Содержание
Б. Рыбаков. Князь Игорь и хан Кончак[48]. Ледовое побоище и другие «мифы» русской истории
Б. Рыбаков. Князь Игорь и хан Кончак[48]
«Игорь Святославич родился в 1151 г. В этом году его отец в союзе с сыном половецкого хана Боняка пытался овладеть Киевом. Приглашение половцев в качестве своих союзников для войны с русскими князьями было, как видим, давней семейной традицией чернигово-северских Ольговичей, прямых потомков деда Игоря — Олега Гориславича, женившего своего сына на дочери половецкого хана Аепы (вспомним, кстати, и женитьбу сына Игоря на Кончаковне).
Кончак был внуком знаменитого Шарукана Старого, того предводителя половцев во время страшного нашествия 1068 г., когда все русские силы были разбиты под Переяславлем. Под властью Кончака находились донецко-азовские кочевья половцев. В середине 1160-х гг. «уведавши половци, оже князи не в любви живуть — шедше в Порогы (на Днепре) начата пакостити гречником (купцам, возившим по Днепру товары в Византию)».
В 1169 г.
Игорь в составе войск Андрея Боголюбского участвовал в разгроме Киева, а вскоре в войну за Киев включился и Кончак «с родом своим».
Первая встреча Игоря с Кончаком могла состояться в 1171 г., когда Кобяк и Кончак шли к Переяславлю, а молодой двадцатилетний княжич Игорь был послан в степь догнать один из таких половецких разъездов («рать малу»). Два года спустя Игорь в составе «иных молодших князей» вновь участвует в походе на Киев.
На протяжении 1170-х гг. Игорь действует как вассал своего старшего брата Олега Святославича, крутого и задиристого князя, воевавшего и с половцами, и с русскими князьями. Недаром в 1185 г. хан Гзак после разгрома на Каяле стремился именно в Северскую землю; она, во-первых, стала совершенно беззащитной (там «ся остале жены и дети — готов нам полон собран, Емлем же городы без опаса!»), а во-вторых, Гзак хотел отомстить за походы Олега Северского с братьями.
Со Святославом Киевским у Олега и его братьев были враждебные отношения.
В августе 1179 г.
«злу начальник Кончак» напал на Переяславское княжество и «много зла створи крестьяном: оних плениша, а иныи избиша, множайшия же избиша младенець». Святослав Всеволодич Киевский отогнал Кончака за Сулу. Говоря об этих событиях, летописец написал загадочную фразу, порицающую тех, кто «любить врагы божия», подразумевая русских союзников «безбожного» Кончака.
Через четыре месяца, в январе 1180 г., скончался Олег Святославич, и князем Северской земли на два десятка лет стал его брат — Игорь, а в Чернигове утвердился его кузен Ярослав Всеволодич, постоянно поддерживавший Игоря и, как увидим дальше, Кончака.
Отношения со Святославом остались холодными. Когда великий князь предложил войну с крупнейшими монархами Руси (по иронии судьбы, это произошло в городке Любече, где в 1097 г. были приняты решения о прекращении распрей и усобиц), Игорь будто бы выступил против войны. Слащавая фраза попала в общий киевский летописный свод, очевидно, из личной летописи Игоря. «Отец, — обратился Игорь к Святославу, — главное, это чтобы был мир и тишина, но если так не получается, то лишь бы ты был здоров».
В руках русского историка В.Н. Татищева были летописи, не сохранившиеся до наших дней. Они расширяют фонд наших сведений о русской жизни XII в. В его извлечениях из не дошедших до нас летописей эта отрывочная фраза дана полностью; там говорится, что нужно «согласяся обще всем рускую землю от половец оборонять», и высказан упрек Святославу, который не советовался с князьями и боярами. Таковы были слова придворного летописца. Напрасно наши литературоведы так доверчиво относятся к ним: «Сам Игорь Святославич обращает всю свою неукротимую энергию против половцев, он рвет со своей прежней политикой, раскаивается в ней, объявляет себя врагом своих прежних союзников — хана Кобяка и хана Кончака» (Д.С. Лихачев. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. Л., 1985. С. 158).
Проанализируем внимательно весь ход событий в первой половине 1180-х гг.
Пока Святослав воевал в Суздальской земле, Игорь и Ярослав Черниговский совместно с половцами Кончака и Кобяка в 1180 г. добрались до Друцка (около 400 км от Новгорода-Северского) и сражались там с русскими князьями Полоцкого княжества и смоленским князем Давыдом Ростиславичем.
Это было сделано Игорем Святославичем вопреки прямому приказанию великого князя.
Отсюда Игорь, Кончак и Кобяк (ведя собою 2000 русских пленных) отправились к Киеву бороться с Ростиславичами. «Половци же испросиша у Святослава (Киевского) Игоря» в качестве общего полководца и расположились в окрестностях Киева, где были разбиты и изгнаны войсками киевских бояр. Здесь были убиты брат Кончака, половецкие ханы и взяты в плен двое сыновей Кончака: «Игорь же видев половцы побеж дены и тако с Кончаком въскочивша в лодью бежа (вверх по Днепру) на Городець к Чернигову».
Киевское боярство («мужи» Рюрика Ростиславича) сумело окончательно отделить Святослава Всеволодича от Игоря, посадив на киевский престол сразу двоих представителей разных, враждовавших между собой, княжеских ветвей: Святослава из «Ольговичей» и Рюрика из «Мономашичей».
С этого времени началось резкое размежевание правобережных князей «Киевской стороны» и левобережных князей Чернигово-Северских земель (Ярослава Черниговского и Игоря Северского).
Киевские князья организовывали оборону и походы в степь, а Игорь и Ярослав уклонялись, вступая в союзнические отношения с Кончаком.
Каким же было «раскаяние» Игоря и насколько он в действительности порвал союзные связи с Кончаком после бегства с ним в одной ладье?
Третий (начиная с 1179 г.) поход «безбожного» Кончака на Русь состоялся в конце февраля 1184 г., но Ярослав Черниговский уговаривал подождать с нападением на Кончака до лета. Были посланы лишь «молодшие» князья — Игорь и Владимир Переяславский, сразу же заспорившие между собой по поводу того, кому из них ехать в авангарде, то есть кому достанутся первые трофеи. Ссора перешла в военные действия. Отправив главные киевские полки домой, князья с дружинами начали грабить русские города: Владимир Глебович захватил северские города Игоря, а Игорь разгромил город Глебов, построенный, очевидно, отцом Владимира. Разгром был ужасен, как сообщает Ипатьевская летопись:
«Тогда бо не мало зло подъяша безвиньнии хрестьяни….
.И все смятено пленом и скорбью тогда бывшею; живии мертвым завидять… мужи же пресекаеми и рассекаеми бывають, жены же оскверняеми…»
Оправдаться перед Киевом Игорь мог лишь тем, что на пути ему попалось какое-то кочевье, застигнутое весенним половодьем. Но летописец ни слова не говорит о том, было ли это на самом деле.
Летом 1184 г. киевские князья-соправители замыслили и осуществили общий поход против половцев, возглавляемых ханом Кобяком. Он завершился 30 июля в зоне днепровских порогов и Орели грандиозной победой: в плен были взяты сам Кобяк Карлыевич, его двое сыновей й полтора десятка менее знатных ханов. Всего пленено 7000 половцев. Об этой победе весьма торжественно сказано в «Слове о полку Игореве»:
«Святьслав грозный великый Киевский… Наступи на землю Половецкую.
А поганого Кобяка из Луку моря от железных великих плъков половецкых.
Яко вихр выторже.
И падеся Кобяк в граде Киеве, в гриднице Святъславли».
Поход, расчистивший от степняков такую международную магистраль, как Днепр, прославил русских в Европе:
«Ту Немци и Венедица.
Ту Греци (Византийская империя) и Морава (Чехия).
Поют славу Святославлю».
В нем участвовало не менее 14 князей, но ни Ярослава Черниговского, ни Игоря Северского в их числе не было. На предложение Святослава оба князя ответили отказом: «Далече ны (нам) есть ити вниз Днепра».
А как в это время действовал Игорь? Собрав тех своих родичей-вассалов, с которыми он в следующем году предпримет тайный сепаратный поход, завершившийся на Каяле, Игорь предложил им следующий план: когда половецкие воины направятся к Днепру навстречу русским войскам Святослава, в отсутствие половецких войск, «без них кушаимся (попытаемся) на вежах (юрты) их ударити». Но ведь в юртах в основном оставались женщины и дети?!
Объектом нападения были выбраны кочевья по р. Мерлу, не входившие (согласно исследованиям доктора исторических наук С.А. Плетневой) ни во владения Кончака, ни Кобяка. Хозяин этих пастбищ, судя по летописи, некий Обовлы Костукович, располагал всего четырьмястами всадниками.
Победа Ольговичей была предрешена.
Наступил грозный 1185 год. В феврале «пошел бяше окаянный и безбожный и треклятый Кончак со множеством половець на Русь, похупся (стремясь) яко пленити хотя грады рускые и пожещи огным…» (у Кончака были катапульты, стрелявшие «живым огнем»).
Ярослав Черниговский посылает к Кончаку боярина Ольстина Олексича послом о мире и нейтралитете.
Игорь уверяет посланца Святослава, приглашающего его принять участие в общерусском походе, что половцы всем общий враг и не дай бог кому-либо отказаться от похода на них. И в то же время Игорь собирает свои дружины к пограничной Суле, но с киевскими войсками не соединился из-за того, что ему будто бы помешал сильный туман.
Святослав же и Рюрик, не медля, двинулись на юг и около р. Хорола 1 марта 1185 г. настигли Кончака, пленив небольшую часть его войска («меньшицу»). Но главные же силы Кончака, за которыми гнался шеститысячный корпус всадников торков, служивших Киеву, ушли в четвертый раз безнаказанно.
Благодаря весенней ростепели («бяшет бо тала стопа за Хоролом») Кончак перебрался за Хорол (протекающий в 25–30 км от Сулы) и в распутицу «снесе Сулу пешь ходя, котел нося на плечеву».
А на Суле, как мы помним, за несколько дней до появления здесь отступающего по «талой стопе» Кончака были собраны дружины Игоря.
У нас нет документальных доказательств о переговорах Игоря с Кончаком, но в следующем месяце Игорь отправился в поход в Половецкую степь уже как сват Кончака. Это обычный для средневековья метод заключения союзов: договор монархов о союзе скреплялся браком их детей. «Договоренность могла быть достигнута в короткий промежуток: начало марта — середина апреля 1185 г. А раньше? Кто знает, быть может, обо всем было договорено еще в спасительной ладье? Но когда Игорь был взят в плен на берегу Каялы «реки половецкой», Кончак поручился за него, как за будущего свекра своей Кончаковны. Владимир, сын Игоря, действительно женился на ханской дочери.
В ожидании пятого нашествия Кончака русские князья задумали еще один поход в степь, на «Дон» (Северский Донец) на все лето 1185 г.
Нужна была мобилизация всех русских сил, и Святослав отправился сам в Корачев на пограничье с владениями Всеволода Большое Гнездо, обещавшего ему два года тому назад, что если ему «на иноверных помочь потребна — я не обленюся сам придти или все мои войска тебе послать». Святослав рассчитывал на помощь многих русских князей, и в том числе, разумеется, на поддержку родного брата Ярослава и на Игоря, клявшегося месяц или два тому назад, что «не дай бог на поганые (половцы-язычники) ездя, ся отрещи».
Каково же было удивление и возмущение великого князя, когда на обратном пути из Корачева, проплывая через Новгород-Северский, он узнал, что, воспользовавшись его отъездом, Игорь ушел тайком в поход, нарушив тем самым большой стратегический план войны с Кончаком, властелином степного «Дона».
Но, может быть, самонадеянный Игорь решил, что в одиночку, одним своим «Олеговым хоробрым гнездом» он справится с могущественным ханом? Недаром некоторые современники обвиняли Ольговичей в зависти к славе прошлогодних победителей Кобяка: «Мы есмы ци не князи же? Пойдем! Такы же собе хвалы добудем!»
Где же произошла битва Игоря с половцами? Для правильного ответа необходимо точно определить ту часть обширной степи, в которую князь Игорь направил свои обреченные дружины.
Из известного нам ориентира — речки Сальницы (в районе современного города Изюма) проведем широкую дугу радиусом в 40–80 километров — это то расстояние, какое конное войско может пройти за полдня и короткую майскую ночь. Сузить район поиска нам помогает Ярославна. Стремясь помочь раненому мужу, она взывает не к Дону, в бассейне которого многие исследователи и краеведы ищут неуловимую Кая-лу, а к Днепру Словутичу. Поэтому место битвы следует искать в пространстве между водоразделом Дона и Днепра и той дугой, которая проведена на основе расчета времени передвижения Игоревой конницы.
Здесь, в 65 километрах от Сальницы, найдется река Сюурлей, одним из значений которой в тюркских языках является «много быков». Это приток Самары, впадающий в Днепр. Река течет с небольшого безводного (Ярославна опять права), плато, с которого во все стороны разбегаются реки с «бычьими» именами: Бык — приток Самары, Бычок — приток Быка, Бычок — приток Казенного Торца, Бычок — приток Сухого Торца и Бык — приток Кривого Торца.
Действительно, «много быков», вполне достаточно для того, чтобы единственную речку без такого обозначения включить в это сообщество и назвать Сюурлей — Много Быков. В шести километрах от речки есть Белое озеро: оно могло быть тем озером, на берегу которого Игорь видел Буй-Тура Всеволода «бьяхуся идуще вкруг при озере». А в десяти килиметрах от озера есть каменистый пятнадцатикилометровый овраг «Скелеватой», что в переводе на русский язык будет звучать как «Каменистый», а на тюркском — Каяла.
Владения Кончака, как выяснено С.А. Плетневой (подробнее см. статью в этом номере журнала), лежали в стороне, ближе к Донцу, а в этой части степи были какие-то отдельные кочевья — вроде тех, на которые Игорь напал год тому назад. Трудно было бы ожидать, что князь, только что решивший скрепить свой союз с Кончаком браком своего старшего сына, поведет дружины на владения своего грозного свата. Он, очевидно, и не сделал этого.
Нападение же Кончака на Игоря после битвы на Сюурлее, по всей вероятности, связано с общей ситуацией в Половецком поле; в предвидении предстоящего общерусского похода (предвестником которого был апрельский рейд киевского отряда) на половцев Кончак был заинтересован в том, чтобы не нарушалось единство «всего языка половецкого», которое ему, Кончаку, удалось создать.
А мы знаем, что после победы Игоря на Сюурлее, когда русские обогатились красными девками половецкими, и золотом, и парчой, побежденные половцы «послашася по всей земли своей» гонцов, и Кончак не ног им отказать в помощи, но какие-то симпатии к своему союзнику сохранил. На поле боя он поручился за Игоря и начал переговоры с ханом Гзаком, стремившимся разорить Северское княжество; Кончак так и не пошел в землю Игоря. Потом Кончак предоставил пленному Игорю весьма вольготную жизнь, окружив его свитой в 20 знатных «господичев», позволял князю ездить «где хочешь» и охотиться с ястребами. Кончак разрешил Игорю даже привести из Руси попа «со святою службою». Даже после побега Игоря из плена Кончак оградил его сына от участи заложника и не позволил «ростреляти соколиче злачеными стрелами». Свадьба Владимира и Кончаковны состоялась.
Спустя шесть лет после этих событий, в 1191 году, Игорь организует новый поход Ольговичей на половцев, и на этот раз он был верен себе; удар был нанесен не Кончаку, а хану Гзаку на его кочевья по Осколу.
Сказанного вполне достаточно для того, чтобы предостеречь от идеализации Игоря: не объявлял Игорь после 1181 года «себя врагом своих прежних союзников — хана Кобяка и хана Кончака». На протяжении нескольких лет он находился в союзнических отношениях с Кончаком и ни одного похода против этого хана не совершил.
Иногда в качестве доказательства резкого перелома в политике новгород-северского князя приводится почему-то принимаемый за княжескую летопись Игоря киевский летописный свод 1198 года (из которого взята большая часть приведенных выше сведений). Свод очень сложен по составу, в нем есть фрагменты летописания и Святослава, и Рюрика, и Андрея Боголюбского, и незначительные фрагменты личной летописи Игоря, но считать всю эту сложную летописную мозаику конца XII века летописью одного Игоря, выражающей только его взгляды, крайне неосторожно.
Как же автор «Слова» оценивал деятельность Игоря? Следует помнить, что создатель «Слова» говорил легчайшими намеками, иносказаниями, а иной раз красноречивым умолчанием.
При первой встрече с Игорем он вкладывает в его уста слова о том, что «лучше быть изрубленным, чем пленным!». Но ведь слушатели знали, что Игорю досталась наименее рыцарственная доля — он оказался пленником.
Цель похода в объяснении самого Игоря не в защите Руси; ему, гордому князю, хочется дойти до края Половецкой земли, испить шеломом Дону. Это сбылось: дошел, испил.
А вот первое обвинение автора поэмы содержится уже в начале поэмы, и скрыто оно среди намеков:
1. «Комони ржут за Сулою».
Весна. Половцы пригнали свои табуны к пограничной Суле.
2. «Звенить слава в Кыеве».
Киевский боярин Роман Нездилович вернулся 21 апреля из удачного похода в степь. Это первый день пасхи; в Киеве звонят колокола.
3. «Трубы трубять в Новеграде».
Игорь объявляет 23 апреля в своей столице начало похода.
4. «Стоять стязи в Путивле».
Полки уже заранее, до княжеского сигнала, собраны и стоят наготове (как и куряне Всеволода) в одном дне пути от пограничной Сулы.
В четвертой фразе предполагаемого запева содержится обвинение, выясняющееся из анализа событий марта — апреля 1185 года. Очевидно, Игорь не распускал полков, собранных в те дни, когда «туман» помешал ему принять участие в походе против Кончака.
Рыцарственные куряне, которыми мы так восхищаемся, изображены в поэме не защитниками Руси, а смелыми удальцами, разъезжающими по степи «ищучи себе чести, а князю — славе».
Второе и очень серьезное обвинение Игоря и его сподвижников — победа при первой встрече с половецким кочевьем, когда конница юного Святослава Ольговича, «рассушась стрелами по полю, помчаша красный девкы половецкыя». Всей Игоревой рати из-за погони за трофеями пришлось заночевать на месте, а вследствие этого погибнуть. Летописец по этому поводу употребил только одно слово — «ополонишаася». Автор же «Слова…» красиво, но беспощадно перечисляет все категории богатой добычи, а затем еще раз противопоставляет свои слова реальности; победитель Игорь достоин быть награжденным червленым стягом с серебряным отружием… но «третьего дни к полуднию падоша стязи Игоревы».
Об участии самого Игоря в трехдневном сражении сказано непозволительно мало — всего-навсего три слова: «Игорь полки заворочает». Разве это герой поэмы? Его здесь нет.
Когда автор переходит к трагическому финалу событий, он не забывает напомнить слушателям: «сваты попоиша, а сами полегоша». Игорь — сват Кончака, но он жив, а полегли его воины. Это — третье обвинение.
Четвертое обвинение — туча и тоска Руси, плач овдовевших русских женщин в результате нападения половцев.
Пятое обвинение — речь Святослава: осужден преждевременный поход, поражение на Каяле Игоря и Всеволода, степняки «по Руси и по Суле грады поделиша». Кончак наступал на Киев и Переяславль широким фронтом — по правому и по левому берегу Днепра. Поражение усилило половцев-тюрок. Рано князья начали «себе славы искать».
В поэме прямо и иносказательно перечислено много провинностей Игоря, поэтому нельзя считать, что автор прославлял Игоря, или — что еще абсурднее — будто Игорь «разрешил» написать поэму о себе, или сам написал об этом. Автор «Слова…» был не слугой, а судьей Игоря.
Но почему же создается впечатление, что он славит Игоря, подчеркивает храбрость Олегова гнезда, призывает всех князей вступить в золотые стремена «за обиду сего времени, за землю Русскую, за раны Игоревы, буего Святославлича»?
По всей вероятности, потому, что в тех условиях, когда Игорь вернулся («по малых днех») из плена осенью 1185 года и прибыл к Святославу и Рюрику в Киев за помощью, перед русскими патриотами стояли две важнейшие задачи: во-первых, сплотить воедино всех русских князей, прекратив «княжее непособие», и, во-вторых, оторвать Игоря от союза с Кончаком и заставить остальных князей простить виновного.
Соглашение, очевидно, было достигнуто в дни пребывания освобожденного Игоря в Киеве у князей-соправителей. И в следующий, уже шестой поход против Кончака в 1187 году в объединение выступили все русские князья как киевской, так и черниговской стороны.
Только в таком случае становится понятной радостная, мажорная концовка великой поэмы: «Страны рады, грады веселы».
Радость выражена по поводу успешного решения ближайших судеб Руси в связи с тем, что на переговорах о помощи, очевидно, решено было воссоединить все части государственного организма: тело (Русь), голову (Киев) и плечо (левый фланг Руси, Северскую землю Игоря.
«Страны рады, грады веселы!»
Глава VI Князь Игорь. 912—945 г.
Глава VI
Князь Игорь. 912—945 г.
Бунт Древлян. Явление Печенегов. Нападение Игоря на Грецию. Договор с Греками. Убиение Игоря.Игорь в зрелом возрасте мужа приял власть опасную: ибо современники и потомство требуют величия от наследников Государя великого или презирают
Глава VI КНЯЗЬ ИГОРЬ. Г. 912-945
Глава VI
КНЯЗЬ ИГОРЬ. Г. 912-945
Бунт Древлян. Явление Печенегов. Нападение Игоря на Грецию. Договор с Греками. Убиение Игоря.
Игорь в зрелом возрасте мужа приял власть опасную: ибо современники и потомство требуют величия от наследников Государя великого или презирают
Глава XI ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ ОЛЬГОВИЧ
Глава XI
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ ОЛЬГОВИЧ
Вече в Киеве. Измена Киевлян. Речь Изяслава. Корыстолюбие Черниговских Князей. Предательство. Игорь взят в плен. Грабеж в Киеве.
Игорь, предав земле тело Всеволода, собрал Киевлян среди двора Ярославова, требовал вторичного обета
Где погиб князь Игорь?
Где погиб князь Игорь?
Относительно недавно, летом 2008 года, в российской прессе появилось сенсационное сообщение: найдено место предполагаемой казни легендарного князя Игоря, супруга княгини Ольги! Украинские исследователи утверждали, что точно знают, где древляне
33.
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ
33. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ
Густыми и темными были псковские леса. Десяток верст от города — а уже глухомань. Лишь кое-где между громадами вековых деревьев и зарослями кустарника змеились неприметные тропинки. Погожим летним днем по такой тропинке вышел на берег реки молодой
17. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ II, СЫН ОЛЕГА
17. ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ II, СЫН ОЛЕГА
Клятва по нужде. Турова божница. Киевлян мятеж. Ратша. От суда положенное. На следующий день после смерти и погребения Всеволода приехал Игорь в Киев и встречен по обычаю. Придя же в дом Ярославов, созвал киевских вельмож и всех знатных
Князь Игорь (912–945)
Князь Игорь (912–945)
В 913–914 гг. ладьи русов совершили военный поход на юг Каспия. Видимо, инициаторами предприятия выступили купцы Итиля и Семендера, стремившиеся к контролю над торговыми путями, ведшими в Багдад и в иные города Востока. В первые десятилетия X в.
Князь Игорь. 912–945 гг.
Князь Игорь. 912–945 гг.
Княжение Игоря вообще не ознаменовалось в памяти народной никаким великим происшествием до самого 941 года, когда Нестор, согласно с Византийскими Историками, описывает войну Игореву с Греками. Сей Князь, подобно Олегу, хотел прославить ею старость
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ
ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ ИГОРЬ
912-945Подданные племена попытались было отложиться (913), привязанные слабыми узами к Киеву, но Игорь сходил на древлян (914) и возложил на них дань больше Олеговой.Новый князь должен был отличиться каким-нибудь необыкновенным подвигом. Игорь вздумал идти в
Князь Игорь и его родичи
Князь Игорь и его родичи
Княжеский род Русской/Киевской земли нельзя было причислить к старинным владетельным родам. Ко времени рождения Игоря, то есть в начале 920-х гг., ему, как и всей Русской/ Киевской земле, по-видимому, едва насчитывалось полсотни лет.Смерть вещего
Глава VI Князь Игорь. г. 912-945
Глава VI
Князь Игорь. г. 912-945
Бунт Древлян. Явление Печенегов. Нападение Игоря на Грецию. Договор с Греками. Убиение Игоря. Игорь в зрелом возрасте мужа приял власть опасную: ибо современники и потомство требуют величия от наследников Государя великого или презирают
Воспитанник Олега — князь Игорь
Воспитанник Олега — князь Игорь
После смерти князя Олега в Киевской Руси в 912–945 годах княжил сын Рюрика — Игорь. Воспитанный варяжским витязем, Игорь, очевидно, перенял от Олега отношение к Царьграду и как к вожделенному источнику обогащения, и как к плацдарму для
Глава XI Великий князь Игорь Ольгович
Глава XI
Великий князь Игорь Ольгович
Вече в Киеве. Измена Киевлян. Речь Изяслава. Корыстолюбие Черниговских Князей. Предательство. Игорь взят в плен. Грабеж в Киеве.Игорь, предав земле тело Всеволода, собрал Киевлян среди двора Ярославова, требовал вторичного обета
Кто написал «Слово о полку Игореве»?
Костин А. СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ — ПОДДЕЛКА ТЫСЯЧЕЛЕТИЯ. — М.: Алгоритм, 2014. — 431 с.
Пушкинистика является самой значительной отраслью русского литературоведения. В последние десятилетия в этой давно и успешно разрабатываемой отрасли появилось направление, представители которого называют себя неопушкинистами[1]. В основном они занимаются не столько творчеством, сколько биографией великого поэта. Неопушкинистам принадлежит много замечательных открытый. Мы узнали, что Пушкин был болен болезнью Паркинсона и поэтому искал смерти. Он к тому же был импотентом и вовсе не был отцом собственных детей, а некоторые дети Натальи Николаевны были на самом деле детьми не Пушкина, а Николая I и П.П. Ланского. Пушкин, оказывается, сам написал и разослал диплом, в котором ему присвоено звание придворного рогоносца. Он же написал сказку «Конек-горбунок». Воронцов любил Пушкина почти как родного сына, и поэт отвечал ему взаимностью. Mы узнаем, что Дантес не стрелял в Пушкина, а его убил снайпер, скрывавшийся в Комендантской даче. В заговоре участвовали Дантес, Геккерн и сам царь Николай I[2]. Неопушкинисты обнаружили и описали много других захватывающих событий. Понятно, что профессионалы пожимают плечами и не реагируют и не обсуждают «достижения» неопушкиноведения.
А теперь нужно объяснить читателю, почему рецензию на книгу Александра Костина, «известного историка и политолога» (так рекламируют его издатели), автора книги в жанре «неопушкинистики», расшифровавшего загадки смерти Сталина, а теперь обратившегося к «Слову о полку Игореве», мы начали с абзаца о пушкиноведении. Дело в том, что наряду с неопушкинистикой в последнее время возник новый культурный феномен, который можно назвать неословистикой. т.е. новым подходом к изучению «Слова о полку Игореве». В отличие от пушкинистики, в «слововедении» действительно очень много настоящих загадок. Важнейшие из них: точное время написания памятника и, соответственно, вопрос о его авторе. Естественно, что здесь неословистам легче нагромождать свои открытия и они вызывают больший интерес и доверие у неискушенных читателей. Поэтому, наверное, иногда полезно откликнуться на очередной труд неословиста.
«Слово…» появилось на свет в эпоху расцвета европейского романтизма, когда возник громадный интерес к литературным памятникам национальных культур. Этот интерес породил волну замечательных литературных подделок (Макферсон, Ганка, Честертон и др.). Когда вдруг был обнаружен никому раннее неизвестный древнерусский шедевр, то, естественно, сразу раздались голоса скептиков, усомнившихся в аутентичности новонайденного текста[3]. К середине ХIХ в. скептические голоса в значительной степени смолкли, так как были опубликованы тексты древнерусской литературы, в которых явственно отразилось влияние «Слова».
Однако уже в ХХ в. известный французский славист А. Мазон высказал и обосновал гипотезу о позднем происхождении памятника. Его идеи развил видный историк А.А. Зимин, написавший основательное и серьезное исследование о позднем происхождении «Слова…». Он назвал автором его архимандрита Иоиля Быковского, первого владельца рукописи.
Мне посчастливилось присутствовать в Пушкинском Доме на длинном, почти трехчасовом докладе Зимина 23 февраля 1963 г. Зал был переполнен. Выступление производило ошеломляющее впечатление. Я был тогда аспирантом, занимался литературой ХVIII в. и не мог, конечно, профессионально судить (тем более на слух) об убедительности доклада. Нo строгость изложения, обилие фактов, логичность выводов делали доклад захватывающе интересным.
Многие ведущие историки древнерусской литературы не согласились с основными положениями доклада. Начиналась оживленная и ожесточенная полемика. Но в научные споры активно вмешались власти, усмотревшие в выступлениях скептиков покушение на национальную святыню, ущемление национальной гордости великого русского народа, создавшего великое произведение, и пр. Книга Зимина была опубликована лишь для закрытого использования (на ротапринте напечатали 101 экземпляр в трех томиках на скверной бумаге слепым шрифтом и выдавали под расписку ученым с требованием возвратить после прочтения). По распоряжению идеологов из ЦК КПСС следующее заседание прошло в Москве в закрытом режиме: пускали строго по списку, в который не попали многие серьезные исследователи. Хотя абсолютное большинство участников требовало книгу издать, власти это предложение проигнорировали, и труд Зимина вышел только в 2006 г., уже после его смерти[4]. Сочувствие интеллигенции было, естественно, на стороне гонимого, и идея позднего происхождения памятника вызывала доброжелательный интерес.
Когда советская власть рухнула, все идеологические запреты рухнули вместе с ней. Стало можно писать что угодно и о чем угодно. Неудивительно, что захватывающий сюжет происхождения «Слова…» привлек внимание любителей «горячего». В серии «Секретные материалы» вышла книга В.М. Богданова и Н.В. Носова «“Слово о полку Игореве” — великая мистификация» с интригующим подзаголовком: «Разгадка тайн великого памятника древнерусской письменности» (2005), а спустя девять лет появилась и рецензируемая нами книга в серии «Величайшие исторические подлоги».
Итак, приступим к чтению. Первая глава называется «Что искал князь Игорь в половецкой степи». Оказывается, князь Игорь вовсе не собирался воевать с половцами. Святослав и князь Игорь замышляли объединиться с половецким князем Кончаком и вернуть России Тьмутаракань. Игорь отправлялся не в военный поход, а в свадебное путешествие: Владимир, сын Игоря, должен был жениться на дочери Кончака. Тяжелое оружие («червленые» щиты, копья и пр.) воины не несли на себе, а везли в обозе для дальнейшего использования в совместном походе. После свадьбы породнившиеся Кончак и Игорь должны были вместе отправиться в поход на Тьмутаракань. Доказательством реальности этого замысла является то, что Тьмутаракань трижды упоминается в «Слове…».
Однако в дело вмешался соперник Кончака Гзак, боявшийся возвышения Кончака. Он осуществил хитрую провокацию: подставил Игореву войску шатры с богатыми товарами («злато и паволокы и драгыя оксамиты» и, главное, «красныя девкы Половецкыя»). Русские соблазнились легкой добычей и свернули с намеченного пути, попав в западню. Tогда Гзак почему-то вдруг объединился с Кончаком, и они, теперь уже вместе, напали на войско Игоря и разгромили его. Так сорвался замысел мудрого Святослава.
Зачем понадобилось сочинить этот исторический роман, мы узнаем позднее[5], а пока переходим к следующей главе: «А.С. Пушкин и “Слово о полку Игореве”». Хорошо известно, что Пушкин был убежденным сторонникoм подлинности «Слова…». Об этом он и писал в неоконченной статье, которая условно называется редакторами «Песнь о полку Игореве». В рецензируемом сочинении она перепечатана целиком, но почему-то не по академическому изданию, а по книге П.В. Анненкова «Материалы для биографии А.С. Пушкина», вышедшей 160 лет тому назад, хотя в позднейшем комментарии к этой книге отмечено, что там статья опубликована «с некоторыми пропусками и неточностями»[6]. По поводу этих пропусков автор разражается негодующими замечаниями о каких-то неизвестных «стилизаторах», сделавших в текст Пушкина «неизвестно когда» «сомни тельные вставки» (с. 134, 143). По-видимому, автор обвиняет в сознательной фальсификации или непрофессионализме известнейших исследователей (В.В. Гиппиуса, Б.М. Эйхенбаума, С.М. Бонди, Н.В. Измайлова и др.), готовивших вышедший в 1949 г. 12-й том академического собрания.
Подобное отношение «неолитературоведов» к профессионалам вообще характерно для их сочинений. Они пишут детективы. Вся история литературы — для них лишь тайны, загадки, мистификации, которые они, Шерлоки Холмсы, успешно разгадывают. А Холмсу противостоит и даже мешает профессионал Лестрейд[7].
Далее рассказывается о встрече Пушкина, который будто был «нетвердо убежден в древности повести», с известным скептиком М.Т. Каченовским. Попутно излагается история отношений поэта с московским профессором, которому походя приписывается хрестоматийно известный отрицательный отзыв А.Г. Глаголева на «Руслана и Людмилу»[8].
Оживленная дискуссия между эрудированным, умным и желчным профессором и Пушкиным, сторонником подлинности «Слова…», имела место в Московском университете 28 сентября 1832 г. Нам корявым языком сообщают, что встреча «была знаковой с точки зрения пересмотра в дальнейшем Пушкиным своей твердой убежденности в древнем происхождении “Слова о полку Игореве”» (с. 157—158). Профессор убедил поэта в своей точке зрения и даже назвал ему имя автора «Слова…». Правда, Каченовский сделал это не во время диспута, о котором потом свидетели рассказывали и печатно и устно, а позднее.
Когда? Последим за рассуждениями автора, но для этого перейдем уже к следующей, третьей главе с интригующим заглавием (не забудем, что перед нами детектив!): «В поисках автора “Слова о полку Игореве”». Если встреча в университете состоялась 28 сентября, то что же делал Пушкин 29-го? И Александр Костин принялся за работу: «Прежде всего я внимательно изучил хронологические данные из жизни А.С. Пушкина за время его пребывание в Москве…» (с. 188). Это изучение выразилось в обращении к популярной книге Н.А. Тарховой «Жизнь Александра Сергеевича Пушкина» (2009)[9]. Из этой книги автор узнал, что Пушкин 27 или 28 или 29 сентября был на балу у В.Ф. Вяземской, а 30-го написал письмо жене. Таким образом, «пушкинистика не может дать ответ на вопрос: “Где находился, вернее, что делал А.С. Пушкин 28 сентября, будучи в Москве?”» (с. 188). Пушкинисты не знают, а наш автор знает! Мимоходом он сообщает нам, что 6 июня 1833 г. у Пушкина родился сын Саша, который на самом деле его ребенком не является, так как ровно 40 недель назад, 28 сентября, т.е. в момент зачатия (к сожалению, часа автор не указывает), псевдоотец находился в Москве (с. 188).
Итак, поскольку заниматься зачатием собственного сына 28 сентября Пушкин не мог и поскольку пушкинисты не знают, что он делал в этот день, то, следовательно. .. в этот день он общался с Каченовским, который и открыл ему заветное имя автора «Слова…», или, во всяком случае, благодаря своей «сверхъестественной интуиции», поэт так проникся идеями Каченовского, что твердо уверовал в позднее происхождение памятника: «…гений к концу дискуссии и по прошествии двух суток убедился в своем глубоком заблуждении по поводу первородства “Слова” <…> оставалось только вычислить, кто из великих поэтов 18-го столетия мог быть автором шедевра, то есть разгадать “намек” Каченовского» (с. 190).
Правда, как же быть со статьей 1836 г., где за несколько месяцев до кончины Пушкин убежденно доказывал аутентичность «Слова…»? Тут читателя ожидает новый финт, и мы вынуждены снова процитировать: «Даже если каким-то чудом обнаружится, что сам Пушкин под своим исследованием поставил дату “Декабрь 1836 Москва”, это еще не значит, что дело обстоит именно так. Неверно указанное место написания “Москва” вместо “С. Петербург” будет скорее всего означать, что фактическая дата окончания работы над “Песней” как раз относится к сентябрю 1832, когда Пушкин прекратил дальнейшие изыскания по “Слову” именно в Москве» (с. 191).
Понять, что здесь написано, трудно: Пушкин ведь в своем незаконченном автографе даты не поставил, а если БЫ поставил, то это ничего не значило БЫ, потому что он БЫ написал «Москва», а в Москве он был в 1832 г. Поэтому из слов, которые никогда не были написаны, следует (внимание!): «Пушкин прекратил дальнейшие изыскания по “Слову” в 1832 году». За такой логикой следить трудновато, можно только вместе с остроумным дядей Пушкина, Василием Львовичем, воскликнуть: «К черту ум и вкус! Пишите в добрый час!» Детектив, однако, продолжается.
Каченовскому будто бы было известно имя загадочного автора. Кому-то из своих учеников он его назвал. Но кому? Все присутствовавшие на диспуте и писавшие о нем никакого имени не упоминают. Следовательно… нужно искать того, кому открыл Каченовский заветную тайну.
«Остается К.Д. Кавелин», — пишет наш автор (с. 172), Он, правда, по малолетству (родился в 1818 г.) не присутствовал при споре, но позднее слушал лекции профессора, следовательно. .. именно ему Каченовский назвал заветное имя, и Кавелин должен был рассказать об этом в своих воспоминаниях. Логика, конечно, странная, но у нашего автора, как и у незабвенного Александра Ивановича Хлестакова, «легкость в мыслях необыкновенная», и мы неоднократно будем иметь возможность в этом убедиться.
Воспоминаний Кавелина, насколько известно, в виде отдельной книги в природе не существует. И тут на сцене появляется Профессор N. Имени его автор не называет, хотя профессор, по его словам, уже умер. Почему? Осмелимся с большой долей вероятности предположить, что профессор является плодом воображения нашего автора, как и многое другое в этом сочинении.
Однако по порядку. Профессор N, будучи медиком, увлекался пушкинистикой и «словистикой». Он был уверен, что Кавелин написал мемуары и там, со слов Каченовского, назвал имя таинственного автора. Но мемуаров ему не показали. Процитируем рассказ о коварных научных сотрудниках рукописного отдела Института русской литературы, которые злодейски скрывают от народа записки К. Д. Кавелина, проливающие свет на тайны отечественной культуры: «На несколько запросов в ИРЛИ (Пушкинский дом) он (Профессор N. — М.А.) получал неизменный канцелярский ответ, что таковой документ в природе не существует (что, очевидно, соответствует истине, если подобный запрос когда-нибудь делался и сам профессор существовал. — М.А.). И вот однажды, уже будучи в почтенном возрасте и профессорском звании, когда N приехал в Санкт-Петербург, чтобы лично пообщаться с архивными работниками ПД, он случайно встретился со своим старым знакомым еще со студенческих лет — ныне работни ком ИРЛИ. Вечером тот заглянул в гостиницу и за рюмкой чая поведал ему, что он в курсе дела, и под большим секретом рассказал гостю, что давно приготовил копию этого документа и лишь ждал случая, чтобы передать его своему старому приятелю. Передал бумагу с одним условием, что ни сам документ, ни сведения из него, которые были тогда якобы предметом конфиденциальности (почему? — М. А.), не подлежат огласке, по крайней мере до тех пор, пока он работает в ИРЛИ» (с. 187).
Я много часов провел в рукописном отделе Пушкинского Дома, хорошо знаю его сотрудников и абсолютно убежден, что никто не мог «засекретить» вполне нейтральный документ середины позапрошлого столетия и запретить его выдачу.
Мемуары Кавелина, естественно, не нашлись (копия не обнаружилась, что-то невнятное будто бы рассказал профессор А. Костину накануне смерти). Однако наш автор знает, что в них Кавелин рассказывал: «…перейдя на более спокойный тон, профессор Каченовский как бы мимоходом отметил, что он давно уже “вычислил” автора “Слова”, который жил и творил в том же веке, когда родился Пушкин. И еще якобы глубоко уважаемый им оппонент в своих сочинениях не единожды упоминал имя этого поэта, а также в эпиграммах на него (Каченовского)» (с. 189).
Детектив все еще продолжается, хотя мы и приближаемся потихоньку к заветному имени.
В 2004 г. появилась книга А. А. Зализняка «“Слово о Полку Игореве”: взгляд лингвиста». Известный исследователь изучает «Слово…» только с точки зрения лингвистики, не принимая во внимание ни историко-культурных, ни литературных аспектов. Он рассматривает такие параметры языка «Слова…», как двойственное число, энклитики (безударные слова, стоящие после ударных и при мыкающие к нему фонетически: не лепо ли, начати же ся. Процентное соотношение этого явления в каждом языке называется законом Ваккернагеля) и пр., и сравнивает их с другими текстами древнерусского языка. Вывод ученого однозначен. Если «Слово…» является подделкой ХVIII в., то автор (Зализняк называет его Анонимом) должен был бы быть гениальным лингвистом, опередившим свое время на два века. Он должен был проделать колоссальную работу по изучению древнерусских текстов, большинство которых было опубликовано гораздо позднее. Непонятно, с какой целью он проделал всю эту титаническую работу, скрыв при этом свое имя: «Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз превосходящие известных нам людей, опередившие в своих научных открытиях все остальное человечество на век или на два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих открытий, могут продолжать верить в свою романтическую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчезающе мала. Но несомненно следует расстаться с версией о том, что “Слово о полку Игореве” могло быть подделано в ХVIII веке кем-то из обыкновенных людей, не обладающих этими сверхчеловеческими свойствами»[10].
Такой «желающий верить» романтик нашелся. А. Костин внимательно прочел книгу Зализняка и увидел, что ученый «не исключает появления такого гения», пускай «с исчезающе малой долей вероятности» (с. 253). Следовательно… нужно искать такого человека. И Костин тут же нашел именно такого гения. Им оказался… Василий Кириллович Тредиаковский (1703—1769)!
Кто бы спорил, что Тредиаковский действительно гениальный филолог. Из этой очевидной истины следует, что… именно он и написал «Слово о полку Игореве»[11]. Понятно, что голова у читателя от этой «легкости в мыслях» начинает слегка кружиться и у него возникает масса резонных вопросов: как мог Тредиаковский ознакомиться с летописями и «Задонщиной» за много лет до опубликования этих текстов, зачем задумал эту странную стилизацию под древнерусский язык, когда он написал ее, зачем скрыл свое имя, как текст «Слова…» оказался у Иоиля, и т. д. и т.п.
Чтобы ответить на эти вопросы, многое нужно придумать, и Костин лихо сочиняет новый роман, на этот раз из жизни В.К. Тредиаковского. Оказывается, Иоиль познакомился с Тредиаковским в 1758 г., когда приехал в Петербург и начал преподавать в Сухопутном шляхетском корпусе. В общем, в таком предположении нет ничего невозможного: интеллигентов-разночинцев было не так много в то время даже в столице. Однако на этом никак не доказанном предположении автор и основывает свой роман о последних годах жизни Тредиаковского и дальнейших странствиях его рукописи.
Тредиаковский и Иоиль якобы подружились. Иоиль материально поддерживал Тредиаковского, а в 1765 г., когда стал архимандритом Черниговского монастыря, «пригласил его в монастырь в качестве послушника» (а возможно, и совершившего монашеский постриг). Там Тредиаковский «приступил к главному делу своей жизни <…>. Все силы и разум свой он положил на алтарь своего последнего труда» (с. 402—403, 404).
Тредиаковский написал этот свой труд в преддверии первой Русско-турецкой войны (1768—1774), которая должна была вернуть России ее исконные земли, некогда завоеванные Петром, а потом утраченные в результате позорного Прутского похода (1711).
Этот поход Петра напомнил Тредиаковскому о неудачном походе Игоря, который, согласно историческому роману, придуманному Костиным в первой главе его книги, должен был вместе с Кончаком завоевать для России Тьмутаракань (причерноморские земли). Наконец-то мы поняли, зачем нужна была Костину та историческая фантазия. Теперь эти давние мечты должны воплотиться в жизнь, и Тредиаковский «старыми словесы» призывает новых русских властителей отомстить за поражения и завоевать наконец Причерноморье. (Заметим, что вдохновенный рассказ Костина удивительно коррелирует с современными идеями о «Новороссии»: наш автор торопится подчеркнуть свою преданность властям предержащим.) Однако свой труд Тредиаковский закончить не успел, сочиняет далее Костин, и рукопись осталась в руках Иоиля, который пообещал «умирающему завершить его работу и опубликовать по мере готовности» (с. 405).
Далее сочинитель смело растекается «мыслью по древу» и устремляется к новым открытиям, как «шизый орел под облакы». Итак, Иоиль стал соавтором «слова» и, очевидно, сумел проявить те же гениальные способности к воспроизводству древнего языка, что и его умирающий друг. Как известно, затем рукопись оказалась у Мусина-Пушкина, который тоже приложил руку к созданию памятника. Таким образом, появился третий гений-лингвист, сама возможность появления которого, с математической точки зрения, исчезающе мала. Авторов стало ТРОЕ.
Отсюда (внимание!) и произошло появление в «Слове…» трижды упоминаемого имени Троян, над объяснением которого трудились и трудятся поколения исследователей. «Троян — коллективный автор “Слова о полку Игореве”», — уверенно возглашает автор (с. 407).
Роман еще не окончен. Иоиль, оказывается, написал завещание, в котором требовал выполнения двух условий:
Издать текст после его смерти, чтобы «не видеть своими глазами плод греха своего перед автором “Слова о полку Игореве”» (с. 414). Хотя какой же это грех — завершить работу друга?
Издать текст Тредиаковского (видимо, без дополнений, сделанных оставшимися двумя «троянами») с подробным рассказом обо всех событиях, связанных с публикацией шедевра, через сто лет. Этот рассказ написал сам Иоиль.
Первое условие Мусин-Пушкин выполнил: издал текст (1800) сразу после смерти Иоиля (1798). Что касается второго, то он, храня как зеницу ока эти драгоценные документы в запечатанном конверте, «продумывал “эстафету” доставки тайны» к 1890-м гг. (с. 414—415). Далее идет перечень держателей этой «эстафеты», людей, которым Мусин-Пушкин передал (а они друг другу) свой «опечатанный пакет с документами»: М.Т. Каченовский, А.С. Пушкин, К.Д. Кавелин, Д.А. Корсаков (племянник Кавелина). Кстати, дело ведь идет к концу века: скоро можно будет вскрыть «пакет». Но тут произошло новое недоразумение: умирая в 1885 г., Кавелин передал заветный пакет племяннику и «заплетающимся языком начал говорить об условиях его хранения и сроках вскрытия. Из последних слов умирающего Дмитрий Александрович [Корсаков] уловил только “через сто лет после смерти…”, последние слова… “Иоиля Быковского”, произнесенные буквально по слогам и шепотом, Корсаков не расслышал. Он понял, что пакет должен быть вскрытым через сто лет после смерти самого Кавелина. ..» (с. 420), т.е. в 1985 г. Так мы переехали уже в конец ХХ в. Эстафета передачи таинственного пакета набирает темпы.
Корсаков передал пакет журналисту А.И. Гессену, а тот, не надеясь дожить до 1985 г., готовился передать драгоценные документы своему родственнику, известному пушкинисту С.Я. Гессену. Однако не успел: С.Я. Гессен погиб, попав под автомобиль.
Убийство организовали чекисты, потому что Гессен и его друг Л.Б. Модзалевский обнаружили, что Л.Д. Троцкий является потомком А.С. Пушкина!!! Уф!
Тут нам приходится остановиться, передохнуть и для оценки научных построений автора обратиться к помощи Николая Васильевича Гоголя, который очень хорошо изобразил последовательность и логику подобных размышлений: «…мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и, наконец, занеслись бог знает куда <…> как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом через эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. <…> и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать».
На этом можно завершить рассказ о рецензируемой книге. В конце концов, пусть пишут люди о литературе, и какие бы нелепицы ни писали, все же привлекают внимание немногих читающих людей к отечественной культуре. Правда, стремление автора поскорее угодить властям предержащим, неуважение к профессионализму заставляют все-таки пожелать, чтобы подобные сочинения как можно реже появлялись на прилавках книжных магазинов.
[1] См., например, аннотацию к кн.: Барков Альфред. Прогулки с Евгением Онегиным. М.: Алгоритм, 2014. Там автор назван «одним из видных представителей неопушкинистов нашего времени (Лацис, Дружников, Петраков, Казаровецкий и др.)».
[2] См.: Костин А. Тайна болезни и смерти Пушкина. М.: Алгоритм, 2012; Лацис А. Почему плакал Пушкин. М.: Алгоритм, 2013; Он же. Верните лошадь: Пушкиноведческий детектив. М.: Московские учебники и картография, 2003; Пушкин А. Конек-Горбунок: Русская сказка / Вступ. ст. и подгот. текста В. Казаровецкого. М.: Праксис, 2009; Удовик В.А. Воронцов. М.: Мол. гвардия, 2004; Он же. Пушкин и чета Воронцовых. СПб.: Изд. Дмитрий Буланин, 2007.
[3] Подробный рассказ о скептическом отношении к подлинности «Слова…» начиная с конца ХVIII в. см.: Зимин А.А. Слово о полку Игореве. СПб.: Изд. Дмитрий Буланин, 2006. С. 386—431.
[4] См.: История спора о подлинности «Слова о полку Игореве». Материалы дискуссии 1960-х годов. СПб.: Пушкинский дом, 2010.
[5] На с. 219 автор рецензируемого сочинения пишет: «Как мы показали в 1-й главе <…> поход князя Игоря <…> был всего лишь эпизодом грандиозного плана великого киевского князя Святослава по завоеванию Приазовья». Так беллетристический вымысел становится научным доказательством.
[6] Комментарий к материалам для биографии А.С. Пушкина. М.: Книга, 1985. С. 164.
[7] Об этом остроумно писал Ю.М. Лотман, называя подобные сочинения «детективным литературоведением» и отмечая, что подобный жанр требует «наличия тупоумных специалистов» (Лотман Ю.М. О дуэли Пушкина без «тайн» и «загадок» // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб.: Искусство—СПБ, 1995. С. 375—378).
[8] Правда, современники действительно приписывали этот отзыв Каченовскому. Автор был установлен в 1952 г. См.: Пушкин в современной критике. 1820—1827. СПб., 1996. С. 196.
[9] К третьему тому более солидной научной работы того же автора «Летопись жизни и творчества Александра Пушкина» (Т. 3. М.: Слово, 1999) А. Костин почему-то не обратился. Справедливости ради следует сказать, что и там об этих днях сообщаются столь же скудные сведения — других в нашем распоряжении нет.
[10] Зализняк А. А.«Слово о полку Игореве»: взгляд лингвиста. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 179.
[11] Справедливости ради следует сказать, что Костин не первым назвал Тредиаковского автором «Слова…». Это сделали В.М. Богданов и Н.В. Носов в упоминавшейся выше книге. Правда, эти авторы совсем не утруждают себя сложными разысканиями, а с помощью какой-то цифровой абракадабры просто констатируют, что «Слово…» написал В.К. Тредиаковский.
| ||||||||||
Найти список выступлений князя Игоря Бородинского.
Опера
Приблизительное время исполнения
КНЯЗЬ ИГОРЬ, ОДНА ИЗ САМЫХ ЗНАЧИМЫХ ОПЕР В ИСТОРИИ РОССИИ
Александр Бородин при жизни написал только одну оперу, она осталась незаконченной после смерти русского композитора и позже была завершена, в основном Александром Глазуновым и Николаем Римским-Корсаковым. Впервые исполненная в Санкт-Петербурге в 1890 году, опера также была показана в Европе и США в первые годы 20-го века, а в 2014 году была вновь открыта для постановки в Метрополитен-опера. Музыка и ряд других произведений Бородина позже были использованы для мюзикла « Кисмет» , « Половецкие пляски» из второго действия оперы часто исполняются как отдельный концерт, поскольку они считаются самой захватывающей частью всего оперного спектакля.
ИСТОРИЯ
Основанная на славянском эпосе, известном как «Слово о полку Игореве», опера рассказывает простую историю Игоря Святославича и его сына Владимира, русских князей, захваченных вторгшейся армией половецкого вождя. в опере подробно рассказывается о пленении Игоря и Владимира и их пребывании в плену в роскошном половецком стане, где во все времена царит роскошная жизнь и развлечения.
Акт 1
В коротком прологе подробности нашествия половцев на Южную Русь объясняются князю Игорю, который говорит своей жене Ярославне, что он должен защитить свою честь, отправившись на войну. Солнечное затмение считается плохим предзнаменованием предстоящей войны и отпугивает некоторых членов армии Игоря. Брат Ярославны в пьяном виде объявляет себя князем после того, как Игорь со своими людьми пошел воевать с половецким войском. Отрезанная от окрестных городов и областей, Ярославна оплакивает утрату пропавшего мужа. Затем княгине сообщают, что ее брат Галицкий похитил женщину и держит ее в своих покоях. Прибывает Галицкий и заявляет, что может отобрать трон у Игоря в любое время.
Акт 2
Попавший в плен к половецкому войску князь Владимир признается, что влюбился в дочь своего похитителя Кончаковну.