Где сидел солженицын: Биография Александра Солженицына — РИА Новости, 01.03.2020

В тюрьме, где сидел Солженицын, появилось привидение | Люди и события | ОБЩЕСТВО

В городе Данилове Ярославской области есть необычное старинное здание – тюремный замок, чья история насчитывает почти 150 лет. Историки утверждают, что сегодня это единственный уездный тюремный замок в России, сохранившийся до наших дней в первозданном виде. Однако совсем скоро он может исчезнуть навсегда. В загадках его прошлого и проблемах будущего разбирался корреспондент «АиФ- Ярославль».

Иные

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

Когда именно была построена даниловская тюрьма, определить сложно. В одних документах стоит 1862 год, в других – 1865-й.

Попадая на территорию замка, оказываешься в каком-то ином мире. Пугают непередаваемые странные ощущения и необычная тишина. Такое впечатление, что время здесь застыло. Нет ни птиц, ни ветра. Сколько событий за 150 лет произошло в этих стенах, сколько сломанных судеб, сколько людского отчаяния, горя и страха!

Говорят, в замке есть привидения. Местные жители к этому относятся спокойно. Рассказали, что однажды даже по телевидению прошёл сюжет о ребятах, которые фотографировали тюрьму и нечаянно запечатлели призрака: на их снимках были отчётливо видны очертания существа, похожего на человека.

Единственный побег

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

Замок был тюрьмой строгого режима. За всю его историю существования отсюда удалось сбежать только одному заключённому. Это был Фёдор Озеров, который 1 августа 1912 года совершил побег с третьего этажа тюрьмы, подпилив одно из звеньев решётки камеры и спустившись вниз по жгуту, скрученному из арестантской одежды.

Вместе с Озеровым пытался бежать ещё один заключённый – Иван Груздев, но был задержан. Арестанты воспользовались ситуацией с ремонтом тюрьмы. После ремонта третьего этажа туда пришлось перевести всех следственных арестантов второго этажа. Рассадили их отдельно от срочных заключённых. Груздев был посажен с пятью другими арестантами, от которых, по документам, «нельзя было ожидать побега». Среди них был и Фёдор Озеров. Никто не мог заподозрить его в мыслях о побеге, так как сидел Озеров в первый раз. Любопытно, что ещё за четыре дня до побега подпиленная решётка простукивалась надзирателями и на тот момент была цела.

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

О единственном беглеце сведений немного. Он происходил из крестьян одной из деревень Даниловского уезда. Обвинялся в краже из единоверческой церкви. Однако существует мнение, что он мог быть дальним родственником известных мятежников против советской власти Константина и Дмитрия Озеровых, да и жили они в одной деревне.

Возможно, что и один из братьев-мятежников – Дмитрий тоже мог сидеть в Даниловском тюремном замке. К сожалению, никаких документов, подтверждающих это, кроме имени, фамилии и описания внешности не сохранилось.

Расстрелял без суда

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

Немало связано с даниловской тюрьмой необычных иcторий и легенд. Причём тянутся они с XIX века.

По рассказам местных жителей, в 1868 году на личные средства купца Фёдора Москательникова в тюремном замке  была открыта небольшая часовенка в честь иконы Божьей Матери «Утоли моя печали».   Когда в городе случился пожар, полыхал весь Данилов. Но дом Москательникова не сгорел! Он сам не мог поверить, но это действительно было так. Считают, что это связано с его богоугодными делами.

Легенды ходят о жестоком нраве одного из начальников тюрьмы, любившего ради забавы пострелять. Однажды он вывел вечером старика по фамилии Семашко и расстрелял без суда и следствия. А на следующий день пришли документы о помиловании убитого. Был ли он родственником или отцом того самого врача Семашко, в честь которого названа известная ярославская больница, доподлинно неизвестно, но, скорей всего, это именно так.

Знаменитые сидельцы

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

Спектр преступлений, за которые сидели в даниловской тюрьме, был широким — от богохульничества и нищенствования до убийств и насилия. Самым распространённым преступлением была кража. Но сидели там не только преступники, но и политзаключённые. В замке содержались как подследственные и приговорённые к тюремному заключению, так и пересыльные. Заключённые в основном были из простолюдинов. Но среди пересыльных часто оказывались люди из привилегированных сословий.

Через даниловскую тюрьму прошло немало известных российских деятелей. В 1920 — 1930-х годах в замке было много репрессированных. Здесь ждал этапа сам Александр Солженицын и даже Феликс Дзержинский имел к ней отношение. Именно поэтому важно сохранить тюремный замок для потомков  – ведь это часть истории нашей страны.

Выставлен на аукцион

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

В качестве тюрьмы замок просуществовал до 1964 года. Потом там располагались склады МЧС. С 2012 года он стал необитаем.

Сейчас его судьбой занимается Некоммерческое партнёрство по содействию развитию малого и среднего бизнеса Даниловского района. Организация взяла тюрьму в аренду, чтобы не дать ей исчезнуть и попытаться сделать архитектурно-туристический комплекс.

«Тюремный замок был выставлен на аукцион на продажу, — рассказала директор информационно-консультационного центра Некоммерческого партнёрства Елена Смирнова. – Мы вынесли на земское собрание вопрос о снятии тюремного замка с плана приватизации, и депутаты нас поддержали. Администрация хочет избавиться от объектов, требующих больших вложений, и это понятно. Но надо думать о будущем! Нашим детям нужна история, и мы должны её сохранить».

Но Елена Смирнова не видит в Даниловском районе претендентов, способных возродить здание и создать историко-туристический комплекс.

«Помимо финансовых вложений тут нужна комплексная работа специалистов – историков, краеведов. Обеспечить это не сможет ни один даниловский предприниматель, — уверена Елена Павлиновна. — Остаётся надеяться на инвесторов. Хотелось бы, чтобы тюремный замок попал хотя бы в областную туристическую программу. Тем более что аналогов ему в России нет. У нас тоже нет средств. Мы подписали договор аренды. По нему организация должна хоть что-то начать там делать. В противном случае на следующий год замок будет снова выставлен на продажу».

Тюремный призрак

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

Замок хорошо сохранился до нашего времени. Однако тюрьма, не потерявшая первозданности за сотни лет, за последние годы была буквально разграблена.

«Сейчас замок в разрухе, — вздыхает Елена Павлиновна. — За те три года, пока готовились документы на передачу его в администрацию, территорию никто не охранял. Тюрьму разворовали и разграбили, сняли кровати, железные радиаторы. Теперь там нет отопления, электричества и всё завалено мусором.

Однако основные помещения сохранились. А это значит, что спасти здание от дальнейшего разрушения и вандализма ещё возможно».

Фото: АиФ / Дмитрий Шиманский

Уже возвращаясь назад, я неожиданно приметила небольшие ступеньки вниз, ведущие в подвал. Было видно, что туда давно никто не спускался. Почему-то стало не по себе, но любопытство пересилило страх.

Внизу было темно и сыро, свет почти не проникал в этот коридор. И вдруг я остановилась как вкопанная, не веря своим глазам, а тело пронзило ледяным холодом. В полутьме показалась белая фигура старца, взлохмаченного, с длинной бородой. Он сидел, сгорбившись в углу, без одежды, обхватив руками колени. Вот он чуть шевельнулся и стал медленно поворачивать голову в мою сторону. С криком ужаса я бросилась прочь. На помощь уже бежали мои сопровождающие, но призрак уже исчез.

Смотрите также:

• Спасти нельзя разрушить. Ярославские исторические памятники в опасности →
• Сберечь историю. Для чего мы должны хранить памятники культуры →
• Гуд-бай, Сталин →

Александру Солженицыну были нужны не великие потрясения, а великая Россия

Романный герой

В биографии Солженицына Людмилы Сараскиной я нашел слова писателя и критика Петра Вайля: «Александр Солженицын — это герой ненаписанного романа, который мог бы создать автор масштаба Достоевского или Томаса Манна». Я тоже считаю, что Солженицын — романный герой. В его судьбе столько узлов, противоречий! Я имел счастье недолго общаться с Александром Исаевичем, и я сказал ему, что «Бодался теленок с дубом» — не мемуары, а роман о преодолении героем Судьбы. Но он со мной не согласился. Он считал мемуары второстепенным жанром.

Наталия Солженицына: Это были «горящие» мемуары. Они писались «поэтажно», последний — «Пришло молодцу к концу» — в Цюрихе сразу после нашей высылки в 1974 году. Он не мемуары хотел писать, а продолжать «Октябрь Шестнадцатого», но еще не пришли из Москвы материалы, переправляемые тайно, без которых он не мог бы работать. Да что материалы! У нас ничего не было, посуды не было. И горечь страшная, потому что потеряли родину, всех друзей. Тем не менее он все время что-то писал. И вижу, что пишет «Теленка». Я спрашиваю: «Ты не нашел лучшего времени мемуары писать?» А он: «Только сейчас и писать, я боюсь забыть».

Жизнь без отца

Если все-таки рассматривать Солженицына как романного героя, то нужно коснуться темы отца. Исаакий Солженицын погиб в результате несчастного случая на охоте, когда Саня находился в животе матери. То есть он уже был, готовился появиться на свет, а отец погибает от нелепой случайности. В этом году мы отмечаем юбилеи очень разных писателей: Маяковский, Горький, Толстой, Тургенев, Солженицын. И вот я обратил внимание: все они рано потеряли отцов. Солженицын — раньше всех. Опять же в книге Людмилы Сараскиной я нашел очень сильное его высказывание об увлечении отца охотой: «Что мне не понятно в характере отца — это охота. Охоту я ненавижу, отрицаю… Как он мог…» Он что, действительно отрицал охоту, как поздний Толстой, или это связано с детской травмой безотцовства?

Наталия Солженицына: Я думаю, больше всего он ненавидел охоту, потому что погиб отец. С другой стороны, он вообще не принимал праздного убийства живых существ, хотя «толстовцем» он, конечно, не был. Он и рыбной ловлей не увлекался. Мне кажется, ему было просто неприятно убивать.

Александр Солженицын — это герой ненаписанного романа, который мог бы создать автор масштаба Достоевского или Томаса Манна

На самом деле, это и есть подлинное «толстовство». А правда, что отец его был «толстовцем» и даже встречался с Толстым в Ясной Поляне? Отец и мать Солженицына были первыми интеллигентами в обеих родах. Это так?

Наталия Солженицына: Да. Причем отцу было очень трудно добиться возможности учебы в гимназии. Крепкая крестьянская семья, он был нужен в работе, в хозяйстве. Но книгочей, мечтает учиться, и отец просто махнул на него рукой. С Толстым он действительно встречался, гимназистом ездил в Ясную Поляну. Конечно, в «Красном Колесе», описывая беседу Сани Лаженицына с Толстым, Александр Исаевич ее придумал, вернее, реконструировал из тех споров, которые велись с Толстым и вокруг Толстого при его жизни и после.

Например, о том, что невозможна всеобщая любовь, что это слишком высоко и недоступно простым смертным. Вам не кажется, что это спор самого Солженицына с Толстым? Неслучайно он отцу в романе дает свое имя.

Наталия Солженицына: Думаю, что это все же реконструкция споров интеллигенции начала века, к которой принадлежал его отец. К тому же Исаакия Солженицына в семье называли Саней. И когда у его уже вдовы Таисии родился мальчик, она умоляла священника, чтобы он дал ему имя, которое можно было бы сокращать как Саня. Он и нашел в святцах. Но не в честь Александра Невского, как многие думают.

Личность и фатум

Разве сам Солженицын не спорил с Толстым всю жизнь?

Наталия Солженицына: Спор был, но скорее по другой линии — о роли личности в истории. Он совершенно не принимал этого толстовского исторического фатализма: пусть все течет, как течет, и Кутузов потому выигрывает, что не сопротивляется току времени, а улавливает его.

А Наполеон — наоборот?

Наталия Солженицына: А Наполеон — наоборот. И Воротынцев в «Красном Колесе» — наоборот. Но Воротынцев — вымышленный герой. И главная неразрешенная загадка для Солженицына была: почему в России, где жили и невымышленные Воротынцевы, волевые, сильные русские мужчины, почему они ничего не cмогли сделать, не остановили «Колесо»?

Так, может, Толстой прав? Фатум!

Наталия Солженицына: Мне кажется, для Александра Исаевича этот вопрос так и остался неразрешенным. Это к тому, что он якобы во всем был всегда уверен. Он очень во многом сомневался. Это станет понятно, когда будет опубликован Дневник «Красного Колеса».

Все-таки Солженицын — противоречивая личность. Вот смотрите… С одной стороны, отрицает фатум и ценит роль личности. И, да, своей жизнью это доказывает. Согласно фатуму, он должен был безвестно сгинуть, как большинство бывших зэков. А он добился славы, написал все, что хотел, сказал все, что хотел, никого не боялся, выступил один против Системы и ее победил, двадцать лет прожил в изгнании, но вернулся на родину. С другой стороны, читаю его строки о своем аресте в конце войны… Он же благословляет арест, считает, что для него это было благом. «Страшно подумать, что б я стал за писатель (а стал бы), если б меня не посадили». И лагерный опыт считает благом. Это человек, который написал «Архипелаг ГУЛАГ», вбил осиновый кол в саму идею лагерного рабского труда. И свое избавление от рака считает даром Божьим, но и заданием свыше. Абсолютно фатальное отношение к жизни.

Наталия Солженицына: Да, задним числом он был благодарен судьбе, что она ткнула его в лоб и направила на путь истинный. Но он же и пишет: «А из могилы мне отвечают: «Хорошо тебе говорить, когда ты жив остался». Он и то, и это держал в голове. Он так и говорил, что жизнь поправляла его все время: справа, слева, по одной щеке, по другой… И еще он говорил, что все время бунтовал против этого, пока не понял, что сам он точно бы заблудился. И что он благодарен Богу за то, что Он вовремя ставил его на место.

Это он говорил в глубокой старости. Вообще, его заветная мысль была в том, что главная задача «делателя» — это разгадать шифр небес о себе. Конечно, человек может вовсе не думать об этом, но тогда он и проживет совсем другую жизнь.

Он разгадал свой шифр?

Наталия Солженицына: Думаю, что — да, в последние годы в Особлаге. Тогда полностью переменилось (не сразу, постепенно) его отношение к тому, что есть благо и что не есть благо. Для него, а не для других. Я думаю, в этот момент он перестал мечтать о воле как об облегчении участи, как о свободе для тела. Это стало для него не важно. Важной стала возможность писать, чтобы не заглядывали через плечо, чтобы можно было хранить написанное на бумаге, а не только в голове. При этом учтите, в это время он абсолютно один. Мать умерла в 44-м, когда он был на фронте, жена его оставила, о родных на юге России он узнает позже.

Опять противоречие. Если он так одинок и страдает от этого, почему, поселившись в Рязани после ссылки, он ведет полуподпольный образ жизни. Скрывает, что он писатель. Никто, кроме самых близких (да и то по неизбежности) не должен видеть его за письменным столом, его рукописи. Это уже сознательный выбор одиночества.

Наталия Солженицына: Ну вы же понимаете, ЧТО он пишет. Поэтому и прячется, а не потому что боится, что у него не получится и его вдруг засмеют.

Цена времени

И все-таки насколько лагерный опыт, ссылка наложили отпечаток на его характер? Не создали ли они из него «подпольного человека», который не доверяет никому? Есть ощущение, что Александр Исаевич при всей своей публичности после 1962 года, когда вышел «Один день Ивана Денисовича» и он стал планетарно знаменит, был закрыт в своей частной, внутренней жизни и мало кто мог туда проникнуть. После изгнания затворился в Вермонте, после возвращения — в Троице-Лыкове. Разве не «подпольный человек»?

Наталия Солженицына: Нет. По натуре своей он был очень открыт и расположен к людям. Особенно в юности, когда он, как все, был «вписан» в советский строй и искренне увлекался диаматом и революцией. Он был открыт для всех, и были закадычные друзья, велосипедные путешествия. Но даже тогда за ним замечали, что он более собран и меньше склонен к пустой трате времени. Бывал на вечеринках, но редко. Он дорожил временем. Возможно, над ним действительно витала смерть отца в 27 лет. У него был не скрытный характер, а собранный, это отличало его всю жизнь. Боялся растратить время на пустяки.

В «Теленке» есть сцена, где Солженицын в центре Москвы встречает Твардовского и Некрасова, которые идут в ЦДЛ выпить и закусить. И он сокрушается: ну как можно на это тратить время!

Наталия Солженицына: Это было в нем до последнего дня жизни. Он не выносил долгих застолий. Когда к нам в Вермонт приезжали Юрий Любимов или Никита Струве, накрывался стол, выпивали… Это и так происходило нечасто, мы ведь жили «в глуши». Но вдруг он мог сказать: «Простите, у меня не готов материал к завтрашней главе». И уходил, оставляя гостей на меня.

Жизнь поправляла его все время: справа, слева, по одной щеке, по другой… Он все время бунтовал против этого, пока не понял, что сам он точно бы заблудился

Он вообще не пил?

Наталия Солженицына: Он выпивал рюмку водки каждый день. Перед обедом, обязательно. С гостями мог выпить больше. Вообще из всего спиртного предпочитал водку.

И после этого шел работать?

Наталия Солженицына: Да, он мог еще час-два что-то читать, готовясь наутро писать очередную главу «Колеса».

Какой-то получается не русский характер.

Наталия Солженицына: Не «обломовский» уж точно. Он был очень организованный человек. И это было от природы, а не от воспитания. Какое там воспитание! Отца нет, мужской руки нет. Мать обожает сына, но работает на двух сменах, чтобы прокормить семью. Вот откуда это в нем? Просто он такой был. И эта собранность сделала для него подпольность легкой. Ведь подпольность продолжалась и после 1962 года. «Раковый корпус» он еще мог писать открыто. Но он же одновременно писал «Архипелаг ГУЛАГ», ни одну запись которого он не мог оставить на столе, должен был прятать.

Даже Ахматовой не показал, а она ему свой «Реквием» прочитала. Анна Андреевна на него обижалась.

Наталия Солженицына: Он потом жалел об этом. Он ее очень ценил. Они встречались только в Москве, у Ардовых, у Петровых. Он видел Императрицу, которую окружает свита и курит ей фимиам. Поэтому и боялся ей показать. Вдруг кому-то скажет из своего окружения. Солженицыну в его положении приходилось опасаться даже близких людей. А Ахматову он близко не знал. Он не знал, что она железного характера.

Близость понимания

Но вам-то он доверился полностью. В этом году еще один юбилей — пятьдесят лет вашего знакомства. Вы впервые встретились осенью 1968 года. Я напомню, что он о вас писал: «Близость досконального понимания». И вот еще: «Прежде, чем я Алю узнал, я ее счастливо угадал». Что это значит?

Наталия Солженицына: Наверное, он имел в виду, что до знакомства со мной представлял себе: вот бы такую спутницу! Целенаправленно он ее не искал, но судьба распорядилась так, что мы встретились.

Не жалеете, что посвятили себя другому человеку, пусть и великому? Вы были ученицей выдающегося математика, академика Колмогорова, занимались математической лингвистикой, возможно, могли бы стать известным ученым.

Наталия Солженицына: Ни секунды не жалею. Математика мне всегда нравилась, как и Сане, за ее совершенную красоту. Но заниматься хотелось другим: историей, литературой. На мехмат МГУ я пошла потому, что в любимых мною областях царил сплошной агитпроп, и там нужно было вступать в партию. А математиком можно было быть и беспартийным. Я не была талантливым математиком. Саня в этом был гораздо талантливей меня.

Он, она и дети

Опять вы скромничаете. Александр Исаевич ценил вас по-другому. Я помню, как в конце фильма, который Станислав Говорухин снимал в Вермонте, Солженицын сказал: «Без нее ничего бы не сделал!» Между тем у вас появляется трое детей, один за другим. В книге Сараскиной приводится интересное письмо Солженицына в связи с рождением второго сына — Игната: «Ладочек, родимый мой, правда: как хорошо, что ты не устаешь рожать! Как надо мне к ряду романов пристроить ряд детей… Пятерых сыновей и двух дочерей, если Бог даст — надо брать, Ладочка, сердечко мое! (Брать, но — чтоб не они тебя брали, ты — чтобы осталась мне, разменять тебя на детей не хочу!)» Это как понимать? Детей рожай и рожай, но чтобы они тебя от моего дела не отвлекали?

Наталия Солженицына (смеется): Да, так и было. Хотел, чтобы было много детей, но чтобы я была при нем больше, чем при них. Он очень хотел дочь, если не двух, то хотя бы одну, но Бог не дал. Впрочем, в Америке, посмотрев на нравы, он перестал огорчаться. Он был из тех отцов, которые сыновей воспитывают спокойно, а над дочкой он бы дрожал. Однажды сказал мне: «Если бы я узнал, что с моей дочерью… — я бы просто умер». А с сыновьями он считал так: дети должны быть накормлены, одеты, у них должна быть кровля над головой, и этого достаточно. Я ему говорю: «Но с ними же нужно разговаривать, читать». Он: «Но с нами же никто не читал, а как-то же мы выросли». Я: «Это было другое время. Ты же хочешь, чтобы у детей в Америке русский язык сохранился, а как он сохранится, от птиц вермонтских?» Кстати, самое трудное (хотя и счастливое!) время у меня было именно в Вермонте. Вот там я по-настоящему уставала! Потому что и дети, и муж, и работа над «Красным Колесом», и переписка. В России все-таки были друзья, помощники, а в Вермонте только мы с мамой вдвоем. Вообще в жизни я много поработала. Без отдыха. Без всякого отдыха.

Точка невозврата

Еще к вопросу о детях… В августе 1971 года вроде бы было покушение на Солженицына в Новочеркасске. Пытались отравить…

Наталия Солженицына: Не «вроде бы», а безусловно было покушение. Его участник дал публичные показания, они напечатаны.

Потом вам угрожали, в том числе и жизнью детей. Однажды мы с моим другом, писателем и ныне ректором Литературного института, Алексеем Варламовым обсуждали, как бы мы повели себя в такой гипотетической ситуации, и оба признались, что если бы речь шла о детях, то пошли бы на попятную. Есть то, чем нельзя рисковать. Вы с Александром Исаевичем поступили иначе. Что вами двигало, откуда была такая уверенность в своих силах?

Наталия Солженицына: Вы себя поставьте не в ситуацию, когда вы живете себе и живете, и вдруг перед вами такая развилка, такой выбор. Вы поставьте себя на место человека, у которого просто нет пути назад и нет никакого выбора.

Может, он сознательно не оставлял себе пути назад?

Наталия Солженицына: Нет, не так. К тому времени, когда нам стали угрожать, в том числе и жизнью детей, власти видели в Солженицыне человека такой опасности, что никакая сделка с ними просто не была бы выполнена. У них в руках уже был «Архипелаг». Он еще не вышел на Западе, его еще никто не читал, а они уже прочитали. И это были те три месяца (пока Никита Струве не выпустил книгу в Париже в декабре 1973 года), когда жизнь Солженицына буквально висела на волоске. Какая тут могла быть сделка? Ему ничего и не предлагали. Но, допустим, предложили бы. Что? Чтобы он не печатал «Архипелаг»? Но все понимали, что это невозможно, что книга рано или поздно выйдет. К тому времени Солженицын прошел путь, когда любое отступление могло быть только проигрышным.

Уинстон Черчилль говорил: «Кто вместо войны выбирает позор, получает и позор, и войну».

Наталия Солженицына: Именно так. Это было самое страшное время в моей жизни. Он мне сказал тогда (не сказал, написал, такие вещи мы не обсуждали вслух): что мы будем делать, если они ТАК поставят вопрос: либо дети, либо «Архипелаг»? Я ему не сразу ответила, для меня самой это был страшное решение. Но все-таки ответила: будем стоять до конца. Они в результате ничего не предложили. Когда они чувствуют, что ты не отступишь, ты становишься сильнее их. А потом его обыватели обвиняли: это не человек, он детьми готов пожертвовать ради своего тщеславия! Идиоты!

«Прошу моих сыновей, в каких бы условиях им ни пришлось жить, сделать так, чтобы все мои внуки хорошо знали русский язык»

Как вы объясняете то, что против отправки Солженицына в лагерь неожиданно выступил Юрий Андропов?

Наталия Солженицына: Да, Андропов фактически спас ему жизнь. На Политбюро обсуждали, хотели сослать его в Верхоянск, где он умер бы очень быстро, потому что у него давление зашкаливало за двести. Почему Андропов? Это загадка. Мягкий Косыгин предлагает его сослать, а Андропов — против. Я приписываю это политическому расчету. Он был в огромной степени творец «детанта» (разрядки) и лучше Брежнева и Косыгина понимал, что имя Солженицына уже такое, что, уничтожив его, они больше потеряют. Он сказал (стенограмма опубликована): давайте вышлем его на Запад, он там быстро сдуется.

Писатель и медиа

Но, кстати, Солженицын ведь и вступил в конфликт с западными медиа.

Наталия Солженицына: С первого же дня, когда отказался давать им интервью.

Он сказал: «Там я говорил, а здесь я помолчу». Конечно, это было чудовищно обидно для западных журналистов, которые его все время поддерживали и, собственно, спасли ему жизнь.

Наталия Солженицына: Да, было обидно. Но это было через несколько часов после Лефортова.

Он и потом им говорил: «Вы — хуже гэбистов!» С журналистами так нельзя.

Наталия Солженицына: Он неразумно вел себя с прессой. И я считаю, что это была его ошибка. Он был сильный стратег и не лучший тактик.

Эта ссора с прессой еще аукнется ему. Медиа отомстили. Был создан неверный образ Солженицына «диктатора», «аятоллы», человека с огромным апломбом и т. д.

Наталия Солженицына: Да, увы. И это продолжается до сих пор.

Возвращение с Востока

Восемнадцать лет в Вермонте — счастливое время?

Наталия Солженицына: Да. Но и очень горькое. Он всю семью заразил верой, что мы вернемся в Россию. Он говорил: аргументов у меня нет, но я вижу наше возвращение. Уже началась афганская война, уже посадили наших последних друзей, а он говорил: я просто вижу, как мы вернемся. При этом у него была извиняющаяся улыбка, ведь ничто не указывало на возможность возвращения.

1994 год. Возвращение через Владивосток. К этой идее по-разному относятся. Многие считают, что это была пиар-акция.

Наталия Солженицына: Полная чушь! Просто он не хотел сразу с Запада прилететь в московскую тусовку. Когда на родине начались перемены, он жадно интересовался всем, что там происходит, читал газеты, журналы, «тассовки», которые присылал Владимир Лукин, ставший послом в США. И он был в ужасе. Он понимал, что эйфория огромная, но все делается не так, повторяется «бушующий кабак Февраля». И ему необходимо было самому увидеть новую Россию. К тому же до этого он не бывал дальше Байкала. Вообще все произошло отчасти случайно. Когда Говорухин у нас в Вермонте снимал фильм, его оператором был Юра Прокофьев. И он рассказал, как они с командой телевизионщиков делали репортажи c русского Севера и ездили в отдельном вагоне, прицепляя его к разным поездам. Это было удобно. Солженицын даже не знал, что такое возможно: жить в отдельном вагоне, где есть душ, где можно готовить. И он очень заинтересовался этим. Так соединилась его идея сначала увидеть страну, а уж потом Москву с рассказами Юры. Потом он с Борисом Можаевым отправил Прокофьеву письмо: не может ли он взять на себя организацию такой поездки. Тот ответил: легко! И когда я в 1992 году приехала в Москву, одной из моих задач были переговоры с Прокофьевым.

Сыновья и внуки

Где лучше: в Вермонте или в Троице-Лыкове?

Наталия Солженицына: Здесь, конечно. Здесь друзья и родной язык. Когда мои мальчики впервые приехали со мной в Москву, они были потрясены, что на вывесках написано по-русски: «Хлеб», «Молоко». Они же не видели этого за всю их жизнь. Степан (он покинул Россию совсем младенцем), когда мы летели в Москву, сидел рядом со мной. Объявили посадку. И вдруг я увидела, что у него влажные глаза. Я спрашиваю: «Степа, ты что?» А он: «А вдруг я ее не полюблю».

Кого?!

Наталия Солженицына: Россию. Но полюбили. Хотя мы никогда не говорили им, что они обязаны любить свою родину, обязаны в Россию вернуться. Они видели, что мы, включая бабушку, мою маму, только и живем возвращением. Но они-то выросли там. Мы ни на чем не настаивали. Это должен был быть только их личный выбор.

Где сейчас живут ваши сыновья и чем занимаются?

Наталия Солженицына: Средний, Игнат, — пианист и дирижер, и единственный, кто живет в США и женат на американке. У него трое детей, все трое говорят по-русски. Это результат больших усилий Игната, потому что мать хотя и понимает по-русски, но с детьми говорит по-английски. Перед смертью Александр Исаевич оставил «внутреннее» завещание для семьи. Там есть такие слова: «Прошу моих сыновей, в каких бы условиях им ни пришлось жить, сделать так, чтобы все мои внуки хорошо знали русский язык». В этом смысле трудные условия только у Игната. Старший, Ермолай, и младший, Степан, живут в России и женились на русских девушках.

Игнат тоже часто бывает в России.

Наталия солженицына: Да, сейчас он ставит оперу «Один день Ивана Денисовича» на Камерной сцене Большого театра. Ермолай и Степан оба работали в международной консалтинговой компании. Сейчас Степан работает гендиректором генерирующей сибирской компании. Степан с женой живут в квартире на Плющихе, которую мы купили, когда вернулись в Россию, а Ермолай с женой и четырьмя детьми живут со мной в Троице-Лыкове.

Итого сколько у вас внуков?

Наталия Солженицына: Восемь. Три внучки и пять внуков. Самая старшая внучка Татьяна — дочь моего сына Дмитрия от первого брака. Он скончался в 1994 году в Америке, в год нашего возвращения, она живет в Нью-Йорке, компьютерный фотохудожник. А самому младшему Филиппу — 4 года.

Вы хорошая свекровь?

Наталия Солженицына (смеется): Не злая. С невестками мы дружим.

Елена Цезаревна Чуковская писала: «Солженицын — счастливый человек! Единственный счастливый человек, которого я видела за свою жизнь». Вы с ней согласны?

Наталия Солженицына: Да, безусловно! Это не значит, что у него была легкая жизнь и что он был счастлив в каждый момент своей жизни. Но у него был очень светлый характер и исключительно устойчивая психика. Он был оптимист и абсолютно позитивный человек. Он видел выход в любой, казалось бы, мрачной и безнадежной ситуации. И когда он был болен, и когда он был один — всегда! И работал до конца, в день смерти продолжал работать. Эти листочки так и лежат на его столе, я их не трогаю, только от солнца закрываю.

литература

Наука понимать

В дни, когда отмечается столетие со дня рождения Солженицына, 10-12 декабря,  в Москве собрались филологи-слависты, историки, литературоведы со всего мира, чтобы с разных сторон обсудить наследие писателя и попытаться сообща сформулировать: каким видится  автор «Архипелага ГУЛАГ» и «Красного Колеса» из XXI века? И чему он может научить сейчас нас сегодняшних?

Открылась научная конференция,  посвященная охранению и творческому осмыслению памяти о страшных и героических годах, в парадном зале Пашкова дома.

Глава Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям Михаил Сеславинский напомнил собравшимся о всемирном значении наследия Солженицына и провел вместе с Н. Д. Солженицыной церемонию гашения памятного маркированного конверта «Сто лет Солженицына». Помимо конверта с маркой, Роспечать подготовила для участников конференции памятную медаль, а также репринт выпуска «Роман-газеты» за 1963 год, в котором был 700-тысячным тиражом опубликован «Один день Ивана Денисовича».

Кроме того, руководитель Роспечати подарил Наталии Дмитриевне для музея подборку — «конволюм», как выразился библиофил Сеславинский, — уникальных документов. В том числе документ 1974 года — приказ Главного управления по охране государственных тайн в печати «Об изъятии из библиотек и книготорговой сети произведений Солженицына». В ответном выступлении Наталия Солженицына зачитала приветственное письмо из мэрии города Кавендиша, что в американском штате Вермонт, — том самом, где писатель с семьей проживал годы изгнания.

После чего началась научная часть. А во вторник и среду конференция продолжит свою работу в Доме русского зарубежья. Выступят представители Китая, Польши, Италии, Венгрии, США и, конечно, ведущих российских научных школ. А закончится конференция посещением участниками литературного спектакля-посвящения «Ваш А. Солженицын» в МХТ им. Чехова.

Войдите в мир Солженицына — The Moscow Times

Рабочий стол Солженицына перед ссылкой.

Предоставлено Домом русской эмиграции им. А. Солженицына

Когда вы войдете во двор рядом с Тверской улицей, вы, вероятно, будете недоуменно смотреть в свой телефон, думая, что Google Maps ввел вас в заблуждение. Но, несмотря на скромный характер, в этом тихом жилом анклаве находится квартира-музей самого культового писателя-диссидента советской эпохи: Александра Солженицына.

В самом конце   2018 года вдова Солженицына Наталья и их сыновья открыли для публики свою бывшую московскую резиденцию как Музей-квартиру А. И. Солженицына. Это первый в столице музей, посвященный жизни нобелевского лауреата.

Когда вы прибудете в здание, вы должны ввести код, написанный на двери. В динамике будет трещать голос охранника и спрашивать, чего вы хотите (ответ, конечно, в том, что вы пришли посмотреть квартиру-музей). В конце концов он откроет дверь. Как только вы окажетесь внутри, указатель направит вас к квартире 173, куда ведет винтовая лестница.

Посетители могут посещать музей только в сопровождении гида, поэтому вам нужно либо позвонить заранее, чтобы забронировать экскурсию, либо прийти в часы работы и узнать время следующей экскурсии со свободными местами. Экскурсии длятся около 90 минут. Билеты стоят 200 рублей. Когда приезжала The Moscow Times, экскурсию вела восторженный гид по имени Даша, которая знала историю Солженицына до мельчайших подробностей.

Музей — настоящая святыня великого русского писателя, в которой представлено все, от куртки, которую он носил в казахстанском лагере, до копий домашних заданий его детей, которые он сам исправил.

Он состоит из семи комнат, каждая из которых представляет собой отдельный период жизни Солженицына. Помимо необходимых дополнений информационных табличек и стеклянных витрин, квартира осталась почти такой же, какой она была при его жизни. В последней комнате, олицетворяющей возвращение автора в Россию в 1990-е годы, есть фотография, на которой автор сидит за письменным столом и сейчас выглядит почти так же, как и тогда. В подъезде, из которого был арестован автор, по словам Даши, сохранился оригинальный паркет.

В то время как музей изобилует предметами и фотографиями, для оценки которых не требуется свободное владение русским языком, предостережение не говорящим по-русски посетителям: экскурсии и информационные стенды ведутся исключительно на русском языке.

Открытие Квартиры-музея последовало за открытием памятника писателю в Таганском районе Москвы 11 декабря, а в 2017 году — Дома русской эмиграции имени Александра Солженицына. Но это не первый музей, посвященный жизни нобелевского лауреата. Эта награда принадлежит Музейно-культурному центру А. И. Солженицына в Кисловодске, расположенному в доме его детства.

Люк Марч, профессор советской и постсоветской политики Эдинбургского университета, заявил The Moscow Times, что на Западе Солженицын «несомненно утратил влияние. Отчасти это связано с тем, что он сосредоточился на СССР, который теперь гораздо меньше является объектом расследования или беспокойства». В России, добавил он, он остается предметом гордости.

Посетители музея подтвердили это мнение. Анна Зубковская, учительница английского языка из Ярославля, посетившая музей со своим сыном, рассказала The Moscow Times: «В прошлом году мой сын спросил меня об Александре Солженицыне, его книгах и моем отношении к ним. Я предложила ему сначала прочитать их, а потом мы поговорим об этом… А квартиру-музей надо было посетить, тем более, что она новая».

Анна подарила сыну «Архипелаг ГУЛАГ» на Рождество и сказала, что он «впечатлен» тем, что узнал о его авторе в музее.

Ксения Бушева, выпускница факультета русской литературы, работающая в Москве, сказала, что «Солженицын — это писатель, который решил сказать правду, несмотря на давление и ужасы, которые ему пришлось пережить. Одинокий и воинственный, он требовал этой правды в литературе и в жизни — за это мы его и уважаем».

Более подробную информацию о музее-квартире Солженицына можно найти здесь.

ул. Тверская, 12, корп. 8, подъезд 14, квартира № 173

Кухня (обратите внимание на детский стульчик).
Предоставлено Домом русской эмиграции им. А. Солженицына

Александр Солженицын, человек, разоблачивший ГУЛАГ

Александр Солженицын начал «Архипелаг ГУЛАГ» с одного из самых жгучих отрывков в литературе:

академия наук. Мелким шрифтом сообщалось, что при раскопках на реке Колыме была обнаружена подземная ледяная линза, которая на самом деле представляла собой замерзший ручей, — и в ней были найдены замерзшие экземпляры доисторической фауны возрастом несколько десятков тысяч лет. Будь то рыба или саламандра, они сохранились в таком свежем виде, сообщил научный корреспондент, что присутствующие тут же вскрыли лед, покрывавший образцы, и сожрали их 9 .0025 со смаком на месте.

Мало кто из читателей этого научного журнала, заметил Солженицын, понял бы, что за люди спешат съесть доисторических существ. Но он и его друзья сразу поняли, ибо и они были зэками , полуголодными узниками сети сотен исправительно-трудовых лагерей, раскинувшихся по самой большой стране мира, как вереница островов. Каждый из этих островов управлялся «Главным лагерным управлением Советского Союза», аббревиатура которого была ГУЛАГ.

«Стандартный путь»

Солженицын родился в 1918 году, через год после того, как ленинские большевики захватили власть у Временного правительства России, которое пришло к власти после свержения царя Николая II в феврале 1902 года. Гражданская война в России, в ходе которой большевики изо всех сил пытались противостоять свержению из-за границы и подавить оппозицию дома, сформировала фон его ранней жизни.

Когда нацистская Германия напала на Советский Союз в 19В 41 году Солженицын вступил в Красную Армию и был награжден за службу. Но в 1945 году он был арестован за то, что в частном письме саркастически написал о Генеральном секретаре СССР Иосифе Сталине. Советские власти приговорили его к восьми годам лагерей. Этот переход с линии фронта Второй мировой войны в ГУЛАГ, как он позже сказал Би-би-си, был «стандартным путем» для многих молодых людей его поколения.

После смерти генерального секретаря СССР Иосифа Сталина в 1953 году его преемник Никита Хрущев осудил параноидальный и крайне репрессивный стиль правления своего бывшего хозяина. В свои 19В своем «секретном выступлении» на XX съезде Коммунистической партии Советского Союза Хрущев потребовал от партии отказаться от сталинского «культа личности». Содержание выступления вскоре просочилось, и результатом стала политическая «оттепель», когда советские граждане и советские писатели стали осторожно говорить и писать о своем опыте в сталинские годы.

Солженицын, освобожденный из лагерей 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина, должен был стать первым писателем, жившим в Советском Союзе, открыто написавшим о лагерях.

С Денисович по Архипелаг

В 1962 году Солженицын опубликовал «Один день Ивана Денисовича» в литературном журнале «Новый мир» . В повести в мельчайших подробностях описывалась холодная, изматывающая, голодная жизнь русского крестьянина в советском трудовом лагере.

«Александр Твардовский, редактор «Нового мира», был очень либеральным человеком, — говорит Майкл Скаммелл, биограф Солженицына. «Когда он увидел этот рассказ, то понял, что, наверное, его можно было опубликовать, потому что в романе не было откровенной критики ГУЛАГа. Это было просто описание жизни одного человека в лагере. Но, конечно же, послание было в реальной жизни, которую он описал.

Описание Солженицына во многом основано на его собственных воспоминаниях о лагерной жизни, хотя и содержит намек на советские классовые соображения. «Он перенес определенный период своей жизни на жизнь крестьянина, который, как он знал, по политическим причинам будет гораздо более приемлемым рассказчиком, чем интеллектуал», — говорит Скаммелл. «Это совпало с идеологией, согласно которой государство было рабочим государством, управляемым рабочими и для рабочих».

Сам Хрущев дал книге зеленый свет, хотя более консервативные деятели коммунистической системы были недовольны.

«Домашняя реакция была недоверчивой, — говорит Скаммелл. «Было удивление, что эта тема вообще может быть затронута. После того, как он был опубликован, конформистские, поддерживаемые партией редакторы жаловались, что их завалили рукописями люди, которые были в ГУЛАГе, а теперь пишут рассказы и романы о своем собственном опыте».

Но в то время как «Один день Ивана Денисовича» проверял пределы того, что можно было публиковать в Советском Союзе, Солженицын уже начал работу над другими, более подрывными произведениями о советской тюремной системе.

Был Раковый корпус, частично основанный на его опыте больного раком во время пребывания в ссылке во внутренней ссылке в Казахстане, которую он безуспешно пытался опубликовать.

Был роман «В кругу первом» об ученых и академиках, заключенных в более привилегированную часть лагерной системы, который он не смог бы опубликовать даже в версии с самоцензурой.

Оба романа будут опубликованы за границей в 1968 году.

Но в течение десятилетия он также работал над более заветным и более опасным проектом, который он тайно начал в конце 19 века.50-е: Трехтомный шедевр под названием «Архипелаг ГУЛАГ».

Тайная книга

Известность, которую Солженицын завоевал благодаря «Одному дню Ивана Денисовича», сделала его человеком, с которым можно поговорить о ГУЛАГе. И люди хотели поговорить.

«В конце 1950-х, до своего прорыва, Солженицын думал, что невозможно сделать то, что он хотел», — говорит Майкл Николсон из Оксфордского университета, давний исследователь Солженицына.

«После «Одного дня Ивана Денисовича» он был достаточно известен и достаточно защищен своей репутацией, чтобы свободно ходить и встречаться с людьми, передавшими ему свои воспоминания и другую информацию».

Его тоже завалили письмами. «Огромное количество из них просто выражали благодарность за то, что он сделал», — говорит Скаммелл. «Они говорили: «Мы превратились из не-людей в личности». Они хвалили то, как беспощадно он описал жизнь в ГУЛАГе. Многие из них добровольно поделились своим опытом, и он смог переписываться с ними и задавать конкретные вопросы».

У Солженицына также было множество источников в советской печати, включая писателей и редакторов, которые тихо выступали против советской системы.

В отличие от других его работ, «Архипелаг ГУЛАГ» будет не художественным произведением, а бросающей вызов жанру смесью истории, мемуаров и репортажа.

«Один день из жизни Ивана Денисовича был разовым экспериментом, чтобы посмотреть, что можно показать, представив что-то обычное и несенсационное, — говорит Николсон. «Но архипелаг ГУЛАГ был другим предложением, поскольку он собирался взглянуть на всю историю. Приходилось делать это украдкой. На самом деле, в начале 60-х он писал «Раковый корпус» — который, как он считал, мог конфисковать, не отправляя его в тюрьму, — на поверхности своего стола и писал «Архипелаг ГУЛАГ» «под прилавком»». 0003

Проект был настолько деликатным, что Солженицын никогда не хранил все свои рукописи в одном месте. Логистика исследования и написания книги представляла собой серьезные проблемы, как и сам масштаб предмета. «Он пытался представить очень большие куски неизвестной истории, но [ему приходилось иметь дело] с элементами ошибок и мифов, смешанных с другими вещами, потому что большая часть материала была отфильтрована из вторых и третьих рук», — говорит Николсон.

В некотором смысле эта задача была похожа на ту, которую мог бы взять на себя хорошо обеспеченный журналист-расследователь в более открытом обществе. «Есть элемент попытки докопаться до истины, что было нелегко. Обстоятельства, в которых он работал, и нехватка доступных опубликованных материалов означали, что он брал интервью у людей. Он называет около 220 человек «свидетелями»».0003

В остальном это совсем не было похоже на журналистское произведение. «В произведении есть очень сильный конфессиональный элемент, нить автобиографии, — говорит Николсон. «Он примирился с человеком, которым он был. У него было желание попробовать как можно больше разных точек зрения и точек зрения, от трезвых и криминалистических до эмоциональных и личных. Это чрезвычайно хорошо работало в его пользу».

Солженицын в конце концов назвал «Архипелаг ГУЛАГ» «опытом литературного исследования». Почти на 2000 страниц мелким шрифтом он освещал юридическую и политическую историю ГУЛАГа, собственный арест и допрос Солженицына, моральную расплату Солженицына с самим собой, а также подробные главы по таким конкретным темам, как женщины в ГУЛАГе, верные коммунисты в ГУЛАГе, методы наказания в ГУЛАГе, побеги и восстания в ГУЛАГе.

Но было непонятно, как он выдержит испытание публикацией.

Знаменитость из ГУЛАГа

Конец 1960-х принес домой мрачные перспективы. Хрущев был отстранен от власти в 1964 году, и «оттепель» с ее атмосферой десталинизации и ограниченной открытости закончилась. Обычным явлением становились судебные процессы и суровые приговоры писателям, признанным «антисоветчиками». «Раковый корпус» и «В круге первом» в Советском Союзе оказались неизданными. Солженицыным восхищались как дома, так и за границей, но его популярность за границей делала его положение дома все более опасным.

В ноябре 1969 года Союз советских писателей, который определял, кто может, а кто не может публиковать свои произведения, исключил Солженицына. В своем заявлении профсоюз написал:

Как известно, в последние годы имя и творчество А. Солженицына активно использовались в качестве пропагандистской кампании по очернению нашей страны. Однако Солженицын не только публично не заявлял о своем отношении к этой кампании, но, несмотря на критику советской общественности и неоднократные рекомендации Союза советских писателей, рядом своих действий и заявлений, по существу, способствовал преувеличению антисоветская сенсация вокруг его имени.

Но к этому времени литературная репутация Солженицына была несокрушимой.

В 1970 году Нобелевский комитет присудил Солженицыну Нобелевскую премию по литературе, признав «этическую силу, с которой он продолжает неотъемлемые традиции русской литературы».

Премия стала пиар-катастрофой для Советского Союза. «Это было грандиозное событие, — говорит Скаммелл. «Это подтвердило славу Солженицына, которая и без того была довольно велика. Советский Союз уже принял Нобелевскую премию как законную международную награду, потому что, когда русский писатель Михаил Шолохов получил ее в 1965, они праздновали чрезвычайно. Они вряд ли могли сказать, что Нобелевский комитет был предвзятым или нелегитимным».

И хотя Солженицын не смог выехать из Советского Союза для получения премии — он боялся, что его не пустят обратно в страну, — шумиха вокруг нее оказалась полезной. «Это давало ему некоторую защиту, потому что к нему постоянно подходили журналисты и наблюдали журналисты», — говорит Скаммелл. «У него также были литературные и журналистские связи на Западе, которые он мог прослушивать, либо взяв трубку, либо отправив сообщение через друзей или посредников в Западной Германии, Франции, США и Великобритании».

Советские власти, прознавшие о заветном секретном проекте Солженицына, были полны решимости получить контроль.

В 1973 году КГБ начал поиск и изъятие спрятанных Солженицыным рукописей Архипелага ГУЛАГ. Они также арестовали и допросили его машинистку Елизавету Воронанскую, которая вскоре после этого повесилась.

Но Солженицын подготовился. Он организовал контрабандный вывоз копий книги из страны на микрофильмах и дал сигнал своим союзникам в Нью-Йорке и Париже опубликовать книгу. На обложке первого номера было послание Солженицына:

В течение многих лет я с нежеланием сердца воздерживался от публикации этой уже законченной книги: Мой долг перед живыми перевешивал мой долг перед мертвыми. Но теперь, когда госбезопасность все равно конфисковала книгу, у меня нет другого выхода, кроме как немедленно опубликовать ее.

Потом в феврале 1974 года за ним приехало КГБ. Он не знал, что с ним будет. По словам его сына Игната, выступая в программе «Парад людей» в 2014 году,

Он знал, что это произойдет… он ожидал, что все может случиться. Наиболее вероятным сценарием, по его мнению, было еще одно заключение в лагерях для военнопленных и трудовых лагерях, хотя он рассматривал возможность того, что его казнят, он рассматривал возможность того, что он окажется в одиночной камере, а также возможность того, что его вышлют.