Содержание
Автор монумента «Мать-Родина» умерла за несколько дней до его открытия
9 мая 1960 года на Пискаревском кладбище был открыт мемориальный комплекс. В центре — шестиметровый памятник Матери-Родины, ставший символом пережитой Ленинградом трагедии. Скульптор Вера Исаева не дожила до его открытия всего несколько дней…
Дочь дворянина
Ее отец не был благородных кровей. Дворянское звание Василий Исаевич получил за заслуги перед страной. Исследования главного врача Кронштадтского морского госпиталя, касающиеся распространения инфекций, помогли спасти тысячи жизней.
В 1911 году отец умер. Вместе с мамой и сестрой 13-летняя Вера переехала в Петербург. Она уже точно знала, чему посвятит жизнь. И в 1916 году поступила в Рисовальную школу общества поощрения художеств, которую возглавлял Николай Рерих. Долго учиться не пришлось. Умерла мать, сестру Лиду призвали на фронт как врача, и Вера отправилась вместе с ней на войну медсестрой…
Но вернувшись в 1920 году в Петроград, она упрямо поступила в Государственные художественно-промышленные мастерские (ныне Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия имени А.
Л. Штиглица). Сестры остро нуждались в деньгах. Параллельно с учебой Вера оформляла детские книжки, писала стихи, рисовала календари, преподавала лепку, рисование и черчение в Школе ликвидации безграмотности на Петроградской сторон, обучала беспризорников в Центральном карантинно-распределительном пункте на Каменноостровском проспекте…
Образ Веры никак не вязался со стереотипами об изнеженных барышнях-дворянках. Коротко стригла волосы, носила мужскую одежду, была резка в выражениях.
Такими же резкими и порывистыми были ее работы.
В собраниях Русского музея и Музея городской скульптуры Санкт-Петербурга сохранились сделанные ею в 1920-х годах фигурки беспризорников, легкомысленных нэпманов.
В 1935 году знаменитый скульптор Николай Томский зовет ее поучаствовать в создании памятника Ленину. Опыт удачен. Сразу после этого в составе бригады скульпторов она работает над памятником Кирову в Ленинграде — по сути переквалифицируется в монументалиста.
Но в творческие планы вновь вмешалась война — теперь Великая Отечественная.
Партизаны на Невском
Когда сомкнулось кольцо блокады, на ленинградских улицах появились неожиданные фигуры. Красноармейцы, рвущиеся в бой, рабочие у станка, поверженные фашисты — специалисты назовут гипсовые уличные композиции агитационно-монументальными рельефами. Их создавала бригада скульпторов под руководством Николая Томского. Вера Исаева в числе первых вошла в это объединение.
Рельефы должны были символизировать готовность города к сопротивлению и поднимать дух ленинградцев. Весной 1942 года группу художников, среди них была и Вера Исаева, в условиях строжайшей секретности вывезли на партизанскую базу под Ленинградом. Из короткой — всего несколько часов — командировки Вера привезла целую папку рисунков и несколько этюдов в глине и пластилине. А год спустя на Невском проспекте появились двухметровые гипсовые фигуры — партизана и партизанки.
Памятники не дожили до наших дней, их уничтожил вражеский снаряд.
Не дожили до Победы и многие из тех, кто окружал Веру в блокадном городе.
У нее не было своей семьи, квартиру на улице Подковырова она делила с друзьями — семьей Стеблин-Каменских. Особенно дружила с Марией, когда-то они вместе работали в распределительном пункте для беспризорников. Сноха Марии в первые дни войны ушла на фронт, оставив на ее попечение годовалую дочь Наташу. Всю блокаду Вера и Мария вдвоем выхаживали ребенка. Но 20 апреля 1943 года Мария умерла.
Собрав все силы в кулак, Вера спасла осиротевшую девочку.
— Я думаю, моя мать выжила только благодаря Вере, — говорит дочь Наталии Стеблин-Каменской Марина.
Образ Матери на Пискаревке — из этих прожитых Верой блокадных дней и ночей.
Дело жизни
В 1948 году был объявлен Всесоюзный конкурс на создание монумента на Пискаревском кладбище. Лучшим был признан проект Исаевой и Таурита «Мать-Родина» Строгая женская фигура с траурной гирляндой в руках.
Работа над памятником продолжалась девять лет. У Матери-Родины не было конкретной модели. Исаева вновь достала свои эскизы из командировки в партизанский отряд, подняла работы, сделанные в блокадном городе, вглядывалась в лица и фигуры знакомых.
Поиск вел и ее соавтор Роберт Таурит.
Так рождалась величественная фигура, которая поразит в самое сердце миллионы людей на планете Земле.
Модель утвердили. Но за четыре месяца до отливки памятника в бронзе художники приняли решение полностью переделать лицо скульптуры. У Матери-Родины не осталось индивидуальных черт. Она стала общей матерью всех детей, родителей, любимых, упокоенных на бесконечных скорбных аллеях Пискаревки.
Работа над монументом была завершена в 1957 году, но сам мемориальный комплекс только создавался. И Вера Исаева сосредоточилась на следующем проекте — памятнике Максиму Горькому. Работала не покладая рук. Болела. И знала, что угасает. Она все-таки закончила полутораметровую модель памятника, с которой будет отлит монумент. Он и сегодня украшает Кронверский проспект у станции метро «Горьковская».
А Вера Исаева умерла 19 апреля 1960 года от рака легких.
Две недели спустя на Пискаревском кладбище был открыт монумент «Мать-Родина».
ВОПРОС «РОДИНЫ»
Почему забыли Веру?
У Веры Исаевой не было учеников и наследников.
Она никогда не стремилась к званиям и наградам. Ее жизнь проходила под девизом, сформулированным отцом: «Жизнь мчится стремительно вперед — спешите трудиться!»
Она и спешила, как могла.
Наверное, поэтому ее имя сегодня мало что скажет даже большинству петербуржцев. А могилу на Серафимовском мемориальном кладбище только в последний год привели в порядок…
Редакция благодарит специалистов музея истории Кронштадта, В.В. Рытикову (Государственный музей городской скульптуры), М.М. Стекольникову, Л.А. Славову (Государственный Русский музей), Е.В. Краснову (Мемориальный музей А.С. Попова СпбГЭТУ «ЛЭТИ») за помощь в подготовке материала.
«РОДИНА-МАТЬ ЗОВЕТ!» — Тверской городской музейно-выставочный центр
«Родина-мать зовет!» — знаменитый плакат времен Великой Отечественной войны. Он был создан в конце июля 1941 года, а уже через месяц, напечатанный огромным тиражом, расклеивался во всех местах скопления народа и стал одним из самых распространенных образов советской военной пропаганды.
Об объявлении войны было передано по всем радиоканалам государства, так что каждый житель страны слышал об этой ужасной новости. Не стал исключением и художник Ираклий Тоидзе, будущий создатель этого шедевра. Как он признался со временем, идея о том, как будет выглядеть плакат, посетила его совершенно случайно.
22 июня 1941 года Ираклий Моисеевич работал в своей мастерской над репродукцией к поэме «Витязь в тигровой шкуре», когда дверь внезапно распахнулась, и в комнату вихрем ворвалась жена. «Война!» — только и вырвалось у нее. Поражённый Тоидзе, увидев весь ужас и спокойную решимость на лице своей женщины, немедленно попросил её замереть на месте.
Как вспоминает сын художника Александр Тоидзе: «Мама стояла у окна и позировала. У нее то и дело затекала поднятая вверх рука. Рукой она как-то растерянно указывала туда, за распахнутую дверь, где из уличного репродуктора только что прозвучало сообщение Совинформбюро о нападении фашистской Германии на СССР. Отец никогда еще не видел маму в таком состоянии.
Через испуг и тревожное смятение на ее лице пробивался немой призыв: «Надо срочно что-то делать!». К утру плакат был готов. Через пять дней он уже вышел из типографии. Только первый тираж составил более миллиона экземпляров. Плакат висел на сборных пунктах и вокзалах, на проходных заводов и в воинских эшелонах, на кухнях, в домах и на заборах. Для солдат и офицеров он стал портретом Матери, в котором каждый видел черты дорого ему лица…»
Образ Родины-матери во многом обобщенный, собирательный. Внимание на плакате фокусируется на тексте присяги, которую Родина-мать держит в руке, и принятие которой было обязательным перед отправкой на фронт для борьбы с немецкими оккупантами. Множество штыков за спиной женщины символизирует мощь всего народа, вставшего на защиту родной земли. Плакат возымел свою силу: для огромного числа призывников он стал дополнительным стимулом, и они старались как можно быстрее записаться в добровольцы для отправки на фронт.
Известны случаи, когда, при отступлении, вынужденно оставляя населенный пункт, наши солдаты напоследок срывали плакаты с «мамой» и уносили с собой.
Типографии военного времени даже выпустили специальный, «миниатюрный» тираж «Родины-матери». Репродукции размером чуть меньше обычной почтовой открытки хранились у многих фронтовиков. Их носили в нагрудных карманах гимнастерок – рядом с фотографиями дорогих и любимых людей, рядом с партийными и комсомольскими билетами.
Агитационный образ оказался настолько проникновенным и впечатляющим, что стал подлинным шедевром. По уровню воздействия на чувства людей с ним могла сравниться лишь песня «Священная война». И тем, кто этому воздействию подвергался, уже не нужно было на политзанятиях объяснять, как и для чего защищают Родину.
По воспоминаниям Александра Тоидзе: «отец очень любил поэзию Андрея Белого и даже подчеркнул карандашом в томике стихов строки: «Позволь же, о, Родина-мать, в глухое, сырое раздолье, раздолье твое прорыдать». Подчеркнул – значит, запали в душу. Запали – значит, рано или поздно должны были прорасти чем-нибудь: настроением, озарением, вдохновением. И проросли же!».
После войны художник Ираклий Тоидзе для различных музеев СССР сделал еще десять авторских повторений плаката, оригинал же хранится в Государственной Третьяковской галерее.
По материалам из открытых источников
Родина — Дэмиен Льюис Автор
Джордж Обама и Дэмиен Льюис
Джордж Хусейн Оньянго Обама — младший сын клана Обамы, рожденный от матери луо и отца, которого он делит с президентом США. Отец Джорджа умер, когда ему едва исполнилось шесть месяцев, и детские годы он провел в большой семье своей матери Джаэль. Когда Джорджу было шесть лет, его красивая и энергичная мать познакомилась и вышла замуж за французского гуманитарного работника по имени Кристиан. Джордж и семья переехали к Кристиану в зажиточный поместье Умоджа, пригород столицы Кении Найроби. Умоджа — это место с выкрашенными в белый цвет бунгало и зелеными, залитыми солнцем улицами. Поскольку Кристиан был единственным белым человеком, живущим в поместье, Джордж вскоре стал известен как «ребенок с отцом мзунгу» — мзунгу на суахили означает «белый человек».
Юный Джордж знал, что это как-то отличает его от других. Тем не менее, он и Кристиан были связаны поездками в дикие кенийские заросли и играми в Эрудит, Монополию и Шахматы дома. И со временем великодушный, миролюбивый Кристиан стал отцом, которого у Джорджа никогда не было. В девять лет Джорджа отправили учиться в школу-интернат в предгорьях вокруг горы Кения. Созданная по образцу британской платной школьной системы, это было место накрахмаленной формы, регламентированной дисциплины и увлеченного обучения. После первоначальной тоски по дому Джордж поправился и стал лучшим учеником. Он регулярно входил в пятерку лучших в своем учебном году, а его быстрота ног принесла ему желанное место в школьной команде по регби. Каникулы проводились дома в Найроби, где Джордж мог с нетерпением ждать подарков, которые Кристиан купил ему во время посещения родной Франции.
Но когда Джорджу исполнилось пятнадцать, Кристиан и его мать расстались. К тому времени Джордж учился в престижной средней школе Дагоретти, интернате колониальной эпохи в Найроби.
Джордж плохо отреагировал на потерю фигуры отца. Он начал прогуливать уроки, и его мать мало что могла сделать, чтобы дисциплинировать своего сильного и своенравного сына. Джордж присоединился к банде своего поместья – курил травку и пил. Чтобы финансировать свой новый образ жизни, он прибегал к мелким преступлениям. Когда кенийская полиция арестовала Джорджа за уличное ограбление, Джаэль был вне отчаяния. Стыдясь того, как он подвел свою мать, Джордж ушел из дома — сначала к уличным детям Найроби, а затем в огромную яму городских трущоб. Он затерялся в расползающемся хаосе гетто — беззаконного трущобного городка из жести и отходов, в котором проживает два миллиона обездоленных. Закрытое и опасное для чужаков гетто приняло этого беспокойного и беспокойного молодого человека и предложило ему общину и дом.
Со временем преступления Джорджа становились все более дерзкими, поскольку он воровал, чтобы получить деньги, чтобы поделиться со своей новообретенной семьей из гетто. Крайности богатства в Найроби шокируют: роскошные закрытые виллы соседствуют с вонючими трущобами.
Гетто изобилует наркотиками и нелегально сваренным чангаа алкоголем, которые дают временную передышку от суровой реальности жизни в трущобах. В своей новой преступной жизни Джордж сказал себе, что берет у богатых, чтобы помочь своему народу, беднейшему из бедных. К тому времени, когда ему исполнилось двадцать, он использовал пистолет и угонял машины. Преследуемый кенийской полицией, Джордж был арестован и обвинен в вооруженном ограблении, которого он не совершал. Брошенный в жестокий ад тюрьмы Найроби, Джордж был слишком горд и упрям, чтобы обратиться к своей семье за помощью в поиске адвоката и залоге. Вместо этого он решил провести девять месяцев под стражей в нечеловеческих условиях этой адской тюрьмы Найроби.
Превосходно говорящий по-английски, Джордж продолжал отстаивать свою позицию в суде, взволновав суд своим выступлением на трех слушаниях. В экстраординарном повороте событий он выиграл свое дело и свою свободу. Но тюрьма изменила его навсегда. «Это были самые мрачные дни в моей жизни, — говорит Джордж о месяцах, проведенных за решеткой.
Он поклялся изменить свою жизнь. Он был уверен, что если он этого не сделает, то умрет, как это сделали многие его друзья. В отличие от большинства обитателей трущоб, Джордж все же мог обратиться к своей семье — как в Кении, так и в США — в час наибольшей нужды. Он попросил, и ему дали второй шанс, и он смог возобновить учебу. Сознавая, как это отличает его от тех, кто родился и вырос в трущобах, Джордж решил дать что-то взамен гетто. Он присоединился к молодежным, общественным и благотворительным группам, чтобы вдохнуть надежду в жизнь детей из трущоб — тех, у кого никогда не было таких шансов, как у него. С помощью футбола, фотографии, видеоработы и других поистине новаторских схем он нашел способ расширить возможности самых беспомощных — детей гетто.
Джордж впервые встретил своего американского брата Барака Обаму, когда ему было пять лет. Барак Обама посетил школу Джорджа в Найроби, чтобы связаться с младшим братом в клане Обамы. В 2006 году Джордж встретился с ним снова, в то время, когда Барак Обама был сенатором и уже обратил свой взор на вызов и обещание президентских выборов в США.
Они отправились на свою общую историческую родину, чтобы оба могли заново открыть для себя отца, которого едва знали. Смерть забрала отца Джорджа в первые месяцы жизни Джорджа; именно разделение континентов удерживало от него отца его американского брата. Но для обоих мужчин заново открыть для себя своего отца было жизненно важной частью нового открытия собственной идентичности.
От некоторых представителей африканского клана Обамы Джордж почувствовал, что ему не очень рады в их числе. Он был «белой вороной» семьи, бывшим каторжником, выходцем из гетто. Для них он был далеко не идеальным братом для американского сенатора и чем-то вроде смущения. Но Джордж никогда не замечал подобных настроений от Барака Обамы. Вместо этого он ощутил глубокое любопытство своего американского брата — желание связаться с Джорджем и узнать больше о необычной и неортодоксальной жизни, которую он вел. Как он выжил? Как он выстоял, победил и изменил свою жизнь? И чему он научился на этом пути?
Как и многие африканцы, Джордж гордился высокими амбициями Барака Обамы, тем более, что они были братьями.
Джордж приветствовал президентские устремления своего американского брата и видел в них обратное отражение своего собственного призвания. Особенно в трущобных детях Джордж увидел необычайную энергию и потенциал. Дети, рожденные и выросшие в гетто, просто кричали, чтобы им дали шанс. В то время как его брат-американец стремился стать лидером самой могущественной нации на земле, Джордж стал бы защитником самых бессильных — людей своей родины из трущоб.
Взгляд на детей Рушди в «Элегиях Родины»
ОБЗОР КНИГИ
Рафия Закария, корреспондент Globe, обновлено 10 сентября 2020 г., 18:00.
Поделиться в FacebookПоделиться в TwitterАвтор Аяд Ахтар Литтл, Браун
«Страстный, тревожный, неотразимый» — так автор Салман Рушди описывает последний роман Аяда Ахтара «Элегии Родины» в аннотации. Действительно, книга, которая мечется между мемуарами и вымыслом, содержит все эти вещи. Аяд Ахтар, получивший Пулитцеровскую премию в области драмы в 2013 году за «Опозоренный», в центре которого темы исламофобии и политики идентичности, является не только блестящим автором, но и предполагаемым наследником того, что можно было бы назвать рушдианской традицией.
Быть рушдийцем означает не упрощенную мимикрию магического реализма, мастером которого является Рушди, а, скорее, жгучее (и часто насмешливое) вскрытие повторяющихся тем нашего века: семьи, миграции, религии и капитализма.
Все это есть в «Элегиях о родине» Аяда Ахтара, рассказывающих о жизни автора от детства в Висконсине до взрослой жизни в Нью-Йорке. Благодаря искусному кинематографическому повествованию Ахтара персонажи запоминающиеся и почти знакомые; есть его любящий виски отец, который ежегодно навещает проститутку по имени Кэролайн и самодовольно заявляет, что «он никогда не любил жить в Пакистане», и его в конце концов больная раком мать, которая десятилетиями тосковала по Латифу, лучшему другу своего мужа, который бросил Америка для борьбы с Советами в Афганистане. Ахтар признался, что украл первую строчку своей популярной пьесы из-за чувства разделенной лояльности его матери. После 9/11 и в нехарактерном бунте против накопленного бремени, навязанного белыми людьми, в остальном послушная и застенчивая женщина заявляет: «Они заслуживают того, что получили, и того, что получат».
Реклама
Интерпретативное богатство предложения, а также смертоносность и предательство «они» — вот что Акхтар проникает в пьесу. Его вопросы о принадлежности и предательстве отдаются эхом и в «Элегиях Родины». Подобно Рушди, который высмеивал Раздел в «Дети полуночи», среда 19Пакистан 70-х годов в «Позоре» и корыстолюбивая жадность мигрантов из Южной Азии в «Кихоте», Ахтар пронизывает зарождающееся пренебрежение к своим персонажам, тетям, дядям и родителям, разрывающимся между капиталистическим приобретением и сохраняющейся верой в неминуемое политическое господство ислама. В одном разговоре между отцом и дядей во время визита в Абботтабад (город военного гарнизона, где скрывался бен Ладен) Ахтар терпит разглагольствования своего дяди Насима о ценности военной доблести как главного качества лидера. В заключении он высказывает свое резкое суждение: «принципы, изложенные Насимом, были, конечно, центральными в гражданском и военном проекте в Сирии и Ираке, подобно ядовитому собачьему яду в пустыне, демонической самореференции первой мусульманской общины, к которой призывал Насим, оригинальных сподвижников Пророка превратили в помешанных на сексе поставщиков снафф-фильмов, которых даже сатирический гений Рушди не мог вообразить».
Это умно, это противопоставление реальности мусульманского террора повседневной идеализации мусульманской славы, и Ахтар часто использует его, возвышая своего рассказчика до провидца, смешивающегося с персонажами, которые одновременно жалки (его родители) и смертоносны (его благодетель, Риаз). и мультяшный (все).
Get The Big To-Do
Ваш путеводитель по развлечению, от живых выступлений и развлечений на свежем воздухе до новейших музеев, фильмов, телевидения, книг, ресторанов и многого другого.
Введите адрес электронной почты
«Элегии о родине» Ахтара не имеют фантастических стильных украшений художественной литературы Рушди, но они имеют оттенок, который скорее похож на собственные мемуары Рушди «Джозеф Антон». В нем Рушди играл с формой, используя третье лицо для обозначения себя и создавая вымышленное имя для своего персонажа. Ахтар также играет с идеями правды и вымысла. «Элегии о родине» названы «романом», но его рассказчика также зовут Аяд Ахтар, а жизненные события отслеживают собственные события Ахтара.
Эффект заключается в размытии и запутывании реального и вымышленного, так что границы между ними исчезают.
Реклама
В недавнем интервью Ахтара спросили, какие слова рецензенты вкладывают в его тексты, которые он больше всего ненавидит. Он ответил: «Мусульманин». Это красноречивый ответ, и сравнение его с «Элегиями Родины» указывает на сложные (и бесконечные) поиски автора по преодолению загадок идентичности и отчуждения, тех самых тем, которые сделали его успешным автором после 11 сентября. Рушди тоже боролся именно с этим; в интервью после публикации его ранней книги «Поездка в Пакистан», он признался, «это часть мира, с которой, нравится мне это или нет, я все еще связан, хотя бы только резинками».
Реклама
«Элегии Родины» ловко шагают по десятилетиям исторической земли; Налицо разделение субконтинента, как и момент в день выборов 2016 года, когда отец Ахтара-иммигрант (который какое-то время был врачом Трампа в 90-х) отказывается сказать ему, за кого он голосовал.
Он, как отмечает Ахтар, «признался мне в ту ночь единственным доступным ему способом, что он это сделал», то есть проголосовал за Трампа, несмотря на то, что знал лучше. Трамп тоже присутствует в «Элегиях Родины», но книга, посвященная мусульманской идентичности, идентифицирует ее как роман о пост-9-м веке./11 вместо момента Трампа и COVID-19. Молодые активисты-мусульмане этого последнего возраста не дети (как Ахтар), а внуки иммигрантов, прибывших в 1970-е годы. Их меньше волнуют сомнительные симпатии к бен Ладену и гораздо больше — вопросы расовой справедливости и Black Lives Matter. Проблемы дефисной идентичности и отношения к далекой родине не все решены, но, поскольку они перешли из рук в руки, они стали менее отчуждающими и пагубными, чем они были для их родителей.
Реклама
«Элегии о родине» также могут быть истолкованы как элегия для Америки, которой больше не существует, Америки после 11 сентября, когда только мусульмане (а не чернокожие, латиноамериканцы и все остальные) были единственный враг и системный расизм далеко не были признаны проблемой кандидатами в президенты.