Юрий левитан елизавета емельянова о культуре и логике речи: О культуре и логике речи. Сборник статей работников Всесоюзного радио

Емельянова Е., Левитан Ю. и др. О культуре и логике речи

Емельянова Е., Левитан Ю. и др. О культуре и логике речи

Скачать все файлы (283 kb.)

Доступные файлы (1):

  1   2   3   4   5   6

ПОДГОТОВКА К ПЕРЕДАЧЕ

И РАБОТА У МИКРОФОНА
Е. ЕМЕЛЬЯНОВА

Диктор Всесоюзного радио

Даже самые опытные дикторы стараются по возможности не читать передачи без предварительной подготовки. А у малоопытных иногда бытует ошибочное мнение, что, читая «с листа», они предельно напрягают внимание, и передача от этого звучит «на нерве», свежо и взволнованно. Это неверно – в тексте бывют самые неожиданные дополнения, и очень часто можно слышать, как диктор ставит голосовую точку, а фраза, оказывается, имеет продолжение. Диктор же вынужден после голосовой точки делать «довесок». Или, наоборот, — думая, что фраза не кончена, диктор избирает интонацию, требующую продолжения, и тогда голос его вдруг беспомощно «повисает» в эфире. Предугадать всего невозможно, и часто диктор, читая без подготовки, вынужден идти наощупь, делая ложные ударения, неверные паузы, теряя выразительность чтения и сбивая с толку слушателей. Действительно, разве можно читать уверенно, когда не знаешь, о чем рассказываешь? Вот простая фраза:

«Этот магазин находится на улице Достоевского (диктор ставит голосовую точку, а в тексте оказывается дополнение), в самом центре города (опять голосовая точка, а текст продолжается), там, где она пересекается с улицей Некрасова».

Конечно, иногда срочный материал приходится читать без подготовки, но и в этих случаях есть считанные секунды, когда можно хотя бы пробежать глазами текст и понять, о чем в нем говорится. А во время пауз можно заглянуть вперед на две-три строчки. Опытные дикторы обладают таким умением. Но будем говорить о более благоприятных условиях, когда есть хотя бы ограниченное время для подготовки к чтению у микрофона.

Работать над текстом надо с карандашом. Обязательно следует проставить ударения на «сомнительных» словах, т.к. это очень помогает свободному, уверенному чтению. Например:

— волокна (ударение на «а») — чтобы не прочитать волокна (с ударением на «о»)

— хлеба ( на «е») -«- хлеба ( на «а»)

— права (на «а») -«- права (на второе «а»)

— большие (на «о») -«- большие (на «и»)

— стоит (на «о») -«- стоит (на «и») и т.п.

Хорошо также подчеркнуть букву в словах, на которых легко ошибиться: всё – все; реакция – редакция и т.д. Облегчают чтение и скобки, выделяющие слова второго плана или вводные предложения. Очень полезно также соединить чертой определяемое предложение с определяющим, чтобы не поставить голосовую точку раньше времени.

При подготовке текста надо расставить паузы, отметить его составные части. В больших и сложных предложениях это помогает легко и вовремя возобновить дыхание, избавляет от торопливости речи. Иногда полезно подчеркнуть главные слова, психологические ударения. Каждый диктор должен выработать свои значки, раз навсегда установленные, чтобы они стали привычными, как буквы в слове. Тогда они будут помогать чтению, т.к., видя текст на несколько слов вперед, мы замечаем попадающий в поле нашего зрения значок, который уже издали сигнализирует, обостряет внимание. Например, при большом количестве перечислений привычный для нас значок, поставленный перед последним звеном перечисления, подскажет нам еще за строчку-другую до произнесения этого последнего слова, что надо готовиться к завершению предложения.

Фразы длинные, трудные надо самому прочитать несколько раз, чтобы понять их полностью, а затем уже донести заложенные в них мысли и до слушателя. Для этого надо особенно четко выделить главные слова, безошибочно расставить логические паузы, определить звенья второго плана, помня, что и они имеют большое значение для раскрытия основной мысли.

Иногда замена одного слова другим существенно не изменяет смысла (остаться – оставаться, посмотрел – просмотрел и т. д.), но каждый диктор по собственному опыту знает, что стоит ему во время передачи подумать о неточности произнесения какого-то слова, как он сейчас же споткнется на следующем, т.к. малейшее отвлечение мысли почти всегда порождает оговорку или даже ошибку.

При подготовке текста необходимо чаще обращаться к словарям и справочникам, чтобы произносить незнакомые слова четко и уверенно. При этом труднопроизносимые слова хорошо разделить вертикальными черточками на отдельные легко произносимые части.

Нередко у дикторов наблюдается тенденция произнести сложное или незнакомое слово с особой мягкостью и легкостью, как бы «пробросить» его. Это обычно кончается плачевно: диктор запутывается в слове и не сразу находит выход из затруднения. В таких случаях надо остановиться и с новым дыханием, не торопясь, произнести нужное слово, потому что быстрота и нарочитая легкость в произнесении сложных и малознакомых слов затруднит слушателю их восприятие. Бывают иногда трудными для произнесения и для восприятия некоторые сочетания самых простых слов – «рейд по предприятиям»; «по подобострастию». Такие сочетания очень полезно при подготовке текста отметить, чтобы в процессе чтения вовремя замедлить темп.

Подготовив текст, диктор должен прийти в студию за несколько минут до начала передачи – необходимо отключиться от посторонних мыслей и разговоров, полностью сосредоточиться на предстоящей работе. Если бы все наши коллеги выполняли это простое условие, мы никогда не услышали бы, как диктор впопыхах неправильно объявляет время. Не ошибались бы дикторы и в объявлении передач, не «спотыкались» на простых словах и не дышали бы шумно в микрофон после бега к студии.

Дышать надо научиться бесшумно. Для этого никогда не следует брать слишком много воздуха и тратить до конца весь запас дыхания, т.е. не надо стараться сказать как можно больше слов на одном дыхании. Но обязательно умение беззвучно «добирать» воздух в паузах. Свое место у микрофона необходимо знать очень точно, чтобы не «свистели» и не «шипели» согласные, чтобы не было перегрузки у микрофона. Начинать передачу, как и любую заметку внутри программы, надо мягко, чуть замедленно, чтобы ввести слушателя в беседу. Последняя фраза сообщения требует определенности и четкости, не допускает расплывчатой интонации.

Говоря у микрофона, следует избегать резких перепадов громкости. Ни в коем случае нельзя отбивать такт рукой. Ибо такие движения придают речи механический характер, однообразие, мешают партнеру. Жест у микрофона вообще должен быть очень сдержан, т.к., дополняя нашу речь в жизни, в чтении он может обеднить интонацию. Попробуйте сказать фразу, дополнив ее указующим жестом:

«Вон там, на горизонте, виднеется точка: это – самолет». Теперь скажите эту же фразу без жеста. Вам непремено захочется протянуть первое слово: «В-о-он там…» Энергия сдержанного жеста перейдет в интонацию.

Разговаривать со слушателями мы должны как с товарищами, уважаемыми собеседниками. И если мы будем беседовать с ними, а не поучать, то даже наша оговорка или ошибка, всегда возможные у диктора, прозвучат не грубо, а естественно, как бывает в разговоре. Ошибку, допущенную в передаче, надо тут же исправить, иногда, может быть, извинившись перед слушателями. Но бывает, что диктор исправляет ошибку так, что вызывает недоумение аудитории: «Строители закончили строительство здания школы на 320, на 520 учащихся».

Надо было, конечно, исправить так; «Строители закончили строительство здания школы на 320 (извините), на 520 учащихся».

В выпусках «Последних известий» затрагиваются вопросы политики,экономики, култьуры, спорта, даются сведения о погоде. Сообщения из-за рубежа переносят нас в разные концы света, в далекие страны. Для такого разнообразия тем диктору требуется большая палитра красок-интонаций. Переходить от одного раздела к другому следует мягко, тактично, не «выстреливая» первые слова заметок. Надо дать возможность слушателю осознать где, что и когда происходит. Слушатель должен без труда все слышать, а не вслушиваться и догадываться – ведь он не может переспросить. Зачастую вся заметка теряет смысл, если одно слово не услышано. Поэтому надо следить, чтобы не только главные слова звучали выпукло, но и слова второго плана были бы донесены четко и ясно. Только убедившись, что партнер сказал все, можно начинать чтение своего материала. Не лишне и выдержать паузу, учитывая, что чем больше отличается по содержанию следующая заметка от предыдущей, тем пауза должна быть длительнее – в разумных, конечно, пределах.

Необходимо все время слушать партнера, чтоб не было резкого перехода от тихого окончания заметки одним диктором к громкому началу нового сообщения другим. Начинать заметку надо почти с такого же темпа, с той же силой звука, на каких закончил партнер. Дальше в зависимости от содержания, конечно, можно и должно менять темп речи и силу звука. Приятно слушать, когда голоса партнеров, «вытекая» один из другого, подхватывая друг друга, составляют гармонично звучащий дуэт. Но здесь надо быть очень собранным и внимательно следить за содержанием текста партнера.

Бывают выпуски, где сообщения объединяются одной общей темой. В таких случаях эти заметки монтируются как бы в единый рассказ.

«Копенгаген. Победой завершилась забастовка рабочих такой-то компании. Администрация была вынуждена удовлетворить их тре6ования об улучшении условий труда».

«Лондон. Центральный лондонский аэропорт не действует пятые сутки в результате забастовки работников пожарной охраны. В поддержку пожарников выступили работники и других служб».

«Буэнос-Айрес. Полторы недели продолжается забастовка трех тысяч строителей. Несмотря на усиливающиеся репрессии, бастующие полны решимости добиться удовлетворения своих требований».

Все эти заметки составляют как бы один рассказ, и паузы между ними будут минимальными.

Любой материал должен звучать свежо и ново, если даже аналогичные сообщения диктор неоднократно читал раньше. Надо стремиться к тому, чтобы слушатель поверил: в эту минуту новость передается впервые и обращена именно к нему.

Мы знаем, что верные интонации, нужный темп приходят при правильном понимании диктором текста, ясном представлении о событиях. Но для того, чтобы появилось такое видение, нужны абсолютная собранность и сосредоточенность. Малейшая посторонняя мысль, отключение внимания неизбежно разобьют творческую настроенность, и тогда получится не задушевный разговор, а холодное чтение.

Большую долю вещательного времени на радио занимают музыкальные передачи, но дикторы порою их недооценивают – часто лишь мельком взглянут на названия музыкальных номеров, которые предстоит объявлять.А между тем надо иметь в виду, что концерты носят самый разнообразный характер: они бывают образовательные, камерные, тематические, развлекательные и т.д., звучат в любое время суток, и все это надо учитывать.

Неуместно было бы, например, громко и бодро объявить вечерний лирический концерт или камерную музыку, так же как нельзя с тихой грустью вести передачу о частушке. При ведении концертов, как, впрочем, и любой передачи, нужно соблюдать чувство меры, учитывать характер исполняемого произведения, в какое время суток оно звучит. Если все это принять во внимание, появятся и нужный тон, и нужное настроение. Продуманность отразится и в обращении диктора к слушателям, предостережет от опасности «обыгрывания», излишнего «раскрашивания» названий музыкальных произведений. Ведь часто романсы озаглавлены первыми строками стихов, на которые они написаны: «Как утро, ты прекрасна», «Гори, гори, моя звезда», «Ах, зачем я тебе ничего не сказал» и т.п. И если диктор старается объявить такие романсы «с настроением», получается фальшиво, а часто просто комично. Чтобы не впасть в такую ошибку, надо мысленно произнести слова «сейчас будет исполнен романс…» или «романс называется…», и тогда название прозвучит правильно.

Когда диктор читает пояснения к опере или переводы текстов песен, исполняющихся на другом языке, он должен помнить, что в этих случаях не является исполнителем-чтецом, а поясняет то, что происходит на сцене, о чем говорит музыка, что означают слова песен.

Стихи, встречающиеся в пояснениях, не должны разрывать общей тональности чтения прозаического текста. А ведь часто можно слышать, как диктор, дойдя до стихов, начинает декламировать стихотворную вставку с пафосом, с «переживаниями», отбивая рифмы, а затем резко возвращается к прозе. Этого делать не следует.

В объявлениях концертных номеров, как и в любом другом тексте, надо различать слова первого и второго планов. Но все слова без исключения необходимо четко доносить до слушателей, чтобы не было таких казусов, когда «пропадает» название произведения или фамилия композитора. Или, что бывает, к сожалению, чаще всего, ведущий ясно произносит почетное звание исполнителя, а в конце фразы фамилия его, сказанная уже на полном выдохе, не доходит до слушателя.

Искусство чтения – одно из самых сильных средств выражения – бледнеет и вянет, если основные законы его не соблюдены. А настоящее искусство начинается там, где в свои права входит чувство. И подлинное воздействие словом возможно только при полном слиянии технического мастерства и чувства.
«ДИКТОР У МИКРОФОНА»

Государственный комитет СССР

по телевидению и радиовещанию, 1983 г.

ЛЕВИТАН Юрий

диктор Всесоюзного радио

народный артист СССР

О НАШЕЙ ПРОФЕССИИ

На многое из того, что будет здесь рассказано, я хотел бы прежде всего обратить внимание моих коллег из больших и маленьких городов – дикторов местного вещания. Они не часто встречаются с педагогами и другими специалистами в нашем деле и в вопросах совершенствования мастерства предоставлены, как правило, самим себе. А профессия наша предъявляет единые требования к дикторам и районного, и городского, и Всесоюзного радио.

Сначала, видимо, следует остановиться на таком серьезном вопросе, как подготовка к выходу в эфир. Редко, но, к сожалению, встречаются дикторы, которые вообще считают этот важный этап творческой деятельности не очень нужным и впервые раскрывают текст за несколько минут до начала работы у микрофона. Как ни странно, чаще всего это опытные работники. Но излишняя самоуверенность: «Я все сделаю с ходу» — приводит к ошибкам, оговоркам, неточностям.

Я давно заметил, что ошибки проскальзывают чаще всего в будничных, «непрестижных» текстах. Это не случайно: на простых материалах собранность, волевой напор несколько ослабевают, и тут-то становится виден уровень специфической, профессиональной тренированности.

Недавно я послушал одного из своих коллег, читавшего очередные выпуски «Маяка»: «Атмосферное давление 717, — звучит в эфире, — извините, 727 миллиметров». И почти сразу такой пассаж: «В Москве дождь…» (интонационная точка). И после паузы – «…маловероятен». Потом он пытался оправдываться: «Но ведь в тексте стояла запятая – ошиблась машинистка!» В цепочке работающих над текстом сотрудников вещания мы, дикторы, инстанция последняя – мы воплощаем текст в звучание. И если бы коллега прочел заметку предварительно, нет сомнения, что зачеркнул бы он неуместную запятую. Кстати, на этой не разряженной вовремя «мине» подорвался и следующий диктор, которому надо было повторить прогноз погоды. Тоже не готовился…

А готовиться необходимо всем без исключения – такая уж у нас профессия.

Я начал работать диктором в 1931 году. В ту пору мне, человеку молодому и сравнительно малообразованному для такой работы, мои знакомые говорили так: «Юра, у тебя больше голоса, чем культуры и мастерства. Иди учиться». Я поступил в электротехнический институт на вечернее отделение.Учился в институте, занимался с педагогами на радио и работал. Поручали мне, конечно, передачи небольшие. И то чаще в ночное время.

У нас были преподаватели по художественному слову, по дикции, постановке голоса. Среди преподавателей выделялась Нина Николаевна Литовцева – режиссер и актриса Московского Художественного театра, жена В.И.Качалова. Однажды она пригласила меня домой, познакомила с Василием Ивановичем. Раньше я его только объявлял по радио: записи не было, артисты просто приходили к нам на радио, и мы все их знали. Но побывать у Качалова дома…

Я стал часто заходить к ним. Сидел в уголочке, а Качалов читал стихи или готовил прозу, учил роль или репетировал. А я слушал…

Подготовка и актера, и диктора начинается дома с обязательного речевого тренажа. У каждого свой метод, но для всех полезна артикуляционная гимнастика – надо освободить мышцы рта, языка от вялости, восстановить их подвижность. Для этого существуют специальные системы упражнений, о них надо постоянно помнить.

В круг вопросов, связанных с подготовкой к работе у микрофона, входит как очень важный и вопрос о физическом состоянии. Забот у каждого, конечно, бывает много. Но нужно постараться все же перед работой не слишком утомляться. Иначе неизбежны последующая усталость голоса, жесткость тембра, ощущение равнодушия к произносимому.

Но, конечно, главное – ты должен знать, чем наполнена сегодня жизнь страны, чем озабочен мир, какие происходят события, как они комментируются, какие опубликованы постановления, новые данные, какие побиты рекорды… Словом, надо быть осведомленным человеком, следить за событиями – ведь тебе предстоит о многих из них читать сегодня у микрофона.

Поэтому внимание диктора особенно привлекают новые, ранее не звучавшие в политическом обиходе имена государственных и общественных деятелей, названия местностей, незнакомые термины: как их читать, каково правильное ударение? Лучше поинтересоваться этим заранее.

В начаое 30-х годов дикторская профессия только создавалась, и никто толком не знал, что такое диктор: актер? пропагандист? агитатор? информатор? Одни говорили: читайте безучастно, вы же читаете не собственные тексты, что вы вкладываете свою душу? С ними спорили: нет, диктор – это актер; он должен «раскрашивать» текст, чтобы заинтересовать радиослушателя, создавать какие-то образы. А третьи говорили: диктор – гражданин своей страны, который небезучастен ко всем происходящим в ней и в мире событиям; он должен быть причастным к свершениям, мыслям и мечтам своего народа.

Но в целом дикторская функция понималась тогда несколько шире. Не редкостью были передачи, в которые входили кроме политических материалов и какие-то зарисовки, памфлеты, лирические стихи и даже частушки или куплеты на злобу дня. Наши дикторы Б.Степанов и О.Абдулов пели их под гармошку, и пели замечательно. У нас была штатная литературная группа артистов, привлекали к ее работе и дикторов. Мы были как бы одно целое. Наше, старшее поколение дикторов выросло на литературных передачах, на художественном материале: я, например, читал по радио целиком «Медного всадника», стихи Маяковского. И в то же время меня в 1932 году Александр Жаров и Сергей Третьяков, поэт и журналист, которым поручили вести передачу с открытия Днепровской гидроэлектростанции, пригласили с собой специально для того, чтобы я начал передачу словами: «Говорит Днепрогэс!» и объявил по радио выступления М. И.Калинина, Г.К.Орджоникидзе и других товарищей. Именно тогда я – может быть, впервые – до глубины души осознал, что каждое включение микрофона это колоссальная ответственность перед миллионами радиослушателей нашей великой страны.

Задача диктора – донести до слушателя суть материала, его идею как можно ярче, заострить внимание на главной мысли, на интересных деталях. Надо уметь не выделять второстепенные слова, но и они должны не потеряться, войти в сознание слушателя. Важно научиться быстро переключать внимание с одного сообщения на другое , меняя ритм, темп, мелодику, отношение к сообщаемому. И все это сдержанно, где нужно – эмоционально, иногда – эскизно, но без театральности, тактично. И всегда – с уверенностью, что ты не сторонний наблюдатель, что ты помогаешь людям выращивать хлеб, растить детей, духовно их обогащаешь.

Слушатель должен чувствовать твое отношение к материалу. Подлинная эмоция, необходимая тональность зависят от того, как ты понял текст, насколько глубоко в нем разобрался. Здесь начинается путь к живому рассказу, беседе с их разнообразием речевого рисунка и красок звуковой палитры.

Если мало времени остается до выхода в эфир, я не люблю репетировать вслух – это отвлекает от проникновения в суть материала. Не мешая товарищам, уединившись, можно, конечно, негромко порепетировать уже разобранный, осмысленный тобой текст. Но если я слышу даже такое вот эскизное, негромкое чтение сидящего рядом коллеги — мне лично это мешает готовиться, сбивает внутренний сложный процесс «настройки» на приближающийся выход в эфир.

  1   2   3   4   5   6

Подборка книг, которая поможет грамотно и красиво говорить

Черное платье. О. Генри

Однажды вечером, когда Энди Донован пришел обедать в меблированные комнаты на Второй авеню, где он жил, миссис Скотт, хозяйка пансиона, познакомила его с новой жилицей, мисс Конвэй. Мисс Конвэй была молодая, скромная девушка небольшого роста. На ней было простое, табачного цвета платье, и все свое внимание она уделяла баранине на ее тарелке. Она застенчиво подняла глаза, бросила критический взгляд на мистера Донована, вежливо поздоровалась с ним и снова обратилась к баранине. Мистер Донован поклонился с тем изяществом и с той сияющей улыбкой, которые ему завоевали быстрое продвижение в общественной, деловой и политической сферах. И вслед за тем мысленно вычеркнул мисс Конвэй из списка лиц, достойных его внимания.
Две недели спустя Энди сидел на ступеньках крыльца, наслаждаясь сигарой. Над ним послышалось сзади мягкое шуршанье. Энди повернул голову и… так и застыл в этой позе.
Из дверей выходила мисс Конвэй. На ней было платье чернее ночи из креп де… креп де… Одним словом, из этой тонкой черной ткани. Шляпа на ней была черная, и со шляпы ниспадала и развевалась черная вуаль, тонкая, как паутина. Мисс Конвэй стояла на верхней ступени и натягивала черные шелковые перчатки. Нигде на всем ее туалете не было ни одного белого или цветного пятнышка. Ее пышные золотистые волосы были стянуты в мягкий сияющий узел, низко лежавший у затылка. Ее лицо нельзя было назвать хорошеньким, но теперь оно было почти прекрасно. Оно освещалось огромными серыми глазами, которые были устремлены вдаль с выражением самой трогательной грусти и меланхолии.
Имейте в виду, барышни, — она была совсем в черном креп де… о, крепдешин… вот как называется эта материя! Совсем в черном, и этот грустный, далекий взгляд и волосы, блистающие под черной вуалью (конечно, для этого вы должны быть блондинками!). Старайтесь придать себе такой вид, как будто вы хотите сказать, что хотя ваша молодая жизнь и разбита, но от прогулки в парке вы не отказываетесь. И постарайтесь показаться в дверях в нужный момент! И… вы можете быть уверены, что вы поймаете на эту удочку всякого мужчину. Это, конечно, очень цинично с моей стороны — не правда ли? — говорить в таком тоне о траурных костюмах.
Мистер Донован внезапно снова вписал мисс Конвэй в список лиц, достойных его внимания. Он отбросил свою сигару, хотя ее хватило бы еще на восемь минут, и быстро поднялся.
— Какой чудный, ясный вечер, мисс Конвэй! — сказал он. Если бы метеорологическое бюро услышало убедительность его тона, оно не преминуло бы воспользоваться его словами для своих предсказаний.
— Да, для тех, кто может им наслаждаться, мистер Донован, — сказала со вздохом мисс Конвэй.
Мистер Донован проклял в своей душе хорошую погоду. Бессердечная погода! Должен был бы идти град, снег, дождь, чтобы гармонировать с настроением мисс Конвэй!
— Я надеюсь, что никто из ваших родственников?.. — осмелился спросить мистер Донован.
— Смерть вырвала у меня, — сказала мисс Конвэй несколько нерешительно, — не родственника, но человека, который… Но я не хочу навязывать вам свое горе, мистер Донован.
— Навязывать? — запротестовал Донован. — Что вы, мисс Конвэй! Я был бы в восторге, то есть мне было бы жаль… Я хочу сказать, что никто не мог бы сочувствовать вам более искренно, чем я…
Мисс Конвэй слегка улыбнулась. И, о боже! ее улыбка была еще печальнее, чем раньше.
— «Смейся — и мир засмеется с тобою; плачь — и смех будет тебе ответом», — процитировала она. — Я это узнала на деле, мистер Донован. У меня здесь, в городе, нет ни друзей, ни знакомых. Но вы выразили столько сочувствия, и я это высоко ценю. (Он передал ей за столом два раза перец.)
— Очень грустно быть одной в Нью-Йорке, — сказал Донован. — Скажите, мисс Конвэй, не прогулялись ли бы вы немного в парке? Это разогнало бы немного вашу хандру! И если бы вы позволили мне…
— Благодарю вас, мистер Донован. Я очень охотно принимаю ваше предложение, если вы думаете, что общество той, чье сердце полно мрачной грусти, может быть вам приятно.
Через открытые ворота железной решетки они вошли в старый парк, где когда-то разгуливало избранное общество, и уселись на уединенной скамейке.
Есть разница между горем молодежи и горем стариков. Горе молодежи делается легче постольку, поскольку ей сочувствует кто-нибудь другой; у стариков же горе остается всегда одинаковым.
— Он был моим женихом, — поверяла через час свое горе мисс Конвэй. — Мы должны были обвенчаться будущей весной. Мне не хочется, чтобы вы думали, будто я хвастаюсь перед вами, мистер Донован, но он был настоящим графом. У него были в Италии поместья и замок. Его звали граф Фернандо Маззини. Я никогда не видела никого, кто мог бы сравниться с ним по элегантности. Отец, конечно, противился браку, и мы бежали, но отец нагнал нас и вернул обратно. Я была уверена, что отец и Фернандо будут драться на дуэли. Мой отец отдает лошадей внаем в Покипси, знаете?
В конце концов отец пошел на уступки и сказал, что соглашается на наш брак. Мы решили обвенчаться будущей весной. Фернандо предъявил ему доказательства своего титула и состояния и поехал в Италию, чтобы приготовить для нас замок. Мой отец очень гордый человек, и, когда Фернандо хотел подарить мне несколько тысяч долларов для приданого, отец рассердился и обозвал его каким-то страшным словом. Он даже не позволил мне принять от Фернандо колье или другие подарки. И когда Фернандо уехал на пароходе, я приехала в Нью-Йорк и получила место кассирши в кондитерской.
Три дня тому назад я получила письмо из Италии. И в письме мне сообщили, что Фернандо был убит в гондоле.
Вот почему я в трауре. Мое сердце, мистер Донован, навсегда погребено в его могиле. Я знаю, мистер Донован, что со мною должно быть очень скучно, так как я не могу ничем интересоваться. Я не хотела бы отвлекать вас от веселья и от ваших друзей. Может быть, вы предпочитаете вернуться домой?
Теперь, барышни, если вы желаете, то поглядите, как быстро молодой человек возьмется за лопату, если вы ему скажете, что ваше сердце зарыто в могиле какого-нибудь другого мужчины. Молодые люди по натуре своей грабители мертвецов. Спросите об этом любую вдову. Нужно же что-нибудь сделать, чтобы вернуть похороненное сердце скорбящим ангелам в черном крепдешине! С какой стороны ни смотреть, хуже всего, конечно, приходится в таких историях мертвым мужчинам.
— Мне вас страшно жаль, — нежно сказал мистер Донован. — Нет, мы еще не вернемся домой. Не говорите, что у вас нет друзей в этом городе, мисс Конвэй. Мне вас страшно жаль, и я хочу, чтобы вы поверили, что я ваш друг и что мне страшно жаль вас.
— У меня его портрет здесь, в медальоне, — сказала мисс Конвэй, вытерев глаза платком. — Я никому никогда его не показывала, но вам я покажу, мистер Донован, потому что я верю, что вы искренний друг.
Мистер Донован долго и с большим интересом разглядывал фотографию в медальоне, который мисс Конвэй открыла для него. Лицо графа Маззини могло возбудить интерес. У него была умная, открытая, почти красивая физиономия. Такой человек легко мог стать трибуном, вождем…
— У меня в комнате есть большой портрет, в рамке, — сказала мисс Конвэй. — Когда мы вернемся, я вам его покажу. Это все, что у меня осталось на память о Фернандо. Но он всегда будет в моем сердце, это уже наверное.
Мистеру Доновану предстояла очень трудная задача — заменить в сердце мисс Конвэй несчастного графа, и он решился на это, потому что искренне восхищался ею. Но трудность задачи, казалось, не особенно беспокоила его. Он взял на себя роль сочувствующего, но веселого друга и так успешно разыграл ее, что еще через полчаса они уже сидели за двумя порциями мороженого. Несмотря на все старания молодого человека развлечь мисс Конвэй, в ее огромных серых глазах выражение печали нисколько не уменьшилось.
Раньше, чем расстаться в этот вечер, она побежала наверх в свою комнату и принесла вниз фотографию в рамке, любовно обернутую в белый шелковый шарф. Мистер Донован молча и внимательно смотрел на портрет.
— Он дал мне эту карточку в тот вечер, когда уехал в Италию, — сказала мисс Конвэй. — Я с нее заказала портрет для медальона.
— Красивый мужчина, — сказал от всего сердца Донован. — А как вы думаете, мисс Конвэй: что, если бы вы сделали мне удовольствие поехать со мною на остров Кони-Айленд в следующее воскресенье?..
Месяц спустя они объявили о своей помолвке миссис Скотт и другим жильцам. Мисс Конвэй продолжала носить траур.
Через неделю после их помолвки они сидели вдвоем на той же скамейке в старом парке, и трепещущие листья деревьев бросали на них при лунном свете колеблющиеся, неясные тени. Но у Донована весь этот день было на лице мрачное выражение. Он был так молчалив, что его невеста наконец не выдержала.
— В чем дело, Энди, что ты сегодня так не в духе?
— Ничего, Мэгги.
— Но я вижу это ясно! Ты никогда таким не был. Что такое?
— Да так, пустяки. Ничего особенного, Мэгги.
— Нет, что-то есть, и я хочу это знать. Держу пари, что ты думаешь о какой-нибудь другой девушке! Отлично. Почему ты не идешь к ней, если ты ее желаешь? Возьми свою руку прочь, пожалуйста!
— Хорошо, я тебе скажу, — ответил Энди, — но мне кажется, что ты меня не поймешь. Ты слышала о Майке Селливане, да? «Большой Майк», как его все называют.
— Нет, я не слышала, — сказала Мэгги. — И не хочу слышать, если это из-за него ты такой грустный. Кто он?
— Он самый крупный человек в Нью-Йорке, — сказал Энди почти благоговейно. — Он может сделать что угодно с любым политическим деятелем. Он стоит на недосягаемой вышине. Стоит тебе сказать что-нибудь непочтительное о Большом Майке, — и через две секунды на тебя набросится миллион людей. Да что говорить! Он недавно посетил Европу, и короли попрятались по двоим норам, как кролики. Ну, так вот, Большой Майк — мой друг. Я незначительная величина в моем районе, но Майк так же хорошо относится и к незначительным людям, как и к видным. Я встретил его сегодня на Бауэри, и знаешь, что он сделал? Он подошел и пожал мне руку. «Энди, — сказал он, — я следил за твоими успехами. Ты нанес несколько хороших ударов в боксе, и я горжусь тобой. Что ты хочешь выпить?» Он берет сигару, а я — хайбол. И я ему рассказал, что собираюсь жениться через две недели. «Энди, — сказал он, — пошли мне приглашение! Тогда я не забуду и приду на свадьбу». Вот что мне сказал Большой Майк, а он всегда держит слово.
Ты, конечно, не понимаешь этого, Мэгги, но я готов дать отсечь себе руку, чтобы только Майк Селливан был на нашей свадьбе. Это был бы самый приятный день в моей жизни. Если он приходит на чью-нибудь свадьбу, то карьера жениха обеспечена на всю жизнь. Вот почему я выгляжу сегодня таким печальным…
— Так почему же ты его в таком случае не пригласишь, если он так много для тебя значит? — спросила Мэгги.
— Есть причина, почему я не могу этого сделать, — грустно сказал Энди. — Есть причина, почему он не должен быть на свадьбе. Не спрашивай меня, Мэгги! Я все равно не могу тебе это сказать.
— О, я и не интересуюсь! — сказала Мэгги. — Это, очевидно, по политическим соображениям. Но это все же для тебя не причина перестать быть любезным со мной!
— Мэгги, — сказал Энди после небольшой паузы, — скажи откровенно, ты меня так же любишь, как твоего… графа Маззини?
Он ждал долгое время ответа, но Мэгги не отвечала. Потом она вдруг прислонилась к его плечу и начала плакать. Она плакала и даже тряслась от рыданий, крепко держа его руку и обильно смачивая крепдешин слезами.
— Ну, ну, ну! — успокаивал ее Энди, забыв свое собственное горе. — В чем же дело? Что опять такое?
— Энди, — рыдала Мэгги, — я солгала тебе! Я все время чувствовала, что должна тебе это сказать, Энди! Никогда не было никакого графа! У меня никогда не было в жизни ни одного возлюбленного! А у всех других девушек были, и они постоянно говорили о них и хвастались ими! И я заметила, что из-за этого одного молодые люди за ними больше ухаживали. Притом, Энди, я так шикарно выглядела в черном — ты знаешь, как мне идет черное.