И а солженицин: Александр Солженицын

Читаем книги А. Солженицына

Блог Исторического музея — Рассказываем о нашей работе, делимся планами на будущее, знакомим с новыми проектами, публикуем интересные факты из нашей музейной истории и другие занимательные материалы

Опубликовано 03.12.202202.12.2022

Pantone объявили цвет наступающего 2023 года – Viva Magenta. Это оттенок …

Читать далее «Цвет 2023 года в коллекции ГИМ»

Опубликовано 01.12.202202.12.2022

Княгиня Евгения Федоровна Шаховская-Глебова-Стрешнева, урожденная Бреверн (24.12.1840 – 12.11.1924) – …

Читать далее «О портретах княгини Евгении Федоровны Шаховской-Глебовой-Стрешневой»

Опубликовано 28. 11.2022

История войска началась с казачьих поселений, основанных в первой половине …

Читать далее «Амурские казаки в проекте ГИМ «История казачества в России»»

Опубликовано 28.11.202228.11.2022

На Всероссийской мануфактурной выставке 1870 г. в Санкт-Петербурге тульский купец …

Читать далее «Про тульских оружейников, самоварщиков и дверные ручки»

Опубликовано 25.11.202228.11.2022

Уральское войско (до 1775 года — Яицкое казачье войско), существовавшее …

Читать далее «Уральское казачье войско в проекте ГИМ «История казачества в России»»

Опубликовано 23.11.202228.11.2022

В новом онлайн-проекте впервые в таком объёме собраны материалы, посвящённые …

Читать далее «Исторический музей запустил новый онлайн-проект «История казачества в России»»

Опубликовано 19. 11.202216.11.2022

Витрины пространства «Театр» на выставке «Кринолин. Жакет. Свитшот» рассказывают не …

Читать далее «Вечерние накидки для театра: ротонда и кейп»

Опубликовано 12.11.202214.11.2022

В отделе тканей и костюма ГИМ хранится удивительная коллекция шалей, …

Читать далее «Две Надежды: шарф, соединивший Мерлину и Ламанову»

Опубликовано 08.11.202208.11.2022

Мало кто знает о существовании в собрании Исторического музея двух …

Читать далее «Два портрета императора Николая I, гравированные священником Андреем Смирновым»

Опубликовано 29.10.202212. 10.2022

В одной из витрин пространства «Театр» на выставке «Кринолин. Жакет. …

Читать далее «36 лет спустя, или кутюрное платье Givenchy»

Опубликовано 22.10.202222.10.2022

История фирмы Фаберже — яркий пример того, как в Санкт-Петербурге …

Читать далее «180 лет фирме Фаберже»

Опубликовано 20.10.202221.10.2022

Советская графика второй половины двадцатого века нечасто становится темой для …

Читать далее «Проблемы реставрации авторской графики ХХ века на примере работ В. В. Богаткина из собрания ГИМ. К выставке, посвященной 100-летию художника»

Ультраправые читают Солженицына | ASEEES

Первоначально опубликовано в NewsNet за октябрь 2019 г. Чтобы просмотреть сноски, откройте NewsNet.

Крайне правые читают Солженицына

Линн Виола, Университет Торонто в первой половине 1970-х гг. Хотя это и не первая книга, «раскрывающая» ГУЛАГ, она, без сомнения, была наиболее литературно мощной, подробной и морально возмутительной работой об этом жестоком «архипелаге» (в основном) сталинских исправительно-трудовых лагерей и отдельных лиц. и коллективные трагедии сталинской эпохи. В 1985, Harvill, издательство HarperCollins Publishers, выпустило однотомное сокращенное издание The Gulag Archipelago , чтобы расширить читательскую аудиторию в целом, а также дать возможность учителям средних школ и университетов включить эту работу в свои списки для чтения. Хотя некоторые из моих коллег были (и остаются) недовольны аспектами сокращения, его доступность позволила, по крайней мере, студентам начать понимать эту очень сложную тему. И, по словам автора нового предисловия к тому, первое сокращенное издание было продано «около 30 миллионов экземпляров» (стр. xiv), что, без сомнения, является огромным шагом вперед в привлечении внимания широкой аудитории к этому произведению.

Если сокращенное издание 1985 года не смогло привлечь внимание публики к Солженицыну, публикация книги Анны Эпплбаум, получившей Пулитцеровскую премию 2003 года, « ГУЛАГ: история » вновь оживила тему, привлекая неизбежное новое внимание к Солженицыну . Архипелаг ГУЛАГ . Примерно в то же время советские государственные и коммунистические партийные архивы начали открывать свои двери, запустив поколение «ученых ГУЛАГа», которые стали пионерами нового понимания сталинских репрессий, подчеркивая роль идеологии, современности, принудительного труда, географии и ряд других тем, важных для нашего понимания исторических истоков, политики и реалий жизни в ГУЛАГе. Хотя ученые спорят о некоторых аспектах шедевра Солженицына, нет абсолютно никаких сомнений в том, что работа Солженицына послужила основой изучения ГУЛАГа.

В 2018 году издание Vintage Classics переиздало сокращенное издание романа Солженицына Архипелаг ГУЛАГ . Учитывая его «классический» статус, ученые и преподаватели, безусловно, приветствуют это переиздание. Однако в его представлении новым поколениям читателей есть непростительный недостаток, который оказывает медвежью услугу наследию Александра Солженицына. Что нового в этом издании, так это «Предисловие» Джордана Б. Петерсона, человека, которого Vintage Classics, что интересно, нигде в этом новом томе не идентифицирует. Кто такой Джордан Петерсон и почему он остался без идентификации? Преподаватели университетов и средних школ должны задать эти вопросы, прежде чем использовать эту книгу в своих классах.

Джордан Петерсон определенно не специалист по Солженицыну, ГУЛАГу или истории России. Этот недостаток опыта очевиден в многочисленных фактических ошибках, сделанных в предисловии. Также кажется вероятным, что Петерсон не владеет русским языком, поэтому у него не было возможности прочитать оригинальную и полную русскую версию великого произведения Солженицына. Однако у него солидная репутация в крайне правых кругах, и о нем писали в самых разных изданиях, в том числе в Хроника высшего образования и The New York Times .

Джордан Петерсон — «публичный интеллектуал», очень успешно начавший вторую карьеру в качестве популярного лектора и автора. Петерсон регулярно заполняет залы своими многочисленными лекциями, в основном для молодых белых мужчин, чтобы узнать об ответственности и «традиционных» гендерных нормах. Его выступления собирают тысячи людей, чтобы услышать его патриархальную мудрость, а его гардероб поразительно напоминает гардероб Фреда Уотерфорда (которого играет Джозеф Файнс) в сериале HBO «9».0003 Рассказ служанки .

На своей основной работе Петерсон является профессором психологии в Университете Торонто, вызывающим споры. (Полное раскрытие: я профессор истории в Университете Торонто.) В конце ноября 2017 года сотни профессоров и студентов из Канады и США подписали открытое письмо с призывом к старшим администраторам Университета Торонто прекратить его назначение, утверждая, что Петерсон политическая деятельность «послужила основанием для увольнения в соответствии с политикой университета». Студенческая газета, The Varsity опубликовал следующее обоснование петиции:

Предложенный Петерсоном веб-сайт, предназначенный для идентификации «постмодернистских» и «неомарксистских» университетских преподавателей, курсов и дисциплин, является мишенью в письме. Петерсон недавно объявил, что проект приостановлен, хотя в письме говорится, что «простой факт, что такая агрессивная и разрушительная инициатива была предложена штатным профессором Университета Торонто, неприемлем».

В письме также перечисляются «предыдущие усилия Петерсона по агитации», в том числе его отказ от предпочтительных местоимений рода, «подстрекательские обвинения в адрес так называемых «сумасшедших женщин»» и то, что утверждается как его «очевидные связи». сторонникам превосходства белой расы и женоненавистникам. В письме есть ссылка на статью BBC об отмене мероприятия, посвященного свободе слова, на котором Петерсон и бывший писатель Rebel Media Фейт Голди должны были выступить после протестов в Шарлоттсвилле.

Подписавшиеся цитируют три политики университета в качестве доказательства того, что увольнение Петерсона оправдано. Первым является Заявление о запрещении дискриминации и дискриминационных притеснений, которое гласит: «Университет стремится создать среду, свободную от запрещенной дискриминации и притеснений, и обеспечить соблюдение основных ценностей свободы слова, академической свободы и свободы исследований». В письме утверждается, что поведение Петерсона «представляет собой препятствие» для этого стремления.

Также отмечается Кодекс поведения в академических вопросах, в котором говорится, что «стремление поставить других в невыгодное положение путем деструктивного поведения недопустимо». Третья упомянутая политика — это Политика и процедуры в отношении академических назначений, в которых говорится, что основания для увольнения включают «грубые проступки».

Если Петерсон звучит знакомо, это может быть потому, что он повторяет большую часть риторики культурных войн 1990-х годов в США, направленных против того, что я могу видеть только как воображаемых «левых», в которых в кошмарах правых доминируют марксисты. деканов университетов (!) и женщин (!!).

Петерсон даже выступает против существования некоторых академических дисциплин, несмотря на то, что он является сторонником вновь обретенного интереса правых к свободе слова. Выступая на «Саммите», организованном правым «Студентом в поддержку свободы слова», Петерсон выразил гнев и превосходство:

», включая английскую литературу, социологию, антропологию, образование и право. «Женские исследования, а также все этнические и расовые исследования, исследовательские группы, чувак, эти вещи должны уйти, и чем быстрее они будут идти, тем лучше», — сказал Петерсон.

Если бы он был экспертом в каком-либо аспекте русистики, он бы знал, что изучение Солженицына, ГУЛАГа и истории России было бы невозможно без того, что он насмешливо называет «этническими» исследованиями. Однако все это было бы просто очередным правым клише, многократно отрепетированным за последние пятьдесят лет, если бы не оригинальные (в том смысле, что он фактически произносит это вслух) высказывания Петерсона о проблемах поддержания коллегиальных отношений с коллегами-женщинами:

«Вот в чем проблема, я знаю, как противостоять человеку, который несправедливо посягнул на меня, и причина, по которой я это знаю, в том, что параметры моего сопротивления довольно четко определены, а именно: мы говорим, мы спорим, мы нажимаем, и тогда это становится физическим. Если мы выходим за рамки гражданского дискурса, мы знаем, каким будет следующий шаг», — утверждает он. «Это запрещено в общении с женщинами, и поэтому я не думаю, что мужчины могут контролировать сумасшедших женщин. Я действительно не верю в это». Что касается необходимости «подспудной физической угрозы», Петерсон говорит: «Если вы разговариваете с человеком, который ни при каких обстоятельствах не стал бы драться с вами, то вы говорите кому-то, к кому у вас нет абсолютно никакого уважения».

Таким образом, Петерсон не является специалистом по Архипелагу ГУЛАГ ; и его рассуждения о «физичности» (насилие под любым другим названием) не соответствуют моральным и этическим нормам, которые представляет Солженицын.

Почему это лицо было привлечено к написанию Предисловия к священному и уважаемому Архипелагу ГУЛАГ ? О чем думал редактор Vintage Classics Ник Скидмор? Возможно, Джордан Петерсон сказал что-то новое и оригинальное о шедевре Солженицына? Он вновь обращает внимание на роль «утопических» идеологий и насилия. Вслед за Солженицыным он делает основной причинный акцент на том, что он называет «марксистской коллективистской идеологией» (стр. xxiii) и «патологической коммунистической доктриной» (стр. xviii). Вряд ли это оригинально. Ни один ученый не стал бы отрицать роль идеологии в понимании ГУЛАГа; однако многие справедливо обратили бы внимание на множество других важных исторических факторов, которые помогают нам справиться с насилием тех времен. Фактически, это оказывает медвежью услугу тому, что было названо «исследованиями ГУЛАГа», ограничивая анализ и упрощая историческую причинно-следственную связь. И все же Петерсон прав, когда подчеркивает акцент Солженицына на опасностях марксизма и «утопического мышления».

В откровенном изречении Джордана Петерсона «неравенство — железное правило» мы начинаем видеть, как он отходит от Солженицына. Петерсон пишет:

Единственные системы, которые принесли хотя бы немного богатства, наряду с неизбежным неравенством и сопутствующими ему страданиями, — это те, которые развились на Западе и уходят своими корнями в иудео-христианскую традицию: именно эти системы которые подчеркивают прежде всего существенное достоинство, божественность и высшую ответственность человека [в том, что] все еще правильно считается Свободным миром. (стр. xxii)

Нельзя не задаться вопросом, имеет ли подобное утверждение больше отношение к завоеванию молодых помощников Петерсона, чем к Солженицыну. Также возникает вопрос, есть ли здесь элемент правого утопического мышления. Проблема для Петерсона настолько актуальна, что он призывает своих читателей молиться вместе с ним:

Возможно, мы могли бы вспомнить и извлечь уроки из невыносимых испытаний всех тех, кто прошел через огненные камеры марксистской коллективистская идеология… Мы все должны самым искренним образом молиться любому божеству, которое явно или неявно ведет нас за желание и волю учиться на том, что нам было предложено. Пусть Сам Бог навеки не простит нас, если в кропотливо вскрытых последствиях такого кровопролития, пыток и мучений мы останемся упрямыми, неосторожными и неизменными». (стр. xxiii)

Он также говорит читателям своего Предисловия, что они должны «прямо заявить», что

Я действительно произвольно брошен в историю. Поэтому я выбираю добровольно взять на себя ответственность за свои преимущества и бремя своих недостатков… Поэтому я буду стараться не впадать в горечь, а затем искать мести…» (стр. xviii)

Какое отношение это откровенное заявление имеет к Солженицыну, наверное, ясно только его преданным последователям. Это оправдание «железного правила» Петерсона. Неудивительно поэтому, что у Джордана Петерсона есть повестка дня, и что в неловком припадке он вставляет в эту повестку дня Солженицына.

Предупреждение Петерсона своим помощникам касается опасности «сегодняшних марксистов» (стр. xx) и «левых» (стр. xvi-xvii), неопознанных и несуществующих предвестников кошмаров правых. В неуклюжем призыве к действиям против неустановленных «левых» он пишет:

Является ли простое невежество (хотя и самого непростительного рода) тем, что позволяет сегодняшним марксистам выставлять напоказ свою неизменную верность — представлять ее как сострадание и заботу? ? Или это зависть к успешным в почти бесконечных масштабах? Или что-то вроде ненависти к самому человечеству? Сколько доказательств нам нужно? Почему мы все еще отводим глаза от истины?» (стр. хх)

Это утомительный спор. Это исходит не от Солженицына как такового, а от культурных правых в США, которые десятилетиями использовали «левых» в качестве пугала. Вопрос о «зависти к успешным», возможно, возвращает читателей к «железному закону» Петерсона.

Что, пожалуй, больше всего беспокоит в этом предисловии, так это то, что собственный стиль письма Солженицына каким-то образом наивно просочился в письмо Джордана Петерсона. Я сочувствую, так как это обычная проблема для студентов, которых страстно поразил Архипелаг ГУЛАГ. Однако ни Петерсон, ни мои студенты не имеют права на гнев, выкованный показаниями и кропотливой работой, которую справедливо имел Солженицын. В усталом эхе солженицынской страсти Петерсон декламирует: «Представители буржуазии? Вне всякого искупления! Они должны были уйти, как само собой разумеющееся! Что с их женами? Дети? Даже их внуки? Отрубите им головы! (стр. xvi) Стремясь объяснить массовое убийство Сталина, он продолжает:

Какие ценности, какие философские допущения действительно господствовали при таких обстоятельствах? Было ли это стремлением к братству, достоинству и свободе от нужды? Ни в малейшей степени — не учитывая исход. Вместо этого, очевидно, это была убийственная ярость сотен тысяч библейских Каинов, каждый из которых стремился мучить, уничтожать и приносить в жертву своего собственного Авеля. Другого способа учета трупов просто нет. (стр. xvi)

Эта ужасная риторика не только оскорбляет оригинальный стиль Архипелаг ГУЛАГ ; он также выбрасывает последние двадцать лет исследований ГУЛАГа.

Невежество является основным бенефициаром «Предисловия», и за это Vintage Classics несет ответственность. Мы могли бы начать с вопроса о том, имеет ли право публичный интеллектуал, независимо от его правого или левого статуса, поддерживать свое собственное политическое видение в ущерб классическому историческому и литературному произведению. Возможно, ответ — да, при условии, что указанный публичный интеллектуал, по крайней мере, правильно понимает факты и следует своему собственному осуждению читателей и других (предположительно, неустановленных «левых») о «непростительном историческом невежестве». (стр. xxiii) Первый пример собственного «непростительного исторического невежества» Петерсона встречается на самой первой странице предисловия. В явно воображаемой, возможно, ночной беседе с Солженицыным Петерсон пишет:0005

Несмотря на все это [военную службу Солженицына и страдания в ГУЛАГе], вы высоко держите голову. Вы отказываетесь повернуться против человека или Бога, хотя у вас есть на это все основания. Вместо этого вы пишете тайно, по ночам, документируя свои ужасные переживания. Вы создаете личные воспоминания — один день в трудовых лагерях — и, чудо из чудес! Часть облаков! Солнце просвечивает! Ваша книга издана, и в вашей собственной стране! Он встречает беспрецедентное признание как на национальном, так и на международном уровне. Но небо снова темнеет, и солнце исчезает. (стр. xiii)

Ничего подобного в «воспоминаниях» Солженицына не было. Здесь Петерсон неправильно ссылается на повесть Солженицына « Один день из жизни Ивана Денисовича », рассказывающую о работе и жизни крестьянина в ГУЛАГе. Это не были «личные мемуары» ни в каком определении этого термина. Не был Солженицын и крестьянином. Ни один из этих моментов не умаляет значения новеллы. Тем не менее они помогают объяснить, почему Хрущев, коммунист, якобы сочувствовавший страдающему крестьянству Советского Союза, был привлечен к этой работе и разрешил ее публикацию. «Факты» также помогают нам понять, почему и как Хрущев мог впоследствии так легко отвернуться от Солженицына. Мы не хотим, чтобы наших студентов кормили фактическими ошибками, подобными этой.

Это отсутствие контекста не беспокоит Петерсона или, если уж на то пошло, Vintage Classics. У Петерсона захватывает дух, когда он пишет: «Это чисто исторический факт, что Архипелаг ГУЛАГ сыграл главную роль в том, чтобы поставить Советскую империю на колени». (стр. xiv) Нужно ли напоминать Петерсону об первоначальных датах публикации Архипелаг ГУЛАГ , тот факт, что Архипелаг ГУЛАГ не был опубликован в Советском Союзе до 1989, или более широкого контекста интеллектуальных и культурных факторов, которые сыграли роль в новых критических оценках советской истории ее гражданами? Может быть, ему нужно напомнить о глубоких социальных, экономических и военных факторах, которые (употребляя клише) «поставили Советский Союз на колени»? Хотя такой подход «великого человека» к истории кажется родным для мышления Петерсона, большая часть образованной публики в Северной Америке с большей вероятностью отвела бы Рональду Рейгану роль героя, что, впрочем, было бы не более точным. Обе группы выиграют от более широкого понимания современной российской истории.

Я был бы упущен, если бы не упомянул ссылку Петерсона на «некоего Мартина Лациса» и его цитату из одной из передовых статей Лациса. Лацис разъясняет понятие классового правосудия в октябре 2019 г. • NewsNet 5 языком, типичным для ЧК (первая тайная полиция Советской России) и периода гражданской войны. Петерсон пишет, что «необходимо думать , когда вы читаете такое, долго и упорно размышлять над сообщением». (p. xvi) Если только он не пишет непосредственно для своих молодых помощников, это заявление может вызвать только презрение, учитывая «непростительное историческое невежество» Петерсона в отношении личности этого «некоего Мартина Лациса». Можно было бы предположить, что Vintage Classics хотели бы, чтобы автор нового «Предисловия» имел некоторое эмпирическое понимание того, что он пишет. Конечно, учителя хотели бы, чтобы Лациса называли его ролью в ЧК и Красном терроре, а не незначительными историческими маркерами на фоне ГУЛАГа.

Читатели все еще могут спросить, почему Vintage Classics опубликовал это классическое исследование ГУЛАГа с ненужным и нежелательным предисловием Джордана Петерсона. Трудно не сделать вывод, что на Vintage Classics повлияли финансовые мотивы, если только пресса или ее редактор не пытались сделать консервативное политическое заявление. Тем не менее, я призываю коллег, которые, возможно, захотят поручить эту книгу в своих классах, дважды подумать о том, действительно ли это Предисловие принесет больше вреда, чем пользы, познакомив учащихся с бесценным произведением Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». Я также призываю Vintage Classics пересмотреть свою цель, включив в нее грубое и малоинформативное предисловие Петерсона к этому классическому труду по истории и литературе. Лично я слишком уважаю Солженицына, чтобы видеть его в паре с такими, как Петерсон.

Линн Виола — профессор истории Университета Торонто и старший научный сотрудник Высшей школы экономики в Москве. Она является автором или соредактором нескольких работ, в том числе «Неизвестный ГУЛАГ и сталинские преступники при Сталине», а также 14 томов архивных документов.

Солженицын: Изгнание в Америке — Институт межвузовских исследований

Перейти к содержимому

4 октября 2021 г.

Эмина Мелоник

Этот обзор опубликован в летнем выпуске журнала Modern Age за 2021 год. Чтобы подписаться на журнал, нажмите здесь.

Между двумя мельницами, Книга 2:
Exile in America, 1978–1994
от Aleksandr Solzhenitsyn
Перевод Clare Kitson и Melanie Moore
(University of Notre Dame Press, 2020)

3 -AleShandIn. суровая жизнь. В соответствии с русской культурной и литературной натурой можно даже сказать, что жизнь его была трагична. Он провел восемь лет в исправительно-трудовом лагере, пережил рак и неоднократно подвергался жестокому обращению и травле со стороны советских властей, особенно после 19-го века.73 издание Архипелаг ГУЛАГ , показавшее правду об ужасах коммунизма.

Солженицын был выслан из Советского Союза в 1974 году. После непродолжительного пребывания в Швейцарии он нашел убежище в отдаленных лесах Вермонта. И все же Солженицын не нашел там покоя. Его годы в Америке оказались полны раздоров, но не советского типа, а особого рода американского коллективизма. В этой недавно переведенной второй части воспоминаний Солженицына об изгнании мы видим человека, застрявшего между двумя мирами — его любимым домом, Россией, и его убежищем в Америке, — пытающимся достичь своего рода личного примирения. Эта духовная задача оказалась довольно трудной. Как отмечает Дэниел Дж. Махони в предисловии, одним из «жерновов», на которые Солженицын чувствовал давление, был «непонимающий и все более враждебный Запад».

Некоторым читателям может быть трудно понять чувство подавленности Солженицына. Ведь в Америке можно быть свободным. Но для Солженицына свобода в американском стиле была частью проблемы. «Безумная сложность ситуации в том, что я не могу вступить в союз с коммунистами, палачами нашей страны, но я не могу в действительности также вступить в союз с врагами нашей страны», — пишет он. «И все это время у меня нет родной земли, которая могла бы меня поддержать. Мир большой, и деваться некуда. Два жернова».

Одним из наиболее заметных и увлекательных, хотя и неудивительных, аспектов этих мемуаров является ненависть и неприятие Солженицына со стороны американской интеллигенции. Большую часть своей жизни он провел в борьбе против коммунистической идеологии. Для него бой был кризисом, который нельзя было игнорировать или просто теоретизировать. Но американских писателей и «псевдоинтеллектуалов», как их называет Солженицын, не интересовала человеческая реальность коммунизма. Они видели только абстракции марксистских идей.

Выбирая школу для своих сыновей, Солженицын был поражен академическим признанием марксизма. Он отмечает, что, несмотря на некоторых хороших учителей, он и его жена Аля «были удивлены резким социалистическим духом [школы]». Директор школы даже защищал Сталина. Это был один из первых признаков странной оппозиции, с которой Солженицын столкнется в Соединенных Штатах, где опыт жестокости коммунистического режима был неважен, поскольку не соответствовал идеологии.

Безличность — одна из отличительных черт американских левых. Когда все сводится к выбору сторон, писатель достоин только в том случае, если он или она повторяет идеологию, которую интеллектуальный истеблишмент выбрал для распространения. Но не только враждебность со стороны левых испытал Солженицын. Консерваторам в Америке не особенно нравилась его критика Запада.

Например, 9 октября 1982 года Солженицын выступил в Токио с речью, в которой стремился доказать, что коммунизм был универсально тоталитарным и не имел особого сходства с азиатскими культурами. Выступление было опубликовано National Review , но «с характерными сокращениями: убрано все, что не льстило американцам!» Норман Подгорец изначально поддерживал Солженицына, но дистанцировался из-за предполагаемого антисемитизма русских, заключив, что, хотя Солженицын не был против евреев, он также не проявлял к ним симпатии. Хотя Подгорец понимал значение антикоммунистической миссии Солженицына, его тревожила его любовь к России. В своем эссе «Страшный вопрос Александра Солженицына» Подгорец пишет: «Ухватиться за антидемократическое славянофилство . . . как предлог для того, чтобы продолжать уклоняться от испытания своей жизни . . . только подтвердило бы обвинение в том, что мы трусы».

На фоне этих реакций Солженицын постоянно проводил различие между независимостью и свободой. Он предположил, что независимость в Америке возможна (жить в Вермонте, иметь доступ к книгам, отсутствие обыска дома властями), но получить свободу было не так просто. В течение трех лет для него, казалось, ничего не изменилось. Согласно одному из размышлений: «К извечным врагам-большевикам теперь присоединились враждебные лжеинтеллигенты и Востока, и Запада, и, оказывается, еще более могущественные круги. Вот почему и получается, что здесь, в Америке, я не по-настоящему свободен, а снова в клетке».

Солженицын был в Америке, но остался от нее оторванным. Одной из непреходящих нитей его изгнания было не просто видение возвращения в Россию, но желание вернуть России ее надлежащий дух. Он не видел будущего в русских эмигрантах, которые, казалось, больше интересовались капиталистическими возможностями и умиротворением псевдоинтеллектуальных левых, чем защитой правды. «Что за нация мы [русские], — пишет Солженицын, — если наша блестящая диаспора — полуторамиллионная, может быть, двухмиллионная — вымирает, как бы не принося плодов? . . . Ясно, что мы не в состоянии устоять при рассеянии . . . мы не едины, у нас нет самостоятельной инициативы, и мы ждем сильной руки, которая объединит нас».

В то же время Америка оторвалась от Солженицына. На протяжении всех мемуаров Солженицыну ясно, что интеллигенцию и правительство Америки интересовала не настоящая борьба с коммунизмом, а только видимость борьбы. Мы чувствуем трения между великим литературным интеллектом и американской политической риторикой. Предвидя телефонный звонок новоизбранного президента Рейгана (как и обещала новая администрация), Солженицын написал несколько подготовительных заметок. Он хотел, чтобы Рейган «провел четкое различие между коммунизмом и русским народом», и надеялся, что Рейган «просто усвоит некоторое небольшое понимание точки зрения русских». Но препятствий было слишком много, телефонного звонка так и не произошло, и Солженицын отмечает, что «ни одна американская администрация не является по-настоящему свободной — она находится под сильным влиянием различных кругов, одни известны публично, другие нет».

Не слишком ли много требовал Солженицын? Его не интересовали эстетические элементы политики, такие как пышные государственные обеды или пустые диалоги. Тем не менее, он признал «человечность, искренность и чувство юмора» Рейгана. . В американских отношениях всегда есть качество мысли, которое остается на поверхности. Солженицын не боялся критиковать эту поверхностность. Он особенно ненавидел американские СМИ, которые преследовали его за комментарии к текущим событиям. «СМИ делают все возможное для получения информации, а не глубины», — заметил он. «Но для того, чтобы написать даже самое крошечное публичное заявление, я должен найти прочный кусок, сплав мыслей и чувств, большую концентрацию, приверженность и переворачивание всего моего существа».

Для Солженицына философские и политические проблемы нашего времени не должны были решаться в звуковых фрагментах. «Писатель должен размышлять о более глубоких элементах этих проблем, а не возиться с сегодняшними поверхностными проблемами», — настаивал Солженицын. «Это зов времени свыше». Квазирелигиозная концепция авторитета интеллектуала распространена или была распространена в Европе, но остается чуждой в Америке. Здесь, как обнаружил Солженицын, писатель должен быть еще и бизнесменом и личностью, успешно брендирующей себя, чтобы «продать» интеллектуальный товар. Это было совершенно предосудительно для его понимания своего призвания.

Солженицын упрямо отказывался принимать американские обычаи, на что ему неоднократно указывала Аля. Она неустанно работала, чтобы держать его в равновесии. За это Солженицын неоднократно выражал свою благодарность и любовь. Но как выглядела бы ассимиляция? Должен ли Солженицын стать голосом поддержки американских ценностей, чтобы быть принятым правыми? Должен ли он был приглушить свою критику марксизма, чтобы быть принятым левыми и, следовательно, интеллектуальным истеблишментом? Должен ли он громче выражать американскому народу, как он благодарен за то, что находится в Америке? Должен ли эмигрант игнорировать самые сокровенные части своего существа, чтобы процветать в обществе, где он находит убежище? Что бы это значило для человека, который выдержал жесткий удар коммунизма только для того, чтобы ему сказали, что он должен измениться экзистенциально, если он хочет быть свободным? Разве это не тюрьма, несмотря на обещания и возможности свободы?

Со временем Солженицын осознал некоторую наивность в отношении возможностей американской свободы и политики. Например, в конце концов он восхвалял Рональда Рейгана как человека морального склада, если не единственного спасителя России. Тем не менее период безгражданства Солженицына (он и Аля решили не становиться американскими гражданами) ставит серьезный вопрос, актуальный не только для эмигрантов. Как может кто-то из нас отказаться от всех форм коллективизма, а не только от тех, что встречаются далеко? Солженицын стремился к достоверности и не скрывал своего мнения. Говорить правду все время может быть призывом от Бога (как это было для него), но люди обычно избегают этого.

Жизнь Солженицына в Америке сопровождалась скорбью и усталостью, но также и проявлениями великой силы. Он предстает в этом томе как человек, боящийся не успеть внести свой вклад в возрождение России. У него огромная благодарность за маленькие уголки Вермонта, но у него болит душа, потому что он знает, что ему «должно было попасть в Россию вовремя, чтобы умереть там». Эти мемуары иллюстрируют сложный вопрос принадлежности. Не вдаваясь в клише, Солженицын призывает как эмигрантов, так и американцев искать правду не только о собственном существовании, но и о существовании нации.

Эмина Мелоник () — книжный и кинокритик, живущая недалеко от Буффало, Нью-Йорк.

Подписаться на

Modern Age

Основанная в 1957 году великим Расселом Кирком, Modern Age является форумом для стимулирующих дебатов и обсуждения наиболее важных идей, волнующих консерваторов всех мастей. Она играет жизненно важную роль в эти спорные и запутанные времена, применяя вневременные принципы к особым условиям и кризисам нашего века — к тому, что Кирк в первом выпуске назвал «великими моральными, социальными, политическими, экономическими и литературными вопросами современности». час.»

Подписаться на Modern Age »

Вернуться на главную страницу

Ваше время в колледже слишком важно, чтобы получить поверхностное образование, в котором закрыты точки зрения и закрыты строгие дискуссии.