Славное море — священный Байкал. Славное море привольный байкал славный корабль омулевая бочка
Славное море привольный Байкал — Славянская культура
Долго я тяжкие цепи влачил,Долго бродил я в горах Акатуя,Старый товарищ бежать пособил, Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь -Горная стража меня не поймала,В дебрях не тронул прожорливый зверь, Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь, и средь белого дня, Близ городов озирался я зорко, Хлебом кормили крестьянки меня, Парни снабжали махоркой.
Славное море, священный Байкал, Славный мой парус — кафтан дыроватый. Эй, баргузин, пошевеливай вал, -Слышатся грома раскаты.
Две последние строки повторяются
Русские песни. Сост. проф. Ив. Н. Розанов. М., Гослитиздат, 1952
В основе песни - стихотворение сибирского учителя, краеведа и литератора Дмитрия Давыдова (1811-1888) "Дума беглеца на Байкале", опубликованное им в 1858 году в Петербургской еженедельной газете "Золотое руно". В 1863 текст песни "Славное море - священный Байкал" появляется в "Современнике" в статье "Арестанты в Сибири" как образец арестантского творчества - то есть, уже к 1863 году песня стала народной.
Есть версия, что первоисточником мелодии является припев польской повстанческой песни "За Неман", хотя они не особо похожи. Некоторые сборники указывают автором музыки Ю. Арнольда - возможно, он обработчик мелодии, или в данном случае имеется в виду какой-то другой мотив. На практике исполняется 5 куплетов (в авторской версии - 11). В 1941 песня обработана Г. Свиридовым для голоса со смешанным оркестром.
Славный корабль, омулевая бочка. В данном случае это не метафора, а реальная ситуация: герой пытается переплыть Байкал, используя вместо лодки большую бочку от омуля, иронизирует над собой и поет эту песню.
Хлебом кормили крестьянки меня... Местное население снабжало беглецов в пути следования - таков был обычай, причем не только в Сибири, а и далее, в Приуралье. Короленко в воспоминаниях пишет, что в Пермском крае, где он отбывал ссылку, в XIX веке было принято на ночь выставлять у дома молоко или хлеб "для беглых из Сибири". Шансы встретить там беглого были небольшие, но обычай соблюдался.
АВТОРСКАЯ ВЕРСИЯ
Дума беглеца на Байкале
Дмитрий Давыдов
Славное море — привольный Байкал, Славный корабль — омулевая бочка…Эй, баргузин, пошевеливай вал…Плыть молодцу недалечко.
Долго я звонкие цепи носил;Худо мне было в норах Акатуя,Старый товарищ бежать пособил, Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;Горная стража меня не видала, В дебрях не тронул прожорливый зверь, Пуля стрелка - миновала.
Шел я и в ночь, и средь белого дня;Близ городов я поглядывал зорко;Хлебом кормили крестьянки меня, Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревнеВплавь чрез глубокие реки пускался;Мелкие речки встречалися мне –Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец;Берег обширен, а нет ни корыта;Шел я коргой и пришел наконецК бочке, дресвою замытой.
Нечего думать - бог счастья послал:В этой посудине бык не утонет;Труса достанет и на судне вал –Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы жить омулям;Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вам –В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;Парусом служит армяк дыроватый,Добрая лодка попалася мне,Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,Буду спокойно скрываться под тенью,Можно и тут погулять бы, да бесТянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал, Славный корабль — омулевая бочка…Эй, баргузин, пошевеливай вал…Плыть молодцу недалечко!
<1858>
824 просмотра0 комментариев
slavyanskaya-kultura.ru
"Славное море, священный Байкал"
В 1858 году петербургская газета «Золотое руно» опубликовала стихотворение смотрителя Верхнеудинского уездного училища Дмитрия Давыдова «Думы беглеца на Байкале». Вскоре оно было положено на музыку, авторами которой считаются заключенные с нерчинских рудников, и стало своеобразным гимном озера Байкал. В процессе «обкатки» из оригинального текста Давыдова были убраны длинноты, неудачные рифмы — поэтому, в итоге, песня «Славное Море, Священный Байкал» стала считаться народной.
Стихотворение…Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка.Ну, баргузин, пошевеливай вал,Плыть молодцу недалечко!
Долго я звонкие цепи носил;Худо мне было в норах Акатуя.Старый товарищ бежать пособил;Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;Горная стража меня не видала,В дебрях не тронул прожорливый зверь,Пуля стрелка — миновала.
Шел я и в ночь — и средь белого дня;Близ городов я поглядывал зорко;Хлебом кормили крестьянки меня,Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревнеВплавь чрез глубокие реки пускался;Мелкие речки встречалися мне —Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец:Берег обширен, а нет ни корыта;Шёл я коргой — и пришёл наконецК бочке, дресвою замытой.
Нечего думать, — бог счастье послал:В этой посудине бык не утонет;Труса достанет и на судне вал,Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы жить омулям;Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вам —В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;Парусом служит армяк дыроватый,Добрая лодка попалася мне, —Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,Буду спокойно скрываться под тенью;Можно и тут погулять бы, да бесТянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка…Ну, баргузин, пошевеливай вал:Плыть молодцу недалёчко!Песня…Славное море — священный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка.Эй, баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалечко.
Долго я тяжкие цепи носил,Долго скитался в горах Акатуя;Старый товарищ бежать пособил —Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,Горная стража меня не поймала,В дебрях не тронул прожорливый зверь,Пуля стрелка — миновала.
Шёл я и в ночь, и средь белого дня,Вкруг городов озираяся зорко,Хлебом кормили крестьянки меня,Парни снабжали махоркой.
Славное море — священный Байкал,Славный мой парус — кафтан дыроватый,Эй, баргузин, пошевеливай вал,Слышатся грома раскаты.
www.inpearls.ru
Славное море — привольный Байкал! Glorious sea
Думы беглеца на БайкалеД. П. Давыдов(Поэт 1860-х годов)
Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка.Ну, баргузин, пошевеливай вал,Плыть молодцу недалечко!
Долго я звонкие цепи носил;Худо мне было в норах Акатуя.Старый товарищ бежать пособил;Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь;Горная стража меня не видала,В дебрях не тронул прожорливый зверь,Пуля стрелка — миновала.
Шел я и в ночь — и средь белого дня;Близ городов я поглядывал зорко;Хлебом кормили крестьянки меня,Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревнеВплавь чрез глубокие реки пускался;Мелкие речки встречалися мне —Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец:Берег обширен, а нет ни корыта;Шёл я коргой — и пришёл наконецК бочке, дресвою замытой.
Нечего думать, — бог счастье послал:В этой посудине бык не утонет;Труса достанет и на судне вал,Смелого в бочке не тронет.
Тесно в ней было бы жить омулям;Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вам —В бочку полезли бы сами!
Четверо суток верчусь на волне;Парусом служит армяк дыроватый,Добрая лодка попалася мне, —Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,Буду спокойно скрываться под тенью;Можно и тут погулять бы, да бесТянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка…Ну, баргузин, пошевеливай вал:Плыть молодцу недалёчко!
Славное море — священный Байкал(современный текст песни)
Славное море — священный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка.Эй, баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалёчко.
Долго я тяжкие цепи носил,Долго скитался в горах Акатуя;Старый товарищ бежать пособил —Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,Горная стража меня не поймала,В дебрях не тронул прожорливый зверь,Пуля стрелка — миновала.
Шёл я и в ночь, и средь белого дня,Вкруг городов озираяся зорко,Хлебом кормили крестьянки меня,Парни снабжали махоркой.
Славное море — священный Байкал,Славный мой парус — кафтан дыроватый,Эй, баргузин, пошевеливай вал,Слышатся грома раскаты.
my-journal-omsk.livejournal.com
Славное море — священный Байкал — Википедия (с комментариями)
Материал из Википедии — свободной энциклопедии
«Сла́вное мо́ре — свяще́нный Байка́л» — русская народная песня, в основу которой были положены стихи сибирского поэта Дмитрия Павловича Давыдова.
История
В 1848 году смотритель Верхнеудинского уездного училища Дмитрий Павлович Давыдов написал стихотворение «Думы беглеца на Байкале». Оно было посвящено беглецам с каторги. Сам автор в интервью петербургской газете «Золотое руно» говорил:
Беглецы из заводов и поселений вообще известны под именем «прохожих»… Они с необыкновенной смелостью преодолевают естественные препятствия в дороге. Они идут через хребты гор, через болота, переплывают огромные реки на каком-нибудь обломке дерева, и были случаи, что они рисковали переплыть Байкал в бочках, которые иногда находят на берегах моря.
В середине 1850-х годов появились первые переложения этого стихотворения на музыку. Сочинили музыку безвестные заключённые с Нерчинских рудников, поэтому песня считается народной. Кроме того, в текст было внесено множество изменений: убраны неудачные куплеты и рифмы, длинноты; она стала существенно короче.
В 2003 году группа "Бахыт-компот" (группа Вадима Степанцова) в альбоме "Stereoбандитизм" исполнила эту песню на мотив "Hotel California" группы Eagles. Первая половина песни во многом совпадает со стихотворением Давыдова, вторая половина является ироничным продолжением, связанным с песней Ивана Кучина "Человек в телогрейке".
В начале 2011 года сингл[1] со своим исполнением песни выпустила группа «Аквариум»
СтихотворениеДумы беглеца на Байкале[2]Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка.Ну, баргузин, пошевеливай вал,Плыть молодцу недалёчко! Долго я звонкие цепи носил;Худо мне было в норах Акатуя.Старый товарищ бежать пособил;Ожил я, волю почуя. Шилка и Нерчинск не страшны теперь;Горная стража меня не видала,В дебрях не тронул прожорливый зверь,Пуля стрелка — миновала. Шел я и в ночь — и средь белого дня;Близ городов я поглядывал зорко;Хлебом кормили крестьянки меня,Парни снабжали махоркой. Весело я на сосновом бревнеВплавь чрез глубокие реки пускался;Мелкие речки встречалися мне —Вброд через них пробирался. У моря струсил немного беглец:Берег обширен, а нет ни корыта;Шёл я коргой — и пришёл наконецК бочке, дресвою замытой. Нечего думать, — бог счастье послал:В этой посудине бык не утонет;Труса достанет и на судне вал,Смелого в бочке не тронет. Тесно в ней было бы жить омулям;Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вам —В бочку полезли бы сами! Четверо суток верчусь на волне;Парусом служит армяк дыроватый,Добрая лодка попалася мне, —Лишь на ходу мешковата. Близко виднеются горы и лес,Буду спокойно скрываться под тенью;Можно и тут погулять бы, да бесТянет к родному селенью. Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка…Ну, баргузин, пошевеливай вал:Плыть молодцу недалёчко! | ПесняСлавное море — священный Байкал[3]Славное море — священный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка.Эй, баргузин, пошевеливай вал,Молодцу плыть недалёчко. Долго я тяжкие цепи влачил,Долго скитался в горах Акатуя;Старый товарищ бежать пособил —Ожил я, волю почуя. Шилка и Нерчинск не страшны теперь,Горная стража меня не поймала,В дебрях не тронул прожорливый зверь,Пуля стрелка — миновала. Шёл я и в ночь, и средь белого дня,Вкруг городов озираяся зорко,Хлебом кормили чалдонки меня,Парни снабжали махоркой. Славное море — священный Байкал,Славный мой парус — кафтан дыроватый,Эй, баргузин, пошевеливай вал,Слышатся грома раскаты. |
Текст песни группы «Бандит-компот»
Ой, ты славное море, мой священный Байкал,
Ой, ты славный кораблик, омулёвая бочка.
Баргузин, буйный ветер, пошевеливай вал,
Молодцу в черной робе плыть не далеко.
Долго звонкие цепи по тайге я влачил,
И в горах Акатуя душно было мне.
Старый зэк — мой товарищ, мне бежать пособил,
И ушел из острога я навстречу весне.
Наша Сибирь — это вам не Калифорния,
Здесь свои дела, здесь свои дела, здесь свои дела.
Волки, кедры, медведи, вороны черные,
Я сгорю дотла, я здесь сгорю дотла, я здесь сгорю дотла.
Не страшны мне отныне Нерчинск и Колыма,
И от лагерной стражи убежать я сумел
Миновала мой чайник злая пуля стрелка
Зверь весной не учуял, и тронуть не посмел.
Шел я ночью глубокой и средь белого дня,
Озирался я зорко по краям городов.
Хлебом, салом кормили все бабёнки меня,
Отдавали махорку и свою любовь.
Наша Сибирь — это вам не Калифорния,
Здесь свои дела, здесь свои дела, здесь свои дела.
Волки, кедры, медведи, вороны черные,
Я сгорю дотла, я здесь сгорю дотла, я здесь сгорю дотла.
За штурвалом баркаса замер старший матрос,
На баркасе солдаты и натасканный пёс.
Тот, кто зэка прихлопнет едет в отпуск домой,
Тяжко жить уркагану на Руси святой.
Ой, ты славное море, мой священный Байкал,
Ой, ты славный мой парус, дыроватый халат.
Баргузин, буйный ветер, пошевеливай вал,
То ли грома раскаты, то ли жахнул автомат.
См. также
Напишите отзыв о статье "Славное море — священный Байкал"
Примечания
- ↑ [aquarium.kroogi.com/ru/download/1078723-Akvarium-Slavnoe-More-Svyaschennyy-Baykal--Novogodn-2010.html Аквариум. Славное Море Священный Байкал]
- ↑ Д. П. Давыдов // [az.lib.ru/d/dawydow_d_p/text_0020.shtml Поэты 1860-х годов]. — 3-е изд. — Л.: Советский писатель, 1968. — 764 с. — (Библиотека поэта. Малая серия). — 50 000 экз.
- ↑ Современный текст песни.
Ссылки
- [slavnoemore.ru/article/read/slavnoe_more_svaswenniy_baykal.html Песня Славное море — священный Байкал]
- [www.oldchita.org/songs/217-2011-04-22-17-00-28.html Слушать «Славное море — священный Байкал» на «Старой Чите»]
Отрывок, характеризующий Славное море — священный Байкал
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ? Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется. Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение. Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе. Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами. Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности. «Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился. Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным. «Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу. На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь. – Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять. – Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете? – Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел. На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя: – Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё! – Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин. – Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.wiki-org.ru
Славное море — священный Байкал
Славное море — священный Байкал — русская народная песня, в основу которой были положены стихи сибирского поэта Дмитрия Павловича Давыдова.
История
В 1848 году смотритель Верхнеудинского уездного училища Дмитрий Павлович Давыдов написал стихотворение «Думы беглеца на Байкале». Оно было посвящено беглецам с каторги. Сам автор в интервью петербургской газете Золотое руно говорил:
Беглецы из заводов и поселений вообще известны под именем «прохожих»… Они с необыкновенной смелостью преодолевают естественные препятствия в дороге. Они идут через хребты гор, через болота, переплывают огромные реки на каком-нибудь обломке дерева, и были случаи, что они рисковали переплыть Байкал в бочках, которые иногда находят на берегах моря
В середине 50-х годов XIX века появились первые преложения этого стихотворения на музыку. Сочинили музыку безвестные заключённые с Нерчинских рудников, поэтому песня считается народной. Кроме того, в текст было внесено множество изменений: убраны неудачные куплеты и рифмы, длинноты; она стала существенно короче.
Стихотворение
Думы беглеца на Байкале
Славное море — привольный Байкал.Славный корабль — омулёвая бочка.Ну, Баргузин, пошевеливай вал,Плыть молодцу недалёчко.
Долго я звонкие цепи носил:Худо мне было в горах Акатуя.Старый товарищ бежать пособил,Ожил я, волю почуя.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь:Горная стража меня не видала,В дебрях не тронул прожорливый зверь.Пуля стрелка миновала.
Шел я и в ночь, и средь белого дня.Близ городов я проглядывал зорко.Хлебом кормили крестьянки меня,Парни снабжали махоркой.
Весело я на сосновом бревнеВплавь чрез глубокие реки пускался.Мелкие речки встречалися мне —Вброд через них пробирался.
У моря струсил немного беглец:Берег обширен, а нет ни корыта.Шел я каргой,— и пришел, наконец,К бочке, дресвою залитой.
Нечего думать, — бог счастья послал:В этой посудине бык не утонет:Труса достанет и на судне вал,Смелого — в бочке не тронет.
Тесно в ней бы жить омулям.Рыбки, утешьтесь моими словами:Раз побывать в Акатуе бы вам,—В бочку полезли бы сами.
Четверо суток верчусь на волне,Парусом служит армяк дыроватый.Добрая лодка попалася мне, —Лишь на ходу мешковата.
Близко виднеются горы и лес,Буду спокойно скрываться за тенью,Можно и тут погулять бы, да бесТянет к родному селенью.
Славное море — привольный Байкал,Славный корабль — омулёвая бочка...Ну, Баргузин, пошевеливай вал...Плыть молодцу недалёчко!
Песня
Славное море — священный Байкал(современный текст песни)
Славное море — священный БайкалСлавный корабль — омулёвая бочкаЭх, баргузин, пошевеливай валМолодцу плыть недалёчко
Долго я тяжкие цепи влачилДолго бродил я в горах АкатуяСтарый товарищ бежать пособилОжил я, волю почуя
Шилка и Нерчинск не страшны теперьГорная стража меня не поймалаВ дебрях не тронул прожорливый зверьПуля стрелка миновала
Шел я и ночь, и середь белого дняБлиз городов озирался я зоркоХлебам кормили крестьянки меняПарни снабжали махоркой
Славное море — священный БайкалСлавный мой парус — кафтан дыроватыйЭй, баргузин, пошевеливай валСлышатся грома раскаты.
mediaknowledge.ru
