Дом ленина ссср: Дом-музей В.И. Ленина

Марка СССР 1969 г. Псков. Дом-музей В.И. Ленина ГАШ

Зенитные орудия в голове статуи Ленина: как проектировали Дворец Советов

За 60 лет до 11 сентября 2001 года Сталин предусмотрел, что, возможно, самые высокие здания в столице станут первой и самой важной целью противника. И приказал поставить зенитные пушки на голову Ленину.

Александр Широкорад

Тяжелее и выше

На месте, где сейчас стоит восстановленный храм Христа Спасителя, должен был выситься исполинский Дворец Советов, символ могущества СССР. Согласно современным мифам, инициатива строительства Дворца Советов принадлежала Иосифу Сталину. На самом деле еще 30 декабря 1922 года, выступая на I съезде Советов, С.М. Киров предложил соорудить грандиозный Дворец Советов, который бы символизировал победившую революцию и грядущее торжество коммунизма во всем мире.

В 1931 году был объявлен всесоюзный конкурс на лучший проект Дворца. Затем сформировали Управление строительства Дворца Советов, куда вошли ведущие архитекторы Веснин, Гельфрейх, Жолтовский, Иофан, Щуко, Щусев, а также деятели искусства Горький, Луначарский, Мейерхольд, Петров-Водкин, Станиславский, Шадр и др. Проектирование Дворца Советов шло под личным контролем Сталина. Подчеркнем — контролем, но не руководством. Главным автором проекта был назначен Жолтовский. И площадку под здание выбирал не Сталин, а Жолтовский, Иофан, Гельфрейх и Щуко. Они же и предложили взорвать храм.

Для статуи Ленина Совет строительства выбрал проект скульптора Меркурова. Эта статуя, весившая 6000 т, должна была оказаться «тяжелее и выше» статуи Свободы. Так, размер указательного пальца составлял 6 м, голова по объему была несколько меньше Колонного зала Дома Союзов, а высота статуи Ленина составляла 100 м.В конце 1936 года Сталин неожиданно для архитекторов предложил устроить на крыше здания и в самой голове статуи помещения для скрытой установки зенитных орудий. По сравнению со всем проектом эта задача показалась архитекторам ерундовой. Но зато у руководства Артиллерийского управления РККА вытянулись лица — у них не было зенитных орудий!

Безоружное небо

К началу 1937 года в СССР не было зенитных орудий. Точнее, были 76-миллиметровые зенитные пушки образцов 1915-го, 1928-го и 1931-го годов, но они не годились для ближней самообороны. Эти пушки кое-как могли бороться с авиацией противника на высотах от 3 до 7 км. Реальный темп их стрельбы составлял 10−12 выстрелов в минуту, угловая скорость вертикального и горизонтального наведения была очень мала. А для ближней обороны требовались зенитные автоматы калибра 37−40 мм со скорострельностью в несколько сот выстрелов в минуту.И такие автоматы (37-миллиметровые Обуховского завода и 40-миллиметровые системы Виккерса) состояли на вооружении русской армии и флота еще в 1917 году. Но к 1937 году они износились и были сданы в лом. А против новых автоматов ополчился заместитель наркома обороны по вооружению Михаил Тухачевский, поддержанный руководством Артуправления РККА. Они считали, что автоматические зенитные пушки Красной Армии не нужны, а задачи войсковой ПВО могут решать 76-миллиметровые универсальные пушки, некий гибрид дивизионной и зенитной пушки. В итоге к 1937 году войсковая ПВО и ПВО страны были оснащены 76-миллиметровыми зенитными пушками и 7,62-миллиметровыми пулеметами Максима. В начале 1937 года Сталин решительно потребовал срочно принять на вооружение 37-миллиметровую автоматическую пушку. Почти одновременно с этим было репрессировано почти все руководство Артуправления РККА.

Головные орудия

Кампания по созданию универсальных орудий сменилась кампанией по созданию зенитных автоматов калибра 37−45 мм. По постановлению Совета Труда и Обороны за рубежом срочно закупили автоматические пушки: 25-миллиметровые системы Гочкиса, 37-миллиметровые системы Шнейдера, 40-миллиметровые системы «Бофорс» и даже 15-миллиметровый автомат системы «Шкода». В конце 1937 года были испытаны отечественные автоматические зенитные пушки: 37-миллиметровые системы Шпитального, Таубина и Кондакова, а также 37-миллиметровый автомат КБ завода № 8. Последний автомат с индексом 61К разработчики содрали с 40-миллиметрового шведского автомата системы «Бофорс» почти один в один. Он-то и выиграл конкурс.

Однако на голове Ленина поставить пушки 61К так и не удалось: вoйна прервала строительство Дворца Советов. И хотя в 1941—1947 годах при Совете министров СССР продолжало существовать Управление строительства Дворца Советов, в 1947 году Сталин выступил с инициативой построить вместо Дворца Советов семь высотных домов.Вернемся к зенитным автоматам на голове вождя. История показала, что Сталин был прав, предлагая поставить для защиты высотных зданий зенитные автоматы. С 1945 го-да и США и СССР истратили более десяти миллиардов долларов на создание мощнейших систем ПВО, и в результате Руст спокойно совершил посадку на Красной площади, а самолеты террористов разворотили высотки в Нью-Йорке. Не помогли ни знаменитые «Пэтриоты» и С-300, ни огромные радары, ни сотни сверхзвуковых истребителей, ни самонаводящиеся ракеты. А между тем, если бы на крыше гостиницы «Россия» и на американских небоскребах оказались зенитные установки АК-630М (30 мм) или, соответственно, 20-миллиметровый «Вулкан-Фаланкс», то самолет Руста, равно как и авиалайнеры с террористами, были бы сбиты без всякого участия обслуживающего персонала.

Разрушители небоскребов

Попыток нaпадений на высотные дома было намного больше, чем осуществленных терактов. Например, немцы с самого начала вступления в вoйну США, в декабре 1941 года, предпринимали попытки уничтожить с воздуха самое высокое тогда здание в мире — нью-йоркский небоскреб «Юнайтед Стэйтс Эмпайр билдинг». Стодвухэтажное здание было построено в 1930—1933 годах с той же целью, что и Дворец Советов, — прославление образа жизни в стране. В 1941—1943 годах в Германии было начато проектирование нескольких типов гигантских бомбардировщиков, способных нанести удар по территории США. Речь могла идти лишь о нескольких точечных ударах по наиболее престижным зданиям и в первую очередь по небоскребам.

В 1941 году фирма «Фонке-Вульф» создала проект четырехмоторного бомбардировщика Fw.261 с взлетным весом 53,5 т, способного доставить 10 т бомб на дистанцию 9 тыс. км, однако он не был построен. Аналогичные проекты были и у «Юнкерса», «Хейнкеля», «Блом и Фосс».

В марте того же 1941 года командование люфтваффе выдало фирме «Мессершмитт» заказ на сверхдальний бомбардировщик Ме-264, окрещенный в дальнейшем как «бомбардировщик для Америки». Фирма построила и провела летные испытания Ме-264VI в декабре 1942 года. Самолет был оснащен четырьмя поршневыми двигателями. Взлетный вес его составлял 56 т. По проекту он должен был доставить 2 т бомб на расстояние 15 тыс. км. В 1944 году Ме-264 было решено оснастить четырьмя турбореактивными моторами. Было и несколько других интересных проектов.

16 мая 1942 года под председательством Геринга было созвано специальное заседание командования люфтваффе и руководства авиапромышленности, на котором рассматривался вопрос бомбардировки Нью-Йорка. Вне всякого сомнения, германские инженеры создали бы самолеты, способные нанести удар по восточному побережью США, а асы люфтваффе выполнили бы любую задачу.Небоскребы Нью-Йорка спас русский солдат под Сталинградом. Второго февраля 1943 года капитулировали остатки 6-й армии фельдмаршала Паулюса, а 14 марта Гитлер издал приказ о прекращении всех работ по созданию сверхдальних «американских» бомбардировщиков. По мнению фюрера, все силы должны были быть брошены на создание боевой техники, которая могла бы быть применена на Восточном Фронте в течение ближайших шести месяцев.

Реактивные бомбовозы

В начале 1944 года Гитлер вновь вернулся к идее бомбардировки Америки, но уже с применением новых сверхскоростных реактивных бомбардировщиков, которые не могли быть перехвачены винтомоторными истребителями союзников.

Инженеры братья Вальтер и Реймар Хортены в 1944 году спроектировали тяжелый бомбардировщик Ho-XVIII по схеме «летающее крыло». Дальность полета его должна была составлять 9−12 тыс. км, а при необходимости увеличивалась еще больше за счет применения дозаправки топливом в воздухе. Взлетный вес составлял 42 т, а бомбовая нагрузка — 4 т. Шесть реактивных двигателей, вписанных в контур крыла, должны были обеспечить скорость до 910 км/ч, то есть на 200 км/ч больше, чем развивали винтомоторные истребители союзников.

Фирма «Юнкерс» создала проект и даже изготовила опытный образец бомбардировщика EF-132. Взлетный вес его составлял 65,8 т, бомбовая нагрузка 4−5 т, шесть мощных турбореактивных двигателей обеспечивали ему дальность 9800 км, скорость до 930 км/ч при практическом потолке 11−14 км.

Однако стремительное наступление советских войск сорвало эти планы, и опытный образец EF-132 оказался в руках наших солдат, а затем — авиаконструкторов.

Радионаводка

Параллельно с пилотируемым реактивным бомбардировщиком с начала 1944 года в Германии шли работы над межконтинентальными ракетами, способными достичь Нью-Йорка. Двухступенчатая ракета А-9/А-10 со стартовым весом 100 т должна была доставить в Нью-Йорк тонну взрывчатки. Причем предполагалось, что ракета будет оснащена пассивной системой наведения по радио.

Заранее засланный в США агент должен был установить радиомаяк на верхних этажах «Эмпайр билдинга». За несколько часов до старта ракеты Геббельс должен был объявить по радио об уничтожении стоэтажной высотки. Американцы, естественно, поначалу не поверили бы, а затем эффект был бы посильнее, чем 11 сентября. Кроме тонны взрывчатки рванули бы топливные баки второй ступени (А-9) с остатками топлива. Однако мечту фюрера осуществили совсем другие люди, на других самолетах и в другое время.

Дом теней в России | The New Yorker

Ответом было человеческое жертвоприношение, «один из старейших локомотивов в истории», пишет Слезкин. «Чем напряженнее ожидание, тем непримиримее враги; чем непримиримее враги, тем больше потребность во внутреннем сплочении; чем больше потребность во внутренней сплоченности, тем острее поиск козлов отпущения». Вскоре в сталинском Советском Союзе начались чистки. Не было бы такого понятия, как случайность или ошибка — любое отклонение от добродетели и обещанных достижений было бы результатом преднамеренного саботажа. Это логика черной магии, духов и ведьм, охоты на ведьм. Было вполне естественно, что жертвы охоты были найдены среди тех, кто привел в действие первоначальное пророчество.

Сейчас трудно представить, с детской площадкой в ​​одном из дворов и паназиатской лапшой на первом этаже, но на протяжении 1937 и 1938 годов Дом правительства был водоворотом исчезновений, арестов и смертей. Списки арестов готовились НКВД, советской тайной полицией, которая позже стала КГБ, и утверждались Сталиным и его ближайшими соратниками. Задержания произошли среди ночи. Группа НКВД. офицеры подъезжали к зданию на «черном вороне», стандартном автомобиле тайной полиции, силуэт которого напоминал хищную птицу. История, которую я слышал много раз, но которая кажется недостоверной, состоит в том, что НКВД. Агенты иногда использовали мусоропроводы, которые проходили через многие квартиры, как большие трубы, выскакивая из дома подозреваемого без необходимости стучать в дверь. После формального суда, который мог длиться всего три-пять минут, заключенных вели то налево, то направо: заключение или расстрел. «Большинство арендаторов Дома правительства были смещены вправо», — пишет Слезкин.

Никто публично не упоминал обвиняемых и не говорил об их бедственном положении выжившим членам семьи. В целом, пишет Слезкин, те, кто жил в Доме правительства, «верили, что враги на самом деле повсюду», и что любые невинные жертвы были отдельными ошибками в добродетельном кровопролитии. Он цитирует дневниковую запись Юлии Пятницкой, чей муж, сотрудник Коминтерна, был арестован вместе с их семнадцатилетним сыном в Доме правительства в 1937 году. Пятницкая тоскует по сыну и разрывается между двумя противоборствующими сторонами. образы мужа: честного революционера и якобы врага народа. Когда она думает о первом, она пишет: «Мне так жаль его, и я хочу умереть или бороться за него». Но когда она размышляет о втором: «Я чувствую себя испорченным и противным, и я хочу жить, чтобы видеть их всех пойманными и не иметь к ним жалости». Всего, по словам Слезкина, во время чисток было арестовано или выселено восемьсот жителей Дома правительства, тридцать процентов населения здания. Триста сорок четыре человека были расстреляны.

Вскоре аресты перекинулись с жильцов на их нянек, охранников, прачек и уборщиц на лестничных клетках. Коменданта дома арестовали как врага народа, как и начальника хозяйственного отдела КПСС. Раскрывалось так много врагов народа, что отдельные квартиры переворачивались с мрачно-абсурдной скоростью. В апреле 1938 года директор Кузнецкого металлургического завода Константин Бутенко поселился в квартире 141, освободившейся после ареста ее предыдущего жильца, заместителя наркома Минздрава. Бутенко занимал четыре комнаты в течение шести недель, прежде чем его самого арестовали, а его семью выселили. Пространство занял Матвей Берман, один из основателей ГУЛАГа. Через шесть месяцев Бермана арестовали, а в следующем году расстреляли.

Недавно днем ​​я посетил женщину по имени Анна Борисова, чья квартира находится через двор от моей. Борисова — художница-любительница и поэтесса, и ее фотографии украшают стены ее гостиной рядом с выцветшими семейными портретами. Пространство напоминает просторный салон. Борисова поставила чайник с чаем, кусочки соленого сыра и пирог. Она рассказала мне о своем деде Сергее Малышеве, который был советским чиновником, заведовавшим продовольственными рынками и торговлей. Борисова пояснила, что провела 1937 в приступе тревоги. «У него было предчувствие, — сказала она. «Он всегда ждал, никогда не спал по ночам». Однажды вечером Малышев услышал шаги в коридоре и упал замертво от сердечного приступа. В каком-то смысле его смерть спасла семью: ареста не было, а значит, не было причин выгонять родственников из квартиры. «Поскольку он умер своей смертью, все осталось в нашей семье — квартира, все», — сказала Борисова. — И после этого нас никто никогда не трогал.

Мой друг Толя, кинодокументалист, рассказал мне, как пережил те годы его дед, урожденный Иосиф Фрадкин. Перед революцией он дал себе псевдоним Борис Волин, игра русского слова воля , что означает силу воли и свободу. (Переименование было популярной большевистской модой. Владимир Ульянов называл себя Владимиром Лениным, Иосиф Джугашвили взял имя Иосиф Сталин.) Волин мог быть суровым, воинственным человеком. Он занял пост в Главлите, цензурной организации Советского Союза, и объявил о «решительном повороте к крайней классовой бдительности». К середине тридцатых годов Волин был заместителем начальника Народного комиссариата просвещения, одного из первых органов советской пропаганды и просвещения. Однажды осенью 19В 37 лет, после драки со своим начальником, подлым человеком по имени Андрей Бубнов, у Волина случился сердечный приступ. Следующие несколько месяцев он провел в государственных больницах и домах отдыха и вне их. После выздоровления он обнаружил, что Бубнов вместе со всеми, кроме одного заместителя министерства, арестованы и расстреляны.

Я заметил Толе, что, должно быть, было страшно узнать, что многие из твоих коллег и друзей были ликвидированы в твое отсутствие. Мы сидели в его квартире, окруженные стопками старинных книг и фамильными артефактами. Центр квартиры — старый кабинет его деда, величественная комната с тяжелым письменным столом и драматической стеной от пола до потолка из дерева и стекла. — Дело в том, — сказал Толя, — что до этого ужасного открытия было много других. Один из братьев Волина был советским разведчиком, работавшим в США под прикрытием военного атташе. Его отозвали обратно, арестовали и расстреляли. Одна из сестер Волина была замужем за сотрудником НКВД. офицер, а жили они в Доме правительства, на соседней квартире. Когда коллеги мужа пришли его арестовывать, он насмерть выбросился из окна квартиры.

Волин, как я узнал, держал за диваном чемодан с теплыми вещами наготове на случай ареста и приговора к ГУЛАГу. Его жена сожгла архив документов, относящихся к тому времени, когда он был посланником большевиков в Париже, опасаясь, что эта работа заклеймит его как иностранного шпиона. Своей дочери, матери Толи, они дали своеобразный набор инструкций. Каждый день после школы она должна была подниматься на лифте на девятый этаж, а не на восьмой, где жила семья, и смотреть вниз на лестничную клетку. Если бы она увидела НКВД. агента возле квартиры, она должна была вернуться в лифт, спуститься вниз и бежать к дому друга.

Мы говорили об атмосфере в здании тогда, о чем, должно быть, думали бабушка и дедушка Толи, когда светлый и справедливый мир, который, как они думали, они построили, начал каннибализировать себя. «Они могли думать только об одном: как выжить. Я в этом глубоко уверен», — сказал он. «Они не могли ни вмешиваться, ни малейшим образом контролировать ситуацию. Силы, с которыми они сталкивались, были библейскими, как борьба с самой природой».

Как прошла черная яростная буря, аресты закончились. Последними убитыми были офицеры НКВД. «Очнувшись после оргии, Сталину и оставшимся в живых членам ближайшего окружения нужно было избавиться от тех, кто ее устроил», — пишет Слезкин. Вскоре жителей дома и страны постигла новая трагедия: вторжение нацистской Германии в июне 19 г.41. Дом правительства был эвакуирован, его жители разбросаны по городам Советского Союза. Слезкин сообщает, что около пятисот человек из здания ушли на войну; сто тринадцать из них были убиты. В советском сознании война была событием столь же мощным, как и революция. Конфликт, пишет Слезкин, «оправдал все предыдущие жертвы, как добровольные, так и невольные, и дал детям первоначальных революционеров возможность доказать еще одной жертвой, что их детство было счастливым, что их отцы были чисты, что их страна была их семьей, и что их жизнь была действительно прекрасна даже после смерти».

После войны жители Дома правительства вернулись, но прежний дух здания исчез. В сороковые годы, когда новые жильцы смешались со старыми, а мебель въезжала и выезжала, это место, по словам Слезкина, становилось «более оживленным, шумным, грязным, менее эксклюзивным». Вокруг города выросли новые элитные многоквартирные дома, в том числе сталинские небоскребы «свадебный торт», а Дом правительства перестал быть единственным престижным адресом Москвы.

Культ Сталина и, как следствие, миф о советской добродетели и исключительности — «связь, которая удерживала воедино разрозненных уцелевших членов Дома правительства», — пишет Слезкин, — начали разрушаться в 1956, когда Хрущев, когда-то проживающий в этом доме, а ныне первый секретарь СССР, произнес секретную речь о преступлениях Сталина на ХХ съезде партии. Этот прокол непогрешимости СССР был душераздирающим для поколения первых большевиков-революционеров. Дедушка Толи, к тому времени преподававший в Институте марксизма-ленинизма, был опустошен этой речью. Его жена умерла незадолго до этого, и Толя сказал мне, что эти два события «свели его в могилу». Он умер в течение года, в возрасте семидесяти одного года.

Родители Толи были типичными представителями нового поколения советской интеллигенции: успешных и внешне беспрекословно относившихся к коммунистической системе, но втайне питавших сомнения и разочарования. Толя, как и многие его друзья, вырос в защитной тени послевоенной мощи и хорошего настроения Советского Союза. Одно из его самых ранних воспоминаний — это первый космический полет Юрия Гагарина в 1961 году, который его семья смотрела по телевизору — устройства, которого в те дни в Москве было чрезвычайно мало. «Гагарин совершил свой полет, и теперь мы, СССР, были на вершине мира», — сказал Толя, описывая тогдашнее настроение. «Я чувствовал себя в самом центре вселенной».

В те годы обитатели Дома правительства еще де-факто были членами советской элиты, пусть и не все они были высокопоставленными чиновниками. В одном из дворов располагалась «специальная амбулатория» — полусекретный продовольственный магазин и столовая, где предлагались продукты и различные деликатесы, которые иначе было невозможно найти, по субсидированным ценам. Толя сказал, что магазином в его семье принципиально никто не пользовался, но несколько раз группа молодых людей устраивала импровизированную вечеринку, посылала в магазин кого-то из его друзей и вдруг, «стол будет накрыт на двадцать человек».

В квартире, которую я сейчас снимаю, жил сын Сергушева Владимир с матерью и женой Нонной, обаятельной красавицей. У нее были напряженные отношения со свекровью, которая сочла интерес молодой женщины к губной помаде, кружевным перчаткам и вечерам в театре непристойно-буржуазным. Фамилия Сергушева помогла Владимиру устроиться на работу в КГБ. Он был интеллигентным и вдумчивым человеком, но со слабыми нервами. В пятидесятые годы он потерял во время командировки в Германии портфель, наполненный сверхсекретными документами, и был тихо уволен из спецслужб. Он получил работу профессора и экономиста с доступом к угощениям вроде осетровых и бананов. У него был сын, который в 1975 лет, имел дочь — мою квартирную хозяйку Марину. Она рассказала мне, что, когда она была ребенком, история здания была в значительной степени забыта или намеренно игнорировалась. В детстве она знала, что у ее прадеда есть собственная запись в советской энциклопедии, но она не думала о нем как о человеке, который помог творить историю.

Взлет и падение большевизма под одной крышей

ПЕРВАЯ НОМЕНКЛАТУРА Советского Союза была обитателями болота. Они жили в гигантском комплексе, построенном в 1931 и разработан специально для партийной элиты в районе на берегу Москвы-реки, ранее известном как «Болото». Этот довольно ветхий район послужил идеальным местом для громадного проекта, в котором должно было разместиться первое поколение большевистских командиров, которые с 1917 года были втиснуты в реквизированные гостиницы и частные дома. Новое здание, названное Домом правительства, было построено в конструктивистский стиль, подвид модернизма, влюбленный в фабричную эстетику и масштабы массового производства. Это был весомый якорь для растущего города, спроектированный Борисом Иофаном, тем самым архитектором, который выиграл конкурс на строительство неподалёку недостроенного Дворца Советов — собора советского коммунизма, увенчанного гигантской статуей его покровителя. святой, В. И. Ленин. Дом правительства Иофана — с его новенькими квартирами, театром и клубом — был желанным адресом. Что делало его наиболее желанным, так это то, что он лежал в основе советской власти. Среди 2655 жителей дома были бундовские евреи, награжденные «ударники» (мужчины и женщины, перевыполнившие свои нормы), прощенные меньшевики и генералы Красной Армии. Они знали, что делают праведную работу, строя коммунизм с нуля и демонстрируя свою солидарность с движением, живя как единое целое. Однако всего через десять лет после завершения строительства Дома правительства он опустеет, отдав более 30 процентов его бывших жителей в ГУЛАГ, расстрелы, ссылку, а в случае детей — в детские дома.

В своей новой книге Дом правительства: сага о русской революции Юрий Слезкин рассказывает историю раннего советского режима — от идеализма 1917 года до ужасов сталинского Большого террора 1936–1938 годов — используя Дом как сосуд социальной истории. Под его крышей первое советское поколение начало свой энергичный путь к коммунизму. Координируя крупнейшую политико-экономическую перестройку в мировой истории, они также пересмотрели традиции религии, семьи и пола. Их истории, которые Слезкин рассказывает с огромными подробностями, разнообразны; одни были малограмотными рабочими, другие обращенными членами царской аристократии, но все были привержены радикальным переменам, обещанным Октябрьской революцией. В то время как повествование Слезкина прослеживает возникновение нового общества и его возможное предательство, его главная тема — религиозная природа советского коммунизма. Дом правительства был не только местом для помазанников, но и монастырем для истинно верующих. И, как показывает Слезкин, как и многие общины мессианской веры, этот орден стал жертвой охоты на ведьм и чистки тех, чья убежденность вызывала сомнения.

Слезкин непреклонен в том, что те, кто боролся за революцию 1917 года, были приверженцами мессианской веры, ничем не отличающейся от мормонизма, евангельского христианства или хасидского иудаизма. «В основе всех милленаризмов лежат карго-культы», — говорит нам Слезкин, утверждая, что идея равного распределения берет свое начало в древнем мире, а не в утопиях Сен-Симона, Фурье или других ранних социалистов. Пророчество Маркса было на самом деле довольно знакомым, пишет Слезкин, цитируя самого человека:

Новый Вавилон, как и старый, свел все к неприкрытой погоне за золотыми грузами и «заставил все народы под страхом гибели перейти к буржуазному способу производства» — между прочим, заставив всех женщин в «публичную и частную проституцию» и «лишать ее ореола все занятия, которые до сих пор почитались и к которым относились с благоговейным трепетом [. ..]». Но конец был близок […] вызвать неизбежное.

Эпическая социальная история Слёзкина на 1000 с лишним страниц начинается в царские дни Болота, когда рабочие-революционеры и интеллигенция торговали революционными идеями на складах и фабриках на окраине Москвы. Многие из первых агитаторов социализма были быстро отправлены в тюрьму или в сибирскую ссылку, и именно в глуши началась их серьезная радикализация. Через неформальные учебные кружки они распространяли марксистские идеи среди своих сокамерников, укрепляя приверженность друг друга борьбе. Изгнание было суровым, но многие лагеря функционировали как самоуправляющиеся коммуны, что позволяло радикалам претворять в жизнь свои социалистические планы. В этом разделе книги Слезкин раскрывает обширную многонациональную социальную сеть, базирующуюся в Москве, но простирающуюся до Сибири, Киева, Берлина и других регионов. Жизни участников и их бесчисленные связи описаны с таким обилием подробностей, что можно быть одновременно ошеломленным и вдохновленным, как это часто бывает с классическим русским романом.

Когда революция все-таки наступила, это было исполнением пророчества, но также и неловким моментом для марксистских интеллектуалов. Они предсказывали, что мировой коммунизм начнется в развитых капиталистических странах (скорее всего, в Германии), где пролетариат был многочисленным. Россия была преимущественно земледельческой экономикой со слабым классом капиталистов, лишь недавно (1861 г.) отменившим феодально-крепостнический строй. Маркс и Энгельс не давали инструкций по преобразованию России, и революционеры разделялись на каждом шагу. Возможно, самый большой разногласие касалось масштабов революции: должна ли Советская Россия работать над повстанческим движением по всему миру или консолидировать «социализм в одной стране»?

Центральный вопрос в Доме правительства заключался в том, как обратить в свою веру тех, кто живет за пределами большевистской базы власти в Москве. Революционеры были молодыми, городскими, атеистами и часто еврейского происхождения; страна вокруг них была сельской и религиозной. Они верили, что массы поддержат их в стремлении перераспределить богатство, но задача заключалась в том, чтобы убедить массы принять новую веру. Как поясняет Слезкин:

[Т]е советское государство должно было […] обратить большинство населения в официальную веру. Это была грандиозная задача: большевики захватили крупнейшую в мире империю […] Христиане стали правящей партией в Римской империи лишь спустя более трех столетий после смерти основателя секты […] Большевики считали священное время годами. и ясно предполагал, как и Павел, что «мир в его нынешнем виде проходит».

Партийным лидерам пришлось изобретать новые обряды (самым известным и продолжительным был праздник 1 мая), а также обряды для новообращенных: красные крещения, объяснявшие в самых простых терминах новое государство сельским сельчанам, внукам крепостных. . Освящение нового государства, включая беатификацию Ленина, забальзамированного и выставленного на всеобщее обозрение в Москве, прошло в основном успешно. Слезкин ясно дает понять, что, несмотря на научный тон марксистской идеологии, Советский Союз является ярким примером того, как «ни одно государство, каким бы рутинным оно ни было, полностью оторвано от своих священных истоков, и никакие притязания на легитимность не являются чисто «рациональными». инструментальный».

Дом Правительства изначально проектировался в духе религиозного пафоса, характерного для советского общества 1920-х годов. Женщины должны были быть в значительной степени освобождены от домашних обязанностей через коллективные столовые и детские сады. Семейная ячейка должна была быть переосмыслена, чтобы подавить социальное воспроизводство буржуазных тенденций; десятки людей вместе спали в больших комнатах. Но члены Коммунистической партии, уставшие от трудностей лет Гражданской войны (1917–1922), теперь жаждали уединения, достаточно места для своих книг и стабильности. Радикальные изменения в семейной жизни так и не прижились, и женщины не были освобождены от домашних забот; квартиры фундаментальным образом способствовали буржуазному домашнему хозяйству. Тем не менее, женщины все же участвовали в рабочей силе в большем количестве, и социальные нравы царской эпохи были, по крайней мере, изменены, если не взорваны. Валентин Трифонов, казак, поддерживавший большевиков, жил со своей бывшей женой, ее дочерью от другого брака, которая стала его новой женой, и их сыном Юрием, который вырос и стал одним из самых популярных писателей Советского Союза. . (роман Юрия Трифонова Дом на набережной [1976] касается судьбы жильцов Дома правительства в 1930-е гг.) Слезкин, написавший влиятельную статью «СССР как коммуналка» в 1990-е гг., стремится показать, что элитарная советская Дома были заряжены интеллектуальным дискурсом, но члены партии по-прежнему читают своим детям перед сном « Робинзон Крузо ».

Действительно, дети были центром жизни в Доме правительства. Они были первым «красным поколением», рожденным в вере, которую нужно было поддерживать суровой практикой. Оптимизм и огромные надежды на это поколение определили свою судьбу в 19 веке. 30-е кажутся тем более жалкими. Выросшие в среде интенсивного самосовершенствования в 1920-е годы, когда они «читали [более или менее] без перерыва» (термин, указывает Слезкин, который русские также используют для обозначения запоев), они обнаружили, что съеживаются в страх перед облавами и арестами, организованными их соседями и товарищами. Самое поразительное, что черты, которые раньше придавали статус и уважение, такие как представление Советского Союза за границей, знание иностранных языков и развитие международных левых контактов, стали поводом для подозрений.

Критики советского проекта воспринимают сталинские чистки как наиболее яркое выражение его обоснования, а не как отклонение. Они указывают на тот факт, что Большой террор фактически пришелся на момент относительной политической стабильности, когда государство почти не сталкивалось с угрозами со стороны реальных внутренних заговоров или внешнего давления. Охота на ведьм исходила из самой религии. Бывшие коммунисты, такие как Артур Кестлер, описывали советский коммунизм как «византийский культ», в котором верующие были одержимы массовой истерией. Что еще могло объяснить тот факт, что жертвы и организаторы чисток были соседями по дому? А что еще могло объяснить масштаб Террора? К 1937, ритуал ареста, пыток, ложных показаний и казни стал непосильным для осажденных чиновников и агентов НКВД (многие из которых также были убиты после нескольких лет беспрерывной работы чистильщиками). В 1937–38 годах только в Москве в лесах за городом было расстреляно 29 тысяч человек.

Часто сначала уводили мужчин, глав домохозяйств, а через несколько недель их жен, оставляя детей на усыновление или отправку в приюты. Дети Дома правительства, которые должны были унаследовать социалистическое государство от своих родителей, остались почти ни с чем, и многие были заключены в тюрьму, если не убиты. Тех, кто вернулся в Москву, не встречали на прежних квартирах в Доме даже после того, как Никита Хрущев (бывший житель квартиры 199 и 206) осудил Сталина в 1956 году. Тем не менее, некоторые остались верными. Слезкин цитирует Феоктисту Яковлевну Мягкову, которая держала на стене портрет Сталина даже после того, как ей пришлось воспитывать внучку после расстрела дочери и зятя: «Здесь было так много врагов, что это было невозможно чтобы не ошибиться».