществования с капиталистическим миром; как избежать экономической и дипломатической изоляции и воспользоваться последними мировыми достижениями в области науки и техники.

При поиске решений таких проблем детали распада Советского Союза составляют одни из самых важных исторических данных, которыми мы располагаем. Чем больше наше движение сможет узнать о советском опыте, тем лучше мы будем подготовлены к предотвращению исторических неудач и поражений в будущем, и тем лучше мы будем подготовлены к разработке убедительного, убедительного видения социализма, актуального здесь и сейчас. . Карлос Мартинес возвращается к наследию СССР, прослеживает уроки, которые необходимо извлечь из этого решающего социалистического эксперимента, и предлагает захватывающее повествование о его крахе.

Обзор Эндрю Мюррея можно найти на Morning Star.

Об авторе

Карлос Мартинес — активист, писатель и музыкант из Лондона. Он ведет блог политической истории Invent the Future. Его основные интересы — история «реально существующего социализма» и стратегии борьбы с империализмом и построения социализма в 21 веке.

Обратите внимание, что Конец начала также доступен в формате Kindle: US | Великобритания | Австралия | Канада.

Дополнительная информация

Вес	250 г
Размеры	21 × 15 × 2 см

Проект MUSE — Интерпретации конца Советского Союза: три парадигмы

Можно было ожидать, что распад Советского Союза и конец коммунистического правления в России разрешит доминирующие споры среди исследователей советской истории и политики во время холодной войны: был ли советский режим тоталитарной диктатурой или модернизирующимся обществом? Тоталитарная школа определяла советский режим как идеологически управляемую диктатуру, нацеленную на тотальный контроль над управляемым ею обществом. Это драматическое исчезновение СССР осенью 1991 был немедленно воспринят теми, кто придерживался тоталитарной модели, как подтверждение их точки зрения. К такому выводу пришли двое наиболее известных ученых в этой области. Мартин Малиа утверждал: «Можно подумать, что великий крах 1989–1991 годов решил бы эти вопросы раз и навсегда, сделав вывод о нереформируемости коммунизма, поскольку на самом деле он не смог реформироваться». ¹ Вальтер Лакер добавил: «Для тех на Западе, которые годами утверждали, что Советский Союз медленно, но неуклонно продвигается к большей свободе и процветанию, падение империи стало драматическим опровержением их теорий». ²

Однако это не так очевидно, как предполагают, поскольку «великий крах» и «падение империи» — это не эмпирические реалии, а концепции с высокой интерпретацией. Во-первых, «великий крах» Советского Союза, казалось бы, имеет мало общего с крушением других автократических или авторитарных режимов. Практически не было насилия – ни анархических бунтов, ни массовых репрессий, ни гражданской войны. Народные демонстрации никогда не выходили за рамки политического поведения, которое считается нормальным в современных демократических обществах. Правительство также не было «свергнуто». Никакие правительственные здания не были штурмованы. Ни один из бывших лидеров не был казнен или даже арестован! ³ Коммунистическая партия Советского Союза без боя отказалась от власти, а Верховный Совет мирным голосованием проголосовал за самоликвидацию. Кроме того, вряд ли произошло изменение политического руководства [End Page 395] или административного персонала; постсоветские республики в основном управляются бывшими членами Коммунистической партии. Возможно, самое главное, не было немедленного изменения конституции. Никаких новых правительств создано не было; новых состояний не появилось. Республики бывшего Советского Союза некоторое время продолжали действовать по Конституции СССР 1977 (с изменениями). Чтобы назвать это «крахом» в том смысле, что Франция рухнула в 1789 г. , Китай — в 1911 г. или Россия — в 1917 г., требуется значительная интерпретационная ловкость. Подчеркивая преемственность, некоторые бывшие «ревизионисты» (как мы увидим) продолжают утверждать, что аргументы в пользу тоталитарной модели до сих пор не доказаны.

Во-вторых, даже если продолжать воспринимать распад Советского Союза осенью 1991 года как «крах» (внезапное исчезновение сверхдержавы, безусловно, было примечательным и беспрецедентным событием), тем не менее можно провести различие между два категорически различных процесса: конец тоталитарного режима и распад федеративного государства, или, по выражению Лакера, «падение империи». Можно было бы утверждать, что тоталитаризм уже переформировался, а Советский Союз уже «сошелся» с Западом за некоторое время до того, как Советское государство прекратило свое существование. Упомянем несколько важных изменений: в 1986–87 политических заключенных были освобождены, цензура прессы прекратилась, в 1989 году Коммунистическая партия ввела выборы с тайным голосованием и несколькими кандидатами, и были сформированы первые независимые политические партии, в 1990 году Коммунистическая партия отказалась от своей «ведущей роли» в управлении государством.