Оттепель в ссср кратко: Хрущевская оттепель 1953 1964 кратко в СССР особенности и события (Таблица)

Хрущевская оттепель 1953 1964 кратко в СССР особенности и события (Таблица)

Хрущевская оттепель (период 1953 — 1964гг) — обозначение периода в истории СССР после смерти Иосифа Сталина, связанного с переменами в социальной и культурной жизни граждан, который продолжался примерно 10 лет. Характеризовался во внутриполитической жизни СССР осуждением культа личности Сталина и репрессий 1930х гг, освобождением политических заключённых, ликвидацией ГУЛАГа, ослаблением тоталитарной власти, появлением свободы слова, относительной либерализацией политической и общественной жизни, открытостью западному миру, большей свободой творческой деятельности. Название связано с пребыванием на посту первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва (1955 — 1964). Термин «оттепель» восходит к названию повести ЭренбургаИГ «Оттепель» (1954–1956), опубликованной в журнале «Новый мир».

Хрущевская оттепель 1953 1964 в СССР особенности, события, противоречия таблица

Завершением «Хрущевская оттепели» считается отстранение Никиты Хрущёва и приход к руководству Леонида Брежнева в 1964 году. Впрочем, ужесточение внутриполитического режима и идеологического контроля было начато ещё во время правления Хрущёва после окончания Карибского кризиса. Десталинизация была остановлена, а в связи с празднованием 20й годовщины победы в Великой Отечественной войне начался процесс возвеличивания роли победы советского народа в войне. Личность Сталина старались как можно больше обходить стороной, он так и не был реабилитирован. 

____________

Источник информации:

1. Отечественная история в схемах и комментариях / — Питер: 2008

2. Отечественная история 9 -20 вв. Справочные материалы. / — СПб.: 2004.

«оттепель» в педагогике? — Журнальный зал

Лоран Кумель

            24 декабря 1958 года,
через два месяца после исключения Бориса Пастернака из Союза писателей, в
Верховном Совете СССР прошло голосование по закону «об укреплении связи школы с
жизнью и о дальнейшем развитии народного образования». О близости двух таких
разных как по смыслу, так и по своим последствиям событиях я напоминаю с тем,
чтобы подчеркнуть малоизвестный аспект «хрущевской оттепели» — участие представителей
интеллигенции в различных дискуссиях социокультурной сферы, не касающихся
напрямую вопросов политики[1].
Настоящая статья имеет целью представить один из этих дебатов — а именно тот,
который велся вокруг школьной реформы 1958 года, — и оценить значение этого
феномена, важного для понимания положения ученых в советском обществе.

            Практика, состоявшая в
том, чтобы перед принятием закона сначала публично обсудить его в прессе,
которая, по ленинскому определению, выполняла «агитационную и организационную
роль», была принята в СССР еще в середине 30-х годов[2].
Однако только благодаря явному стремлению Хрущева привлечь общество к участию в
реформах, необходимых для «перехода к коммунизму», журналы и газеты действительно
получили возможность транслировать снизу вверх мнение представителей разных
слоев советского общества по некоторым, не имеющим прямого политического
значения вопросам[3].

С середины
50-х годов педагогика и образование рассматривались как один из таких
дискуссионных вопросов. Анализ публичных дебатов, которые предшествовали
школьной реформе 1958 года, состава участников этих дебатов и высказывавшихся
точек зрения, позволяет наметить социоисторию события[4]
в историческом контексте «оттепели». Иными словами, на этом частном примере
сложных отношений между государством и обществом можно проследить механизм
принятия решения, в работе которого участвуют одновременно
государственно-партийная система и отдельные социальные группы. Такой подход к
функционированию советской системы сочетает политологический анализ с изучением
различных, непосредственных или косвенных влияний, исходящих из сферы общества[5].

            Основываясь
на специфическом материале газетных и журнальных публикаций, а также на других
источниках — архивах и свидетельствах современников, можно исследовать позицию
преподавателей высших учебных заведений и академических ученых, которые
принимали участие в этой дискуссии, и показать их особую роль в формировании
общественного мнения эпохи[6].

            «Всенародное
обсуждение» закона: между ритуальным упражнением и свободой тона

            Прежде
всего, следует напомнить, в чем состояла школьная реформа 1958 года и каковы
были ее цели. После прихода к власти Никита Хрущев решает реформировать систему
образования с тем, чтобы приспособить ее к задачам своей экономической и
социальной политики. Поэтому вопреки сторонникам более длительного
обязательного школьного образования он провозглашает идею о приведении
образовательной системы в соответствие с потребностями в рабочей силе на
производстве и в сельском хозяйстве. В этих областях страна столкнулась с
нехваткой квалифицированных технических кадров, вызванной тем, что основная
часть выпускников средней школы стала стремиться к продолжению учебы в высших
учебных заведениях. Другими словами, требовалось повысить престиж
профессионального образования и вернуть молодежь к тем специальностям, которые
были необходимы для развития экономики страны. К этой экономической и
социальной направленности реформ добавлялась также проблема воспитания:
обеспокоенный тем, что родители отказываются направлять своих детей к
прикладным специальностям, Хрущев хочет «укрепить связь между школой и жизнью»[7]
— то есть между производством и физическим трудом. Он опирается на упрощенную
версию педагогической теории Макаренко (хотя и не цитирует его прямо), в
частности на идею «политехнизации», которая ранее в течение многих лет занимала
ведущее место в официальных выступлениях на педагогические темы[8].

            Более подробно Хрущев
описывает свою реформу в статье, опубликованной в газетах за 21 сентября 1958
года. Он обрисовывает кризис образовательной системы (характеризующийся тем,
что высшая школа могла принять немногим больше трети выпускников средней школы[9]),
проводит ее диагностику (ошибка заключается в «неправильной концепции средней
школы», которая воспитывает неприязнь к физическому труду) и предлагает две
радикальные меры: замену двух старших классов вечерней школой и обязанность
проработать два года на производстве перед поступлением в вуз. В целом эти меры
хорошо характеризуются риторическим вопросом московского корреспондента
французской газеты «Ле Монд»: «Чтобы реформировать образование, надо ли его
упразднить?»[10] Тем не
менее вынесение этого проекта сопровождается призывом к «всенародной
дискуссии», в чем проявляется двойственность политики Хрущева, складывающейся
одновременно из откровенного волюнтаризма и стремления к достижению
общественного консенсуса.

            Советская
пресса той эпохи позволяет в какой-то мере оценить видимую часть дискуссии. В
самом деле: последняя четверть 1958 года в значительной мере отличается от
предыдущих лет и по количеству статей, посвященных педагогике и образованию, и
по многочисленности заинтересованных авторов, и по разнообразию затронутых тем.
Отчасти это связано с призывом к национальной дискуссии, однако круг вносимых
предложений гораздо шире специальных вопросов реформы и порой затрагивает  проблемы, совершенно с ней не связанные
(как, например, вопрос о преподавании иностранных языков или о возрасте
поступления в первый класс), что демонстрирует некоторое оживление
дискуссионного духа в целом. Более того, столкновение противоположных мнений,
открытая декларация принадлежности к различным общественным и профессиональным
лагерям позволяют говорить о настоящей «оттепели в педагогике». Мнения
структурируются, высказываются все «за» и «против», появляются как явные
сторонники политехнизации во всех ее формах, так и умеренные и даже решительные
противники реформы.

            Таким
образом, этот «демократический ритуал»[11]
и по количеству участников, и по качеству критики, которая присутствует в
большинстве высказанных точек зрения, как кажется, выходит за те рамки, которые
хотела бы предписать ему власть. Некоторые участники дискуссии вообще заявляют,
что прежде, чем определять характер реформы, необходимо спросить мнение самих
преподавателей[12]. Более
того, в соответствии с профессиональными сферами, к которым принадлежат
участники дискуссии, можно выделить несколько ведущих линий полемики: так,
представители заочного обучения хотят получить большее средств и социального
признания, преподаватели технических учебных заведений вносят предложения,
соответствующие задачам воспитания инженеров, и так далее. Одним из самых
важных пунктов обсуждения становится вопрос о первых годах высшего образования.
В ответ на предложение Хрущева отменить первые два курса и заменить их
стажировкой на производстве, совмещенной с заочными или вечерними занятиями,
свою точку зрения высказывают не только преподаватели, но и ведущие ученые того
времени.

Гласная и негласная
критика ученых

Ученые с
мировым именем, такие, как нобелевский лауреат по химии Н.Н.  Семенов, молодой А.Д. Сахаров и даже
президент Академии наук СССР А.Н. Несмеянов, замечают, что реформа, в том виде,
в каком она сформулирована Центральным Комитетом (то есть Хрущевым), ставит под
угрозу пополнение университетских научных кадров[13].
Семенов отстаивает принцип, по которому студенты должны приходить в университет
сразу по окончании десятилетки, и одновременно ратует за создание
специализированных средних школ для учеников, которые готовятся поступать в
университет. Эту идею можно найти также у Сахарова и его коллеги Я.Б.
Зельдовича, которые особое внимание уделяют не столько гуманитарным, сколько
естественным наукам и математике. Становится ясно, что главная идея этих предложений
состоит в том, чтобы отстоять систему отбора учеников по их академическим
успехам перед лицом актуализации социального фактора, который, в отличие от
классового критерия 1920-х годов, основывался на этот раз на «близости к
жизни», то есть работе на производстве, которая воспринималась властью как
залог верности коммунистическим идеалам. Усилия ученых в целом направлены на
сохранение меритократических принципов, основанных на учебных результатах
выпускников[14], но их
мнения различаются в том, какие именно изменения должны быть внесены в учебный
процесс. Так, Несмеянов, как бывший ректор Московского государственного
университета (с 1948 по 1951 год), а главным образом как действующий президент
Академии наук СССР, выступает против длительного перерыва в учебе, который
отрицательно сказывается на развитии интеллектуальных способностей молодого
ученого, но отбрасывает идею о введении специализированных школ, так как, по
его мнению, талант ребенка трудно угадать[15].

Такая
относительная свобода тона ученых, которые гораздо более активно участвуют в
дискуссии и вносят гораздо больше конструктивных предложений, чем члены
Академии педагогических наук[16],
которые, казалось бы, и призваны размышлять над этими проблемами, выглядит
поразительной. Что касается Академии педагогических наук, то, если не считать
нескольких критических высказываний ее членов[17],
ее точка зрения становится, благодаря усилиям ее президента И.А. Каирова,
прямым эхом хрущевских идей: «[новая система воспитает] людей […], выбравших
для себя высшую школу не случайно, а по убеждению, сознательно и проверенно».

Итак,
часть «преподавательской интеллигенции» (если под этим термином понимать всех
преподавателей высших учебных заведений и ученых, которые принимали участие в
дискуссии) выступает против предложений власти. Даже если все выступающие и не
обладали смелостью украинского академика Б. Гнеденко, заявившего, что
«формализм проявляется в неспособности учеников думать самостоятельно»[18],
очевидно, что некоторая свобода тона все же царила в дискуссии, отраженной в
журналах  и газетах. Каким же образом
выражался этот протест социопрофессионального характера вне публичной сферы?
Архивные документы позволяют наметить ответ на этот вопрос.

Внутренняя
деятельность Академии наук кажется совершенно не затронутой дискуссиями по
поводу реформы 1958 года: никакого упоминания о ней ни на общем собрании, ни на
заседании президиума[19],
никакого значительного отголоска в протоколах. Основная часть дискуссий
посвящена обсуждению нового устава Академии, принятого в июне того же года.
Отметим, что среди различных задач, которые призвана была решать АН, в пятом и
последнем пункте говорилось о ее участии «в популяризации достижений науки»[20],
без упоминания слова «образование». Таким образом, мы находим практически
полное разделение двух областей — научного исследования и передачи научных
знаний. Молчание по поводу реформы кажется парадоксальным: ведь как мы только
что увидели, именно академики, среди которых был и президент Академии, выражали
самый жесткий протест против основных положений реформы. С одной стороны,
исследовательские круги высказывают самые крайние мнения, находясь практически
на самой границе дозволенного, с другой стороны, внутренние дискуссии в
Академии не выходят за рамки чисто научных вопросов, если, конечно, молчание
академиков не воспринимать как бойкотирование реформы.

Стенограммы
собраний директоров вузов в Министерстве высшего образования СССР представляют
собой единственный источник, который позволяет понять состояние духа
«ответственных педагогов эпохи». Уже в середине 1980-х годов, изучая дискуссии
по поводу реформы 22 сентября 1958 года, историк Н.И. Фещенко делает вывод о том,
что реформа была навязана Хрущевым и партией преподавательским и
административным кадрам высшей школы, вопреки официальной версии о ее
происхождении из кругов руководителей высших технических учебных заведений[21].
Кроме того факта, что все предварительные документы были подготовлены
Центральным Комитетом, можно констатировать, что присутствовавшим на этих
собраниях руководителям не задавали вопроса по существу реформы — в
особенности по поводу введения двухлетнего стажа на производстве и перехода к
вечернему или заочному обучению на двух первых курсах.Дискуссия была очень оживленной, иногда напряженной: многие участники,
как, например, ректоры Московского, Ленинградского и Киевского университетов,
высказывали свои сомнения, в особенности по поводу обязательного стажа на
производстве для всех будущих студентов. Так, например, ректор МГУ И.Г.
Петровский заметил, что «…при реформе
школы нужно быть очень острожным, чтобы эти большие достижения не пострадали.
Тут нужна большая гибкость. Очень трудно писать здесь законы, которые были бы
пригодны для всех»; дальше, директор Московского химико-технологический
института Н. Жаворонков выступил с критикой проекта об отмене очного обучения
на первых курсах: «Я считаю, что все формы образования — и очная, и заочная, и
вечерняя — все они имеют право на существование, вечерняя и заочная формы
больше нуждаются в улучшении, чем очная, но все они не исключают друг друга,
все формы должны сохраниться и должны существовать, развиваться и улучшаться».
Ректор Ереванского университета даже высказал сомнение в необходимости
перестройки высшей школы: «…мне кажется, если будут решены вопросы среднего
образования, будет решена проблема трудового воспитания до вуза, тогда и ряд
недостатков в деятельности вузов будет ликвидирован».

Итак, если некоторые
представители среднего специального и профессионального образования  поддерживали полностью или частично идею
перестройки вузов, то значительное — даже решительное, если учитывается
научный авторитет, — число руководителей высшего образования боялось реформы,
считая ее опасной либо для подготовки специалистов, либо для интересов науки.

Научная интеллигенция между
автономией и двойственностью языка?

            Вопрос остается открытым: к чему же привели дискуссии
по вопросам образования? Было бы точнее говорить не об «оттепели в педагогике»,
а всего лишь о «временном потеплении». Как только школьный вопрос потерял
политическую актуальность, «всенародное обсуждение» в советских средствах
массовой информации прекратилось, даже если его отголоски еще можно было найти
в специализированной прессе[22].
Широкая дискуссия о проблемах преподавания и образования в целом, как кажется,
была остановлена. Однако сама эта дискуссия не осталась без последствий.
Важнейшим из них было смягчение текста закона, принятого 24 декабря 1958 года:
в нем была отражена всего одна мера, предписанная Хрущевым в отношении высшего
образования, — необходимость двухлетнего производственного стажа перед
поступлением в вуз, да и то с возможностью компромисса. Первый секретарь был
вынужден отказаться от идеи перевернуть всю систему высшего образования,
подчинив его идее обучения на производстве[23].
Вместе с тем, проводя непопулярные реформы и затормаживая развитие гласности в
этих вопросах, он посеял недоверие к новому политическому руководству в кругу
ученых и профессуры, которые могли бы, напротив, оказать ему поддержку.

Что касается
последних, то нейтральная позиция большинства, основанная на компромиссе или
безразличии перед лицом власти, не заключала в себе ничего действительно
нового. Надо отметить, что эта двойственность проявляется не только в частных
беседах в семейном и дружеском кругу; контраст виден также между официальной
позицией руководителя и мнением, которое он высказывает на закрытых собраниях.
Показателен пример ректора Ленинградского университета А.Д. Александрова,
который на собрании директоров вузов в конце сентября выступает с самой
глубокой и развернутой критикой представленного проекта, делая особый упор на
то, что «при удлинении сроков обучения в школе, необходимости стажа и обучения
в вузе в течение 6 лет студенты будут заканчивать образование в 26—28 лет» и
что «для науки будет потерян период, когда человек обладает большей энергией,
творческой активностью и способностью искать новые пути», а также высказывает
серьезные сомнения по поводу эффективности высшего заочного обучения[24].
В то же время в статье, опубликованной в декабре 1958 года, Александров говорит
о необходимости «сделать систему образования более гибкой» и высказывает
позицию, очень близкую к официальной линии власти. Позже, в интервью,
опубликованном в «Комсомольской правде» в начале 60-х годов, он так определяет
самую важную проблему воспитания молодежи в настоящее время: «1) воспитание
коммунистического отношения к труду; 2) воспитание сознания личной роли и ответственности
в общем деле»[25]. Для
сравнения приведем гораздо менее конформистское высказывание академика
Сибирского отделения С.Л. Соболева по этому вопросу: «Нужно растить людей,
способных к самостоятельному суждению и в то же время умеющих прислушиваться к
голосу разума».

Таким образом, часть ученого мира сохраняет заметную
дистанцию по отношению к тем идеологическим дискурсу и практике, которые
стараются распространить правящие политические инстанции страны. Остается исследовать
последствия этого разделения между сферами власти и науки (что касается,
конечно, только одного аспекта их сложных взаимоотношений), а также
проанализировать мотивы такого сопротивления влиятельных представителей мира
науки и образования решениям власти. Идет ли речь о консерватизме, об общности
профессиональных интересов или попытке обеспечить себе некоторую автономию в
собственной сфере деятельности? Эти три интерпретации, возможно, и не
противоречат друг другу. Во всяком случае, можно сказать, что «оттепель» в
педагогике, проявившаяся в последней четверти 1958 года, свидетельствует о
возникновении уже в это время, пусть и в зачаточной форме, того, что сегодня
можно было бы назвать «гражданским обществом».

Перевод с
французского Екатерины Пичугиной

[1] Кроме вопросов, связанных с собственно
художественной сферой, дебаты велись также вокруг вопросов экономического и
экологического развития — по этому поводу см., например: DouglasD.R. А littlecorneroffreedom: RussiannatureprotectionfromStalintoGorbachev. UniversityofCaliforniaPress, 1999.

[2] См. анализ дебатов в прессе по поводу закона о
запрете аборта и о новой Конституции 1936 года в: FitzpatrickS.  EverydayStalinism: ordinarylifeinextraordinarytimes: SovietRussiainthe 1930’s. Oxford: OxfordUniversityPress, 2000.

[3] См. по этому поводу: Аджубей Р.Н. Решающий
шаг был сделан // Пресса и общество (1959-2000). Оценки журналистов и
социологов. Документы. М.: Московская школа политических исследований, 2000. С.
14-45.

[4] О понятии социоистории политики см.: Noiriel G. Etat, nation, immigration. Vers une
histoire du pouvoir. Paris:
Belin, 2001. Этот подход состоит в
исследовании политических событий не только как истории идей и институтов, но и
с точки зрения социокультурных изменений, происходящих в стране или в
определенной социальной системе.

[5]См., например: Lewin M. Russia’s Twentieth Century. The Collapse of the Soviet System. Columbia
University Press, 2003,-автор
постоянно показывает связь между социальными процессами и политическими
явлениями.

[6] Если вслед за Б.А. Грушиным мы будем считать, что
общественное мнение формировалось именно в это время (Грушин Б.А. Четыре
жизни России в зеркале опросов общественного мнения. Эпоха Хрущева. М.:
Прогресс-Традиция, 2001).

[7] Выражение впервые было употреблено Первым
секретарем на XII Съезде комсомола 18 апреля 1958 года, см. газету «Правда» от 19 апреля
1958 года.

[8] Сторонники «политехнизации» были наследниками
фазы школьного эксперимента 1920-х годов. Во времена Сталина возобладало более
академическое (классическое) направление. Однако соперничество обеих теорий
продолжало существовать и проявилось, в частности, на XIX Съезде партии в 1952 году.

[9] То есть в 1957 году около 400 000 студентов на
1,2 миллиона окончивших среднюю школу.

[10] Féron B. L’URSS sans idole. Paris: Casterman, 1966.

[11]Гольдштейн Е.Н. К оценке
школьной реформы 1958 г. (Историко-социологический аспект) // Гуманистические
идеи, социально-педагогические эксперименты, бюрократические извращения в
развитии отечественной школы. СПб: Образование, 1993. С. 123-140, 132.

[12] Так считает, например, школьная учительница И.
Лезина, см.: «Правда» от 8 сентября 1958 года.

[13] Статьи, опубликованные в «Правде» от 17 и 19
октября 1958 года и в «Литературной газете» (официальном органе Союза
писателей) от 20 декабря 1958 года.

[14] Явную озабоченность этим вопросом высказывает
математик А.М. Колмогоров («Труд», 10 сентября 1958 года).

[15] «Литературная газета»  от 20 декабря 1958 года.

[16] Созданная в 1943 году, она зависела от
Министерства образования Российской Федерации, однако ее действие
распространялось на территории всех республик, что было официально подтверждено
в 1966 году, когда она превратилась в Академию СССР.

[17] Например, украинского педагога-теоретика В.А.
Сухомлинского, см.: «Правда», 27 ноября 1958 года.

[18] «Известия», 21 декабря 1958 года.

[19] Архив РАН, Фонд 2, опись 3А.

[20] Протокол общего собрания / Архив РАН. Фонд 2.
Опись 7а. Дело 59. С. 50.

[21]Фещенко Н.И. Совещание
работников высшей школы в Москве 22-24 сентября 1958 года и его роль в
подготовке «закона о школе» (1958 г.). Горький, 1986 – рукопись, депонированная
в библиотеке ИНИОН РАН. Анализ автора подтверждается стенограммой совещания:
ГАРФ, фонд 9396. Опись 1. Дело 870.

[22] Разные органы печати продолжают публиковать
противоположные точки зрения на проблему. Основными из них были: «Вестник
высшей школы» Министерства высшего образования СССР, «Учительская газета»
Министерства просвещения РСФСР, «Советская педагогика» Академии педагогических
наук, а также «Комсомольская правда».

[23] Здесь уточнения должны внести другие архивы,
кроме тех, что мы уже цитировали, и в частности Архив Центрального Комитета.

[24]Фещенко Н.И. Указ соч. С. 11.

[25]Грушин Б.А.Указ
соч. С. 572.

Денис Козлов, Элеонори Гилбурд, ред., Оттепель, советское общество и культура в 1950-е и 1960-е годы

постсталинские 1950-е и большую часть следующего десятилетия. Оправдывая свое внимание к относительно короткому периоду советской истории, редакция характеризует рассматриваемые годы как «парадигматически определяющий момент для всего периода от смерти Сталина до — а во многом и после — распада Советского Союза» (стр. 3). ). Очерки, включенные в этот том, подтверждают утверждение Козлова и Гилбурда о том, что оттепель, хотя и не была откровенно революционной, «вызвала важные сдвиги в политике, идеях, художественных практиках, повседневном поведении и материальной жизни» (стр. 3). Неудивительно, что примерно треть эссе прямо или косвенно касается наследия ГУЛАГа и сталинских репрессий против интеллигенции, националистически настроенных повстанцев и простых граждан. Остальные эссе посвящены широкому кругу тем, включая кампанию за целинные земли, интернационализацию советской повседневной жизни, а также глобализацию советской кинокультуры. Из-за разнообразия затронутых тем и того, что все эссе одинаково продуманы, экспертно аргументированы, ясно написаны и основаны на первоклассных архивных исследованиях, очевидно, что этот сборник должен стать полезным ресурсом для всех, кто занимается исследованиями и обучением. этот динамичный период.

2 Историографический и концептуальный очерк «Оттепель как событие в истории России», написанный редакторами тома, выделяется даже среди этих хорошо составленных статей, поскольку предлагает четко определенную, смелую и многоаспектную повестку дня исследования оттепели. . Мастерскую статью Козлова и Гилбурда следует читать широко, потому что она не только искусно описывает эволюцию многочисленных интерпретационных парадигм «оттепели», но и потому, что она показывает, что ученые из разных дисциплин лишь поверхностно исследовали эту эпоху. Западная и российская наука — до и после распада СССР — вообще уклонялась от придания однозначного исторического значения изменениям, происходившим в XIX веке.50-х и 1960-х годов. Более того, Козлов и Гилбурд отмечают, что оттепель слишком долго ассоциировалась и даже приравнивалась к процессам десталинизации. Козлов и Гилбурд справедливо выдвигают идею о том, что концептуализация «оттепели» должна быть расширена за пределы ее связи со сталинизмом и десталинизацией и должна быть более открыто признана за ее преобразующие, если не революционные, последствия. Чтобы лучше оценить нюанс, масштаб и, главное, уникальность «Оттепели», редакция предлагает два подхода. Во-первых, они говорят о том, как собственное (циклическое) прошлое страны — будь то имперское или советское — определяло импульс и значение советского периода.50-е и 1960-е годы. В дополнение к установлению того, как советские граждане использовали социокультурное наследие нации, чтобы осмыслить свою современность, Козлов и Гилбурд правильно утверждают, что советский национальный диалог не происходил в вакууме и поэтому должен рассматриваться в международном контексте. Принимая во внимание национальную специфику эпохи, ставя ее в диалог с транснациональными тенденциями, авторы вызывают хронологическую глубину и географическую широту этого периода, его временные и пространственные отголоски. Редакторы тома в конечном счете правы, утверждая, что многие знаменательные события «оттепели» «не были мгновенными событиями, вызывающими краткосрочные реакции, обусловленные определенным «сталинским менталитетом» и снова погружающимися в него, а, скорее, представляли собой события, которые « оказало преобразующее воздействие, катализировав долгосрочные исторические процессы» (с.  31). Хотя (или, может быть, потому) не все эссе в этом сборнике заходят так далеко, чтобы реконфигурировать смысл и значение «оттепели», утверждения Козлова и Гилбурда обеспечивают убедительную основу для смелого переосмысления эпохи.

3Четыре главы, посвященные сталинскому наследию террора, судьбе ГУЛАГа и опыту амнистированных узников ГУЛАГа, дают интригующий взгляд на сложную и порой противоречивую природу «оттепели». Эти четыре статьи в совокупности показывают неисчислимое влияние ГУЛАГа и его метаморфоз на различные аспекты советской жизни: Марк Эли обсуждает непоследовательную и часто консервативную эволюцию социально-экономической роли ГУЛАГа при Хрущеве; Эссе Алана Баренберга показывает, что реинтеграция заключенных ГУЛАГа в гражданскую жизнь происходила парадоксальным и часто неожиданным образом; Исследование Дениса Козлова отражает противоречивую реакцию советских читателей на повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» и мемуары И. Эренбурга «Люди, годы, жизнь»; наконец, Амир Вайнер анализирует, что массовая амнистия и репатриация антисоветских националистических агитаторов говорят нам о решимости Москвы сохранить контроль над своими беспокойными западными окраинами. Все эти эссе говорят об определенном уровне дистанцирования от политики сталинской эпохи, но также различаются в их оценке того, насколько широкой стала пропасть между сталинской и постсталинской политикой. Пожалуй, наиболее осторожно в изображении режима Хрущева как порвавшего со сталинизмом был Марк Эли, характеризующий ГУЛАГ времен оттепели как гибридную конструкцию. Он утверждает, что инерция сталинской модели преобладала еще в 19 в.64 и что лагеря продолжали служить важным звеном в экономической цепи страны. Баренберг также акцентирует внимание на пределах десталинизации, описывая остановку и неполную реинтеграцию бывших узников ГУЛАГа в гражданское тело. Он показывает, что у бывших заключенных было больше шансов на реинтеграцию в гражданскую жизнь, если они оставались в своих прежних местах погребения. Иными словами, свобода далась нелегко и недешево, хотя и была возможна. В отличие от Эли и Баренберга, Козлов и Вайнер подчеркивают, что разрыв со сталинским прошлым был настолько решительным, что создал альтернативный дискурсивный режим, а также новые этические рамки для достижения и реализации различных типов государственной политики против предполагаемых национальных угроз. Козлов сосредотачивается на мемуарах Эренбурга и повести Солженицына, чтобы продемонстрировать, как советские писатели и их читатели, однажды столкнувшись с задачей примирения со сталинским террором, не только начали строить новый дискурс для описания ужасов прошлого, но и выдвинули новая система ценностей, объясняющая это. Делая и то, и другое, советские авторы и читатели начали долгий и неуверенный путь от сталинской преступности. Эссе Вайнера демонстрирует подобный тип исторического разрыва, когда он обсуждает отказ властей подавить антисоветские националистические движения с помощью массового террора. Вместо того, чтобы полагаться на грубую силу, центр полагался на местные и региональные органы, чтобы реинтегрировать этически нестабильные и неассимилированные пограничные районы посредством сочетания пропаганды и общественной полиции.

4 Во многом так же, как эпоха «оттепели» была свидетелем различных и различных подходов к формированию (криминального) прошлого страны, она также породила различные представления о будущем нации. Перспективное измерение периода лучше всего видно через приверженность Thaw своей открытости внешнему миру. Как точно отмечает Гилбурд в своем эссе «Возрождение советского интернационализма», в новом дипломатическом курсе, предопределявшем культурную и дипломатическую открытость, не было ничего предопределенного, поскольку новый курс «требовал глубокого переосмысления отношений между культурой и общественным порядком». стр. 364). При осмотре 1957 Московский международный молодежный фестиваль как отражение более широкой попытки установить непрерывные культурно-дипломатические отношения с несоветскими странами, Гилбурд заключает, что именно это уникальное событие превратило ранее экзотику в рутину, «пока цепь иностранных интонаций в советской культуре не станет бесконечной». ». Мода выступает как один из таких иностранных интонаций в эссе Ларисы Захаровой «Советская мода 1950–1960-х годов: регламентация, западные влияния и стратегии потребления». Наполовину антропология, наполовину этнография, наполовину история, статья Захаровой точно показывает, как «оттепель» привела к неоднородной потребительской среде, несмотря на то, что отношения между потребителем и государством оставались статичными и в целом однонаправленными. Как и Гилбурд, Захарова приходит к выводу, что взаимодействие с Западом эффективно вестернизировало советскую повседневную жизнь и тем самым подорвало коммунистический проект. Эссе Оксаны Булгаковой о советском кинематографе эпохи оттепели в международном контексте усложняет интерпретации Гилбурда и Захаровой, поскольку она утверждает, что постсталинская киноиндустрия обновила свой имидж, но не изменила фундаментально свои идеологические принципы. Кинематограф оттепели характеризовался однозначными изменениями физиономических критериев кино, не ломая при этом метанарратив советского кино. По оценке Булгаковой, было бы ошибкой спутать вестернизированный вид фильма «Оттепель» с западными ценностями.

5Этот увлекательный том предлагает много пищи для размышлений ; два вопроса, в частности, возникают у этого рецензента. Первый вопрос связан с более четким определением движущей силы реструктуризации эпохи оттепели. Хотя все авторы проделывают похвальную работу, отмечая актуализацию и отрицание реформ, менее очевидным является импульс для этих реформ. Хотя очевидно, что и население, и официальные лица внесли свой вклад в постсталинские потрясения, менее очевидно, что преобладало: народная или официальная инициатива определяла скорость и контуры программы «оттепели». Более точное определение стимула и источника реформ «оттепели» во многом помогло бы выявить степень органического отклонения советской системы от сталинских норм и практики. Во-вторых, в то время как очерки проделывают потрясающую работу по демонстрации того, в какой степени СССР следовал международным тенденциям и внедрялся в транснациональные сети, в томе можно было бы более четко указать, совпадают ли тенденции «оттепели» с тенденциями, характерными для шестидесятых годов в Западной Европе и Соединенных Штатах. Состояния. Можем ли мы поставить своего рода знак равенства между мятежностью контркультуры шестидесятых на Западе и противоречивостью реформаторского движения эпохи оттепели? Послесловие Шейлы Фицпатрик поднимает этот интригующий вопрос, но интеллектуальная и историческая загадка о том, можно ли считать оттепель культурно специфичной, но сопоставимой версией шестидесятых, остается мучительно неосязаемой.

6Этот отредактированный том не только поучительный, но и приятный для чтения. Эссе говорят друг с другом в продуктивной манере, чтобы создать содержательный портрет оттепели. Несмотря на то, что появляется все больше и больше монографий и эссе, посвященных этой загадочной эпохе, этот сборник эссе, несомненно, еще некоторое время останется источником размышлений и вдохновения.

Хрущевское мирное сосуществование: советская перспектива

Мишель Ван Слит

Введение.

В Советском Союзе правление Никиты Хрущева с 1955 по 1964 год запомнилось как период «оттепели» во время холодной войны. Внешняя политика Хрущева, направленная на мирное сосуществование с Соединенными Штатами и их союзниками, резко отличалась от позиций предыдущих лидеров. В 1956 году, после того как Хрущев сменил Иосифа Сталина и начал консолидировать власть, Хрущев начал процесс «десталинизации», чтобы ослабить своих врагов в Коммунистической партии и укрепить свои позиции лидера. Вскоре после этого Хрущев продолжил менять политику партии, изменив подход к внешней политике. Эта политика мирного сосуществования была направлена ​​на улучшение отношений между Советским Союзом и Соединенными Штатами и имела серьезные последствия для предшествующих событий холодной войны. Политика Хрущева знаменует собой резкое изменение советской политики, и поэтому необходимо понимать последствия, которые ощущались внутри страны и за рубежом.

Я анализирую период с 1956 по 1964 год. В это время Хрущев проводил свою политику мирного сосуществования, но, похоже, отклонялся от нее во время ряда горячих точек в истории. Мой вопрос: «Насколько внешняя политика Хрущева, направленная на мирное сосуществование, изменила восприятие советскими людьми советско-американских отношений?» Ведутся споры о том, в какой степени внешняя политика Хрущева стала причиной его падения и окончательного прекращения советского руководства — многие утверждают, что его неудачная внутренняя политика была более значительной. Одним из моих основных источников будет сам Хрущев; именно его статья под названием «О мирном сосуществовании» оправдывает его политику и объясняет ее причины. Другим важным источником будет статья Розы Магнусдоттир «Будьте осторожны в Америке, премьер Хрущев!»: советское восприятие мирного сосуществования с Соединенными Штатами в 1959», в котором анализируются советские письма того времени. Письма написаны советскими гражданами и касаются политики Хрущева. В целом я попытаюсь определить влияние политики мирного сосуществования Хрущева на его роль лидера Советского Союза.

Вводная информация.

Хрущев Никита. «О мирном сосуществовании». иностранных дел 38, вып. 1 (1959): 1-18. http://www.jstor.org/stable/20029395 (по состоянию на 1 апреля 2013 г.).

• Написал сам Никита Хрущев, объясняя причины своей политики мирного сосуществования. Он утверждает, что с ленинской эпохи Советский Союз всегда проводил эту политику, потому что она соответствует природе коммунизма и является просто его естественным продолжением. В этой статье Хрущев постоянно защищает превосходство коммунизма, утверждая, что в конце концов он победит посредством мирной революции в капиталистическом мире. Хрущев обещает дальнейший рост и укрепление советской экономики, видя в ней единственно логичный продукт коммунистической системы. Кроме того, Хрущев ссылается на сокращение своих вооруженных сил и военных баз как на достаточное доказательство легитимности его политики и заканчивает словами: «мирное сосуществование — единственный путь, отвечающий интересам всех народов».

Кеннан, Джордж. «Мирное сосуществование: западный взгляд». Совет по международным отношениям 38, вып. 2 (1960): 171-190. http://www.jstor.org/stable/20029411 (по состоянию на 1 апреля 2013 г.).

• Эта статья была написана Джорджем Кеннаном, бывшим послом США в Советском Союзе. В нем излагается точка зрения Соединенных Штатов на хрущевскую политику мирного сосуществования. Кеннан придерживается отрицательной и неодобрительной точки зрения, называя политику Хрущева «искажением» истории, поскольку он не признает насилия ленинской и сталинской эпохи в Советском Союзе.

Первичные источники.

Магнусдоттир, Роза. ««Будьте осторожны в Америке, премьер Хрущев!»: советское восприятие мирного сосуществования с Соединенными Штатами в 1959 году». EHESS 47, №. 1/2 (2006): 109-130. http://www.jstor.org/stable/20174992 (по состоянию на 2 апреля 2013 г.).

• В своей статье Роза Магнусдоттир анализирует подборку писем советской общественности относительно ее мнений о новой политике мирного сосуществования Хрущева. Письма были написаны сразу после визита Хрущева в США, который советские граждане в целом восприняли очень положительно. Во-первых, Магнусдоттир объясняет природу мирного сосуществования и его цели. Затем она описывает, как авторы писем обычно подчеркивают превосходство коммунизма над капитализмом, но вызывают восхищение американским образом жизни. Советские авторы, кажется, считают, что намерения их страны неправильно истолкованы и что, по сути, Хрущев прав, утверждая, что стремление к мирному сосуществованию — это природа коммунизма. В целом, однако, Магнусдоттир утверждает, что в письмах присутствует непреодолимое ощущение «самоцензуры», что делает их крайне восприимчивыми к предвзятости.

Веджвуд Бенн, Дэвид. «О пересмотре эпохи Хрущева: обзорная статья Уильяма Таубмана «Хрущев: человек и его эпоха». Европейско-азиатские исследования 56, вып. 4 (2004): 615-621. http://www.jstor.org/stable/4147389 (по состоянию на 5 апреля 2013 г.).

• В этой статье кратко обсуждается мнение о том, что, хотя сейчас многие некоммунисты с любовью вспоминают Хрущева, он был ужасно непопулярен во время своего пребывания у власти. Веджвуд Бенн объясняет это массовое неодобрение участием Хрущева в берлинском кризисе 1961 и кубинский ракетный кризис. Оба события были расценены как позорные для Советского Союза.

Дю Кенуа, Поль. «Роль иностранных дел в падении Никиты Хрущева в октябре 1964 года». The International History Review 25, вып. 2 (2003): 334-356. http://www. jstor.org/stable/40109322 (по состоянию на 1 апреля 2013 г.).

• В своей статье Поль де Кенуа утверждает, что внешняя политика Хрущева была существенным фактором, приведшим к его падению в 1964. Он отмечает лицемерие хрущевской политики; несмотря на свои призывы к миру, Хрущев не уменьшил существенно количество ядерного оружия, которым обладал Советский Союз. Как и Веджвуд Бенн, де Кенуа указывает на Берлинский кризис и Карибский кризис как на точки разногласий между советским народом и коммунистической партией. В целом он предполагает частые горячие точки во время правления Хрущева, которые следует отнести к его падению.

Источники печати.

Сервис, Роберт. История современной России: от царизма до XXI века . Третье издание изд. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997.

• 17-я и 18-я главы книги посвящены хрущевской эпохе в Советском Союзе. Он отмечает, что заявление Хрущева о желании Ленина следовать мирному сосуществованию на начальном этапе коммунизма не совсем точно. Вместо этого Сервис утверждает: «Ленин упомянул такую ​​идею лишь мельком. Кроме того, Сервис утверждает, что Хрущев «больше не сталкивался с серьезным внутренним вызовом» своей политике мирного сосуществования, а вместо этого предлагает другие внутренние условия, такие как политика, экономика и культура, как причину его падения.

Кочо-Уильямс, Аластер. Международные отношения России в ХХ веке . Hoboken, NJ: Taylor and Francis, 2013.

• В своей книге Кочо-Уильямс сосредотачивается на эпохе Хрущева в главе 8. Он утверждает, что хрущевскую политику мирного сосуществования лучше определить как политику «принудительного сосуществования». », вместо того, чтобы пытаться ослабить напряженность. Опять же, Кочо-Уильямс ссылается на Берлинский кризис и Карибский кризис как на крупные провалы политики Хрущева. Он утверждает, что серия конфуз в 1950-е и 1960-е годы были основными причинами изгнания Хрущева в 1964 году. Кочо-Уильямс считает поездку Хрущева в Соединенные Штаты положительным моментом в общественном мнении, но указывает на инцидент с «стуком ботинком» как об убийственно негативном сдвиге.

Медиа и фоновые источники.

«Хрущев и мирное сосуществование» Джона Д. Клэра



• Изображен мультфильм Хрущева, уничтожающего снежного человека, который представляет холодную войну. Улыбчивый, крупный и сильный Хрущев храбро начинает плавить снеговика, положив конец холодной войне. Так воспринимала советская общественность хрущевскую политику мирного сосуществования в начале его руководства; они положительно оценили его усилия и с оптимизмом смотрели на результат.

Хрущев угрожает Хаммаршельду и ООН 1960/10/3

• Это видео инцидента Хрущева с «стуком ботинком» в ООН в 1960 году (начало в 4:45). Этот инцидент принес много стыда советскому народу, который чувствовал, что их лидер выставил себя дураком на мировой арене.

Хрущев Сергей. «Советский взгляд на Карибский кризис от сына Никиты Хрущева». Военно-морской институт США , 24 октября 2012 г.